– Могу я задать ученице Софье Николаевне Каплан пару вопросов, пока есть свободная минутка?

Надзирательница мягко ретировалась, верно, попав под обаяние улыбчивого черноволосого офицера, и Соня была приглашена в залу живописи, временно превращенную в следственный кабинет.

Участковый пристав по-хозяйски расположился за кафедрой Камиллы, столешница была покрыта бланками протоколов, на углу лежала фуражка – не юнкерская, конечно, полицейская. Напротив был поставлен еще один стул. Жестом Арсений пригласил девушку сесть. Но Соня, войдя в кабинет и сделав несколько нерешительных шагов, остановилась, продолжая обнимать портфель и глядеть на нового, возмужавшего Арсения, ставшего, как и мечтал, полицейским, но почему-то каким-то далеким и другим.

Она начала вспоминать, о чем говорил отец, мама, соседи. В голове всплывали отрывки весьма странных слухов. Об Арсении не говорили как о полицейском, назначение которого стало доброй вестью. Его назначение не обсуждали с радостью на улице, об этом не кричали из окон, об этом не шептались в лавках. Она помнила, что Арсений служил в Казани. Вмиг перед глазами, будто яркая вспышка, встало название полка, в который тот был командирован.

– Разве не служили вы в Ахалцихском пехотном полку?

– В 162-м пехотном Ахалцихском полку, – улыбался Арсений как ни в чем не бывало. – Прослужил три года, получил штабс-капитана и теперь здесь, как и задумывал.

– Но разве папенька ваш, Эдгар Кристапович, не… не заругает? Как же ваша военная карьера? – выпалила девушка. – Он говорил, нарочно вас далеко заслал, аж в Казань, чтобы вы не вздумали исполнить обещанного.

– Ах, Сонечка, все так. – Арсений перестал улыбаться, но голову не опустил. – Отец был не рад моему решению служить в полиции. Так что мне пришлось по приезде поселиться в казенной квартире над участком. Там и живу второй год как. А вовсе не у цирка.

– Я совершенно ничего об этом не знала! Сегодня только поняла, как давно от вас не получала новостей. А вы живете через улицу. Как же так? Со мною и с папенькой вы ведь отношений не портили. Зачем же избегали?

И тут она поняла, что расспросы ее совершенно неделикатны, что отец Арсения переживал глубокое горе, когда сын разрушил все на свой счет мечты, оттого оба сторонились соседей, чтобы избежать пересудов.

– Я думал, вы на меня дуетесь, – по-прежнему делая вид, что ничего не произошло, отвечал Арсений, – что тогда не поддержал мысли стать сыщиком.

– Вот вам и наказание! Вы меня не поддержали, а вас – ваш папенька. Все квиты. Не будет Эдгар Кристапович долго обиды держать. Я вас простила давно, и он простит. А Эдгар Кристапович ведь нынче все еще в полиции?

– Да.

Она замерла, глядя на него, как маленькая девочка на статую Петра Первого, не скрывая радости, восхищения и чуточку досады, что с назначением такая неловкость вышла.

Внезапно дверь распахнулась, оба вздрогнули. В залу для живописи ворвался Григорий Львович. На миг Соне показалось, что он рассержен и взвинчен. В школе учитель истории не позволял себе растрепанных волос и расстегнутой тужурки. Под мышкой он держал портфель, отчего тужурка его смешно топорщилась в плечах, делая его похожим на всклоченного воробья.

Захлопнув дверь, он расстегнул сумку, вынул оттуда револьвер «смит-вессон» и двинулся на Соню и Арсения, немного выставив руку с оружием вперед. С тихим вскриком Соня бросилась за спину участкового пристава. Бриедис, расправив плечи, шагнул тому навстречу.

– В-ваш револьвер? – избегая смотреть в лицо, Данилов неумело протягивал оружие дулом вперед, очевидно, не подумав, что так его держать не стоит, хоть курок не был взведен, все равно наверняка опасно.

Арсений Эдгарович продолжал стоять, выпрямившись во весь рост и скрывая под маской бесстрастности совершенно естественно возникшее недоумение. Вероятно, тоже на короткое мгновение подумал, что невысокого роста взлохмаченный чудак собирался стрелять.

– Это же ваше табельное оружие, так? – настаивал Данилов, сделав еще один неловкий шаг боком.

