Раз. Два. Три. Четыре. Пять.
Можно в кассу опускать...
В институте хмур и тих,
ждет любимую жених.
Ты читал новеллу Цвейга?
Я вспорхнул газетной змейкой.
Почему толпа гудит?
Толпа на небо глядит.
А по небу, а по небу
"чудо в перышках" летит.
Ты куда? А как же Цвейг?
Таял прошлогодний снег.
7 января 1979
* * *
Пьют люди с горя
и, отчасти,
пьют от счастья,
и пьющих - море.
28 января 1979
* * *
В Чертаново я пригласил Алису,
купил цветы, коньяк, бисквитный торт.
В преддверие запретного стриптиза
на стол поставил вкусный натюрморт.
Недаром я питал свои надежды,
Алиса рядом с головы до ног.
И, увидав Алису без одежды,
свой темперамент удержать не смог.
Мечта желанней, а мольба настырней,
не в силах я унять свой страстный пыл.
И было все так мило и так мирно,
пока нам кто-то в дверь не позвонил.
Вот на пороге муж Алисы - Феликс,
открыл он рот, но я опередил,
спросил его:
- Что куришь, Феликс?
- "Феникс"...
Что там играет?
- Это Хампердинк.
- Ты здесь один?
- О нет, я с дамой сердца.
- С какой?
- Да так, из колледжа одна.
- А ты не знаешь, друг, куда же деться
могла моя законная жена?
- О Боже, Феликс, друг мой, что
случилось?
Неужто тебя бросила она?
И неужели, Феликс, изменила
тебе твоя законная жена?
Но, Феликс, ведь Алиса не такая,
Алиса не способна изменить...
- Не знаю, друг (все знаю, друг), не знаю.
Возможно, друг. Возможно, может быть...
И Феликс мне сказал перед уходом:
- Ты вот что, друг, Алисе передай,
чтобы не возвращалась слишком поздно,
что я ее сегодня буду ждать...
Ушел он, в коридор вышла Алиса,
одетая и сумочка в руках.
Я понял, нет, не будет мне стриптиза,
и рушатся надежды в пух и прах.
Она ушла, как пел известный гений,
великий человек всея Руси.
"Она ушла. Исчезло вдохновенье.
И три рубля, должно быть, на такси".
январь 1979
* * *
Простите, девочки.
Простите, мальчики,
что мне у стеночки
не спится в Нальчике.
Улыбка не губах
и кошки на душе.
Налеты на зубах
и прыщики на ж...
И перхоть в волосах,
и сопелька в носу,
и слезы на глазах,
и ни в одном глазу.
Заносы на земле.
Засосы на плечах.
И водка на столе...
И снится по ночам
(Ну, сколько ж можненько?!)
одна парашенька.
Что, мол, Алешенька,
и, мол, Наташенька,
и, мол, в Чертанове,
в той самой комнате,
закрыли занавес,
взяли "Али-Готе"
налили по сто грамм,
и, Боже, Господи
(а, говорят, я - хам),
мою же простыню
на мой диван-кровать,
свет погасили и ...
проснулся я опять
в полном бессилии.
Залезла в нос луна
и показала фиг.
Я не сошел с ума,
я в полном здравии.
Известно вам и мне
(И как тут не понять?!),
на что в Чертанове
стоит диван-кровать.
Я не кретин, не псих.
В порядке разум мой.
Зачем же дядя их
пустил к себе домой?
Быть может, спьяну он,
напившись до "кия",
Наташу знав давно,
решил, что рядом - я.
И, успокоившись
от мысли столь простой,
подумал, съежившись:
"А, вдруг, я был не с той?"
И к горлу подступил
незваный мною ком.
Зачем я превратил
тот дом в публичный дом?!...
На нижнем этаже
играет Мендельсон,
а наверху уже
врубили пылесос.
В уборной унитаз
бурлит им в унисон.
И вот, в который раз,
мне снится этот сон.
Простите, девочки.
Простите, мальчики,
что мне у стеночки
не спится в Нальчике.
5-6 февраля 1979 Нальчик
ПУСТИТЕ!
"Девочка плачет: шарик улетел"...
Б.Окуджава
Пустите девочку на улицу,
в песке игрушку повалять.
Пусть дождь, пускай погода хмурится,
и здесь не нужно углублять.
Пустите девушку на улицу,
она желает погулять.
И под часами некто хмурится,
и здесь не будем углублять.
Пустите женщину на улицу,
она как все, что добавлять.
Она все больше пьет и пудрится,
но здесь не стоит углублять.
Пустите бабушку на улицу,
недолго ей еще ходить,
немного ей еще сутулиться,
придется землю углубить.
Родня печалится и хмурится,
ну, сколько ж можно углублять...
Пустите девочку на улицу,
в песке игрушку повалять.
21 февраля 1979
МЕТОДОМ "ОТ ПРОТИВНОГО"
Когда нас извлекут из-под обломков,
воздвигнут в парке скромный монумент,
тогда вот и наступит для потомков
любви и счастья радостный момент.
В то век, когда бессмертное надгробье
мхом и травою мглистой порастет,
мы с обелиска, хмуро, исподлобья
посмотрим на гуляющий народ.
Ученый неустанно у фонтана
грызет научной статуи гранит.
Молчание под маскою обмана
любовь в сердцах двух ангелов хранит.
Мать-одиночка с черною коляской.
Малыш в коляске дышит мирным сном.
В кафе напротив - пьяный рев и пляски,
банкет справляет деятель и сноб.
Старушка - на одном конце скамейки,
а на другом конце скамейки - дед.
И херувим, держа святую лейку,
пространство между ними в дождь одел.
И юноша, конечно же, в велюре.
И девушка. Бесспорно, крепдешин.
И скачут все, как лошади, аллюром,
и вместе с ними мы бежим, спешим.
Нам надо на соседнее кладбище,
нас тоже пригласили на банкет.
Нас ожидает фирменная пища:
икра из жил и земляной паштет.
Вино там будет самой чистой крови,
не страшен всемогущий нам вампир.
Мы приглашаем вас к себе с любовью,
с открытым сердцем на веселый пир.
Идите к нам, у нас всем места хватит,
оставьте все земное на земле.
Снимайте сапоги, брильянты, платья,
у нас всегда вы будете в тепле...
Но человек блуждает по бульварам,
снует по ресторанам, пьян и тих.
Когда-нибудь, уставшим Боливаром
он упадет не выдержав двоих.
И для него мы отворим ворота,
и впустим человека в лучший мир.
Его смерть будет тяжкой для кого-то,
кому он дорог, близок был и мил.
И кто-то на земле рыдает, плачет,
рвет волосы, кричит: за что?! зачем?!
Но для других смерть ничего не значит.
Чужая смерть является ничем...
