***

И вновь зима. Вновь, как и каждый очередной год, запорошённый снегом с головы до ног родной город. Впереди пробные экзамены. Сколько слёз, сил, душевного выгорания пришлось претерпеть Софии даже хотя бы за это полугодие.

И как она только не старалась относиться ко всему, чтобы то ни было, проще, спокойнее, и даже с заслуженной долей равнодушия, проблемы и переживания, перевешивающие здравый смысл, не оставляли её. Частые поездки в Москву на выходных и осенних каникулах, по её блогерским делам, одновременно придавали ей эмоциональных сил, но отнимали немало физических. Спать по три часа в сутки, конечно маловато, особенно если это из-за сбитого режима, или переутомления.

Ещё в октябре, чуть больше месяца назад, когда над родным городом светило яркое солнце, и температура колеблилась от двадцати до двадцати двух градусов, как раз именно тогда, переутомление и ранее упомянутое выгорание настигло Соню.

Последи ночи, когда все спали, кто-то, как крикнет, позовёт её громким голосом: «Соня!». Причём звучание этой совсем не простой и ужасной для осознания звуковой галлюцинации, оказалось, весьма отличающейся от реального оклика. Имя, и может быть ещё какие-то слова, звучат на стыке между сном и внезапным пробуждением. Как Бермудский треугольник, соединяющий собой тёплое и холодное течение, создавая невообразимую загадку, так и этот кошмар, вгоняющий бедного человека в паническую атаку, заставляющую остаток ночи думать лишь об одном, – чей это голос был, и не сошла ли я с ума?

Новенькая акустическая гитара изо дня в день звучала в руках Сони, набираясь опыта, как и её хозяйка. По крайней мере, ей так казалось. Хоть может быть это и выглядит глупо, даже по-детски – думать о том, что гитара тоже чему-то учиться во время игры, ну уж лучше эта забавная мысль крутилась в голове Сони, чем опять пасмурное настроение, отнюдь съедающее людей изнутри.

– Не уверена, – сказала Соня Лизочке, во время перемены, сидя с ней за одной партой, – что я сдам экзамен, так же хорошо как этот пробник.

– Ну что ты Сонь, – ответила Лиза, – ты же готовишься, сама всё этих репетиторов рекламируешь.

– И что, тут же с ума нужно сойти, чтобы на сотню баллов вырваться, или хотя бы больше пятидесяти заработать. И спрашивается зачем? Нет, я понимаю, учиться надо, и это относительно не сложно, но тут как бы вырисовывается казус, и совсем не простой. Учились все десять классов, учились, и вдруг одиннадцатый. Побежали как угорелые к репетиторам, тренерам, учебникам, а что раньше нельзя было освоить?

– Так освоили же, просто половина, и даже больше, уже забыта, как раз к тому самому моменту, когда всё это должно пригодиться.

– А может учить надо так, чтоб не забывалось, и на экзамене спрашивать то, что нам в действительности пригодится, а не всех под одну гребёнку.

– Это называется индивидуальный подход! Тут уж ты сама понимаешь, что и учителей для этого не хватит, и сил, чтобы разработать такую программу абсолютно для каждого.

– Получается что так. И вон оно как выходить, что подготовка к экзамену и сам экзамен, будто расстрел, с надеждой на осечку или случайный промах наведённой впритык винтовки.

– Да, хорошая аллегория, но это жизнь, сама знаешь, ничего не попишешь, только готовься, готовься, и ещё раз готовься, не надеясь на чудо, а только на свой светлый молодой разум, данный свыше, и на то, что туда когда-то тобой положено.

– Да-с, – протянула Соня, как дверь в её класс резко распахнулась, и трое младшеклассников резко заглянули внутрь, просунув лишь свои головы, через проём, в один голос промямлив: «Соня, Соня, Ня-Ня-Ня», подставляя к своим макушкам ладошки, имитируя кошачьи ушки, одновременно этим дразня и забавляя её.

– Кыш, – резко, но по-доброму и с улыбкой, фыркнула на них Соня, воткнув свою авторучку в парту, да так, что с неё слетел задний колпачок, и слегка брызнули чернила.