Арсений перевел взгляд на предмет, которому был обязан появлением на допросе третьего лица. Долгую минуту он разглядывал револьвер на расстоянии. Потом взял его в руки. Это была русская модель «смит-вессона» с укороченным стволом в шесть дюймов, произведенная не в Америке, а в Туле, судя по его деревянной отделке в виде щечек. Вчера Соня не успела его разглядеть. А теперь видела хорошо.

– Как он к вам попал? – Пристав переломил ствол, заглянув, все ли патроны в гнездах.

– Это сложно объяснить, господин пристав, – начал учитель истории, бросив отчаянный взгляд на Соню, прятавшуюся за спиной полицейского. – Давайте остановимся на том, что я его у вас украл.

Соня вырвалась вперед:

– Вы что же решили, Григорий Львович? Вот так обо всем молчать?

– Да, – коротко ответил Данилов.

– Что происходит? – Бриедис громко щелкнул стволом, поставив его на место. – Придется все рассказать. Вчера вечером я хватился своего оружия. Это не табельный револьвер – отцовский. Отец отдал его мне перед отбытием в Казань. В шесть часов вечера будет двое суток, как он исчез, мне пришлось бы бить тревогу. А он у вас, Григорий Львович. Почему вы откладывали визит в полицию?

– Я должен был забрать его у начальницы.

– Как вам удалось его забрать? – Соня побледнела, заломив руки; сердце предчувствовало недоброе. – Что вы сказали Анне Артемьевне?

– Я подписал свой уход. – Учитель выпрямился и вновь бросил на Соню взгляд, теперь уже преисполненный горечи. – Сказал, что, выпивши, не помнил, как сунул оружие в портфель, сказал, что прошу прощения. Анна Артемьевна отпустила меня без скандала.

– Зачем вы это сделали? Что же теперь с экзаменом? Как мы его сдадим?

– Григорий Львович, – оборвал Арсений Сонины причитания. – Прошу вас сесть на этот стул, – он указал на место по ту сторону кафедры, – а вас, Софья Николаевна, попрошу занять мое место.

Оба послушно сели. Разделенные кафедрой, они выглядели как два нашкодивших ребенка, опустили головы и обнимали свои портфели, будто дорогие сердцу игрушки. Бриедис остался стоять между ними, грозно скрестив руки на груди.

– Итак, я не спрашиваю, зачем вам понадобилось возводить на себя напраслину, Григорий Львович, брать вину за кражу револьвера, поскольку вы это сделали из благородных побуждений. Не так ли?

Данилов понуро кивнул.

– И совершенно напрасно. Кража из полицейского участка – это дело полицейского участка, и разбирательство мы вести по этому делу все равно будем. Так вот просто оставить это нельзя. Вам, Софья Николаевна, – пристав сделал пол-оборота к Соне, – совершенно нечего беспокоиться по поводу экзаменов. Григорий Львович не покинет гимназию и примет у вас свой предмет.

Данилов вскинулся. Соня тотчас поняла, что уходил тот из школы не только из благородных побуждений, он опять собирался бежать, а увольнение просто пришлось кстати. Но они оба уже были в плену у пристава, которому придется довериться и все рассказать.

– Я настаиваю. Это я взял оружие. Я должен уйти.

– В корпус следственной тюрьмы, – отрезал Бриедис. – Я лично препровожу вас туда, поскольку все, что вам остается после такого неслыханного признания, – это ждать решения суда за решеткой.

Данилов вновь сел на стул, вперившись невидящим взглядом в пол, и еще крепче прижал портфель к расстегнутой тужурке.

– Как револьвер оказался у вас?

– Я обнаружил его у себя в портфеле.

– Когда? Мне нужно точное время, по возможности.

– В начале урока у выпускного класса.

– У вас, Софья Николаевна? – Арсений, не расплетая рук, сделал механические пол-оборота в сторону девушки.

Она кивнула, кусая губы и лихорадочно соображая, с чего начать признание и стоит ли говорить Арсению все.

– Это было около одиннадцати часов пополудни, третий урок, – вставила она. Потом вскочила, заломив руки: – Арсений, вы должны выслушать все по порядку. Это очень скверная история, она просто невероятна, полна странностей, но… Григория Львовича хотят убить!