— Это… это прекрасно.

— Квинн? — Голос Майло доносился из кухни. — Где ты?

— Мы в подвале. — Она быстро выпрямилась. Будет лучше, если Майло не увидит, что здесь внизу. — Уже иду!

— Я выберу несколько вещей, которые нужно поднять, — сказала бабушка.

— Не пытайся поднимать коробки сама, — велела Квинн. — Я спущусь позже и отнесу все, что ты отложила.

Она поспешила через потайную комнату в подвал и на кухню. На лестнице она чуть не споткнулась о Локи. Он мяукнул и бросился вперед. Быстро пробежав через кухню, он заскочил в гостиную и запрыгнул на диван у ног Майло.

Майло лежал, свернувшись калачиком на боку, обхватив живот тонкими руками. Его черные кудри влажно прилипли к щекам и лбу. Кожа стала бледной и восковой. Слишком бледной.

— Посмотри, что я нашла! Спрятанное сокровище! — Квинн уже собиралась вытащить айпод, но замешкалась. Вместо этого она наклонилась над ним и прижала тыльную сторону ладони к его лбу, как бабушка делала с ней сотни раз.

Ее грудь сжалась. Он весь горел.

— Майло? Ты в порядке?

— Я чувствую себя не очень хорошо, — Майло повернул голову и его вырвало на пол.

Глава 43

Пайк

День двенадцатый

«Вот он». Из темноты появился коричневый двухэтажный дом. Большая терраса. Две пары французских двойных дверей. Отблеск свечей в окнах.

Пайк не мог видеть дым из трубы, но чувствовал запах.

Его лицо заледенело, обветренные губы потрескались, но он все же сумел улыбнуться, не обращая внимание на боль. Дом с людьми внутри. Может быть, семья. Если ему повезет.

Он поднялся по ступенькам на террасу, пробираясь по снегу высотой по колено, спотыкаясь о собственные онемевшие ноги. Постучал в стекло, сначала довольно тихо, но никто не услышал его внутри. Он стиснул зубы и стукнул кулаком сильнее.

К французским дверям подошел мужчина, одетый в тяжелую зимнюю одежду, охотничья камуфлированная шапка низко надвинута на лоб, в руках — охотничье ружье «Ремингтон».

Хозяин дома направил оружие на грудь Пайка через стекло. Открывать дверь он не стал.

На мгновение они уставились друг на друга, рот мужчины шевельнулся — несомненно угроза, вроде: «Убирайся отсюда, или я буду стрелять, не думай, что не буду», — но Пайк не мог расслышать ни слова в метель.

Маленький мальчик с растрепанными волосами лет пяти-шести забрел на кухню следом за отцом, сонно потирая глаза. Под красной зимней курткой, шарфом и ботинками на нем была клетчатая рождественская пижама.

Пайк поднял обе руки в жесте капитуляции, символе мира. Он разжал жесткие пальцы и взял в руки предмет, который ему едва удалось вытащить из кармана мгновение назад. Его жетон. Значок офицера запаса, но он выглядел вполне настоящим.

Выражение лица мужчины изменилось с подозрения на облегчение, а затем на беспокойство. Улыбка Пайка стала шире, его маска опустилась на место.

Значок стал его секретным оружием. Он помог проникнуть внутрь. Пайку не требовалось оружие, чтобы покончить с этими людьми. Пара кухонных ножей. Его собственные голые руки — даже замерзшие и онемевшие. Он не сомневался, что сможет это сделать, даже против вооруженного противника.

Мужчины, привыкшие охотиться на беззащитных хищных животных, не имели ни малейшего представления о том, как убить человека. Дело тут скорее в психологии — в инстинкте избегать убийства себе подобных. Они колебались, все они. Ну, большинство из них.

В этот момент нерешительности Пайк наносил удар. Или даже раньше, когда человек все еще перечислял свои угрозы, все еще пытался оставаться человеком, прибегая к насилию только в крайнем случае.

Обычно это оказывалось их роковой ошибкой. Насилие наиболее эффективно в качестве первого средства, а не последнего. Никак не последнего.

Но не в этом случае.

Пайк находился в ослабленном состоянии. Он не настолько самонадеян, чтобы не знать ограничений своего тела. Ему нужна помощь. Эти люди могли оказать ему помощь.