Да, это была очередная засада, связанная с Сониной популярностью в Тик Ток. Одноклассники ещё более-менее адекватно относились к её статусу, а вот детишкам из классов помладше можно сказать срывало крышу от появления Софии, даже хотя бы на школьной проходной.

Все будто бы сговорились на этой почве. И каждый, кто первым видел Соню в школе в начале очередного школьного дня, сразу же доносил толпе своих товарищей, и всё знали только одно: «Соня в школе!», а когда она спокойно уходила домой, формулировка была следующей: «Объект покинул помещение!».

И главное, что всё это никак и никаким образом не влияло на чувство собственного достоинства Софии. Она оставалась всё такой же общительной и вовсе не высокомерной. Это, иногда совсем необоснованное, преследование вооруженными телефонными камерами поклонников, только лишь слегка изматывало её, и больше не грозила ничем, как лишь просто мешало спокойно учиться.

– Как бы то ни было, я вас всех люблю, никого не отвергаю! Но пожалуйста, пожалуйста, не преследуйте меня, а то у меня уже скоро нервный тик начнётся, и я уже буду снимать для вас не тик токи, а невротики. Я вас всех уважаю, так что уважьте и моё личное пространство. Хотя бы на время уроков, чтобы я могла нормально выучиться и сдать экзамены, мяу, – завершила она своё очередное разговорное видео, сложив губы в трубочку, и улыбнувшись, резко провела по виску указательным и средним пальцами в знак прощания.

***

Вячеслав Александрович поднялся на последнюю ступень вестибюля метро, выйдя на улицу, озарённую июльским солнцем. Вокруг почти не было людей, как вдруг перед ним предстал худощавый, чуть выше среднего роста, толи брюнет, толи шатен, толи и вовсе русый молодой человек, со слегка удлинёнными волосами, нежно облегающими его миловидное лицо, намалёванное мужской косметикой, так и не сумевшей полностью скрыть прыщи, усеивающие его румяные щёки. Под его пышными чёрными бровями зияли карие глаза, ознаменованные гладким курносым носом, слегка поджатым кверху. А самое особенное, что было в этом человеке, так это его пышные, но естественно стройные широкие губы, просто созданные для какого-нибудь косплея, с использованием гримёрной помады.

– Привет, – резко остановившись прямо перед ним, вытянув руку, выпалил Понамарёв.

– Славян, здорово, – ответил тот, пожав ему руку.

– Сколько лет, сколько зим! Ты в метро? – спросил его Слава, разглядывая с головы до ног.

– Да нет, просто гуляю.

– Ну, пошли, пройдёмся тогда, я тоже пока никуда не тороплюсь, – сказал Вячеслав, направившись вместе с ним на Патриаршие.

– Какими судьбами в этих краях? – спросил Альфред Славу, с довольно прискорбной интонацией в голосе.

– Да, так, по работе, как и ты наверно. Ты лучше расскажи, как сам-то, как Травиата твоя?

– В смысле, Олеся? – переспросил Альфред, как-то нервно поперхнувшись.

– Ну да, она.

– Нет её.

– В каком смысле?

– Умерла.

– Как? – изменившись в лице, спросил Слава, – Когда? От чего, почему ты не рассказал мне об этом раньше?

– Онкология, – остановившись на месте, сказал Альфред с досадой, косо смотря в сторону, – месяц назад…

– Ну почему, почему ты даже не написал мне об этом? – стал расспрашивать его Слава, встав напротив.

– Я никому не сказал…

– Но как?

– А вот так, я никому не сказал, потому что не хочу… – заплакал он, пуская слёзы ровными каплями, сбегающими по его щекам.

– Ну что же ты, что же ты дружище, – по-доброму сказал Понамарёв, по-дружески обняв его.

Чуть позже они уже подходили к окраине парка, оба заложив руки за спины, задумчиво взирая на небо.

– А у тебя как? – спросил Альфред, уже немного успокоившись.

– Дела?

– Ну да, дела.

– Нормально, только всё сложно. А всё та же область нашей жизни – любовь, в которой я окончательно запутался. Люблю одну, и не люблю другую, причём эта самая другая первой рознь, и всё же её дальняя подруга, познакомившаяся с ней по воли случая, настолько нелепого, что не будь его, мне бы не пришлось сейчас всё это тебе рассказывать.