– Спи, мой любимый, спи… – она наклонилась и с благодарностью за эту долгожданную и счастливую ночь сладко поцеловала мужа. – Я всегда рано встаю…

Светало. Набросив на плечи теплый платок, Параскева вышла на крыльцо и сразу почувствовала что-то неладное: во влажном и неподвижном воздухе устоялся горьковато-едкий дым. Застыв на одном месте, долго пыталась понять, с какой стороны прибился в Веснянку этот чадный запах, но – безрезультатно. Босоножь она медленно прошлась по двору. Ногам было очень приятно ступать по мягкой траве, на которую опустилась прохладная роса. И вдруг Параскева осознала, что смолистый запах гари ощущался везде.

Первое, что предположила, – лесной пожар, что было похоже на него: не раз с отцом-лесником ей приходилось тушить подпалы и самовозгорания. Скорее всего, несмотря на обильную влагу от прошедших дождей, загорелся недалекий сосновый бор. Именно оттуда, от дороги, ведущей к соседним деревням и к райцентру, ползучий, едкий дым, несмотря на безветренную погоду, добрался до Веснянки.

Однако что-то ее все-таки настораживало в этом тяжелом запахе. Только Параскева не могла понять, что именно, но ощущение чего-то плохого, какой-то страшной беды, не покидало ее ни на минуту.

Вдруг где-то вдалеке она едва расслышала знакомый гул. Долго перебирала, на что он похож, но что-то ей подсказывало, что работал двигатель автомобиля. Он то пропадал, то появлялся и снова надолго утихал.

Параскева вдруг вздрогнула от неожиданности: в утренней дремотной тиши, наполненной этим густым дымным смогом, ее окликнул взволнованный женский голос.

– Параскева, ой, добре, что не спишь…

Женщина оглянулась и увидела у калитки еще моложавую, не более сорока пяти лет, тетку Ганну, и, словно та притягивала неведомой силой, подалась к ней навстречу.

Соседка крепко запыхалась, выглядела растерянной и своим видом испугала невестку Мироновых не на шутку, ведь тетка Ганна никогда по такой поре не приходила к ним.

– Горе случилось, милая… – вдруг заплакала тетка, едва переведя дыхание. – Немцы Высокую Рудню сожгли… Смог видишь какой, до нас оттуда добрался…

– Как сожгли? – оцепенела от страшной новости Параскева.

– А я разве знаю? Ето ж только прибежал едва живой племянник мой, Витька, младшей сестры сын, погодок моего младшего Кольки. Так нельзя смотреть на хлопчика. Боже мой! Плачет, заикается, натерпелся такого страху. Говорит, позавчера в Высокую Рудню прискакал всадник-чех, сказал, чтобы уходили все люди, сожгут их. Но ему никто не поверил: не могут люди людей жечь, и никто никуда не съехал. А под утро немцы и полицаи деревню окружили, из хат всех выгнали в чем были, сказали, что если не выдадут партизан, коммунистов и комсомольцев, да и всех тех, кто им помогает, хлеб печет, расстреляют. Но кто ж выдаст, жили все ведь по-человечески, дружно, я добре знаю. Много кого и постреляли прямо в хатах, а потом всех, антихристы, живьем в школе сожгли