Мужчина отпер французскую дверь. Пайку пришлось отбить слой снега, прежде чем они смогли открыть дверь настолько, чтобы он смог проскользнуть внутрь.

Жена мужчины материализовалась и помогла Пайку сесть на кухонный стул, бормоча над ним, призывая дочь принести одеяла, поторопиться, приказывая мужу поставить на плиту суп и, ради всего святого, снять с этого человека обледеневшую одежду.

Улыбка Пайка стала еще шире.

Он позволит этим людям сделать свое доброе дело. Пусть они позаботятся об этом бедном полицейском, который упал в реку при исполнении служебных обязанностей, преследуя пару убийц из этого города, рискуя жизнью, чтобы обезопасить всех.

Может быть, он их убьет. Сложит как дрова перед рождественской елкой с мишурой и украшениями — все еще стоящей у пылающего камина.

А может, и нет. Он может быть великодушным. Щедрым, как бог на горе Олимп, смотрящий вниз на разбегающихся муравьев. Раздави этого. Отпусти того.

Может быть, он прибережет свою жажду крови для девчонки и ее солдата.

Он улыбнулся и поблагодарил маленького мальчика, который опустился на колени у ног Пайка и расшнуровал его залитые водой ботинки. Жена — средних лет, симпатичная и безобидная — помогла ему снять куртку и накинула на плечи одеяло.

Когда он оттаял, высох и согрелся, оделся в свежую одежду и наелся вкусного горячего овощного супа, то достал сигареты и зажигалку Зиппо. Они оказались залиты водой. Но у него осталась вторая пачка — нераспечатанная, все еще в целлофановой упаковке. Пайк вскрыл ее, поднес сигарету к губам и щелкнул зажигалкой. Щелк, щелк, щелк.

Семья собралась вокруг него, наблюдая с любопытством и немного настороженно. Он не спросил, можно ли ему курить. Ему наплевать на их желания. Они его нисколько не волновали.

Пайк зажег сигарету и глубоко затянулся, выдохнув полный рот дыма с ароматом гвоздики. Постепенно его нервы успокоились. Ум обострился, мысли стали кристаллизоваться и проясняться. Щелк, щелк, щелк.

Да, он оставит их в живых. Позволит себе восстановиться, набраться сил. Если он застрял в этой метели, то и они тоже. Они тоже где-то здесь, застряли в том же городке.

Они должны считать его мертвым. Пусть так и думают.

Когда он наконец придет за ними, когда осуществит свою особенно жестокую и приятную месть, как они удивятся. Как они будут поражены.

Он представлял себе их лица, представлял каждый момент, когда ужас окончательно оформится — расширяющиеся глаза, зияющие рты, скачок пульса в уязвимом горле.

Сначала девчонка. Ханна и ребенок, которого она носила. Его ребенок.

Может быть, он убьет это визжащее существо, как и предыдущее. А может, проявит великодушие и позволит ему жить. Может быть, он заберет его домой и подарит своей матери, как внука, о котором она всегда мечтала. Если это будет мальчик, он мог бы даже вылепить его по своему образу и подобию.

Пайк не имел ни малейшего желания воспитывать это существо, но в идее оставить ребенка Ханны в Фолл-Крике, где никто никогда не узнает, кто он на самом деле и как появился на свет, и что стало с его матерью, заключалась некая восхитительная ирония.

Так много манящих вариантов.

Он будет наслаждаться каждой проклятой секундой.

Глава 44

Ноа

День двенадцатый

— Мы сделали это, — сказал Ноа. — Мы покончили с ними. Поймали тех, кто убил твою семью.

Бишоп мрачно смотрел в свою кружку с горячим яблочным сидром. Он держал ее в руках, чтобы согреться.

— Я знаю. Я был там.

Ноа сдвинулся на своем барном стуле. Бишоп не выглядел счастливым, не выглядел удовлетворенным.

— Мы восстановили справедливость.

— Что такое справедливость, Ноа? Привязать тех парней к снегоходу и истязать их? Так выглядит справедливость?

Ноа оглядел бар. Они находились в таверне «Файерсайд» через дорогу от церкви Кроссвей, где Бишоп по-прежнему несколько часов в день заведовал продовольственной кладовой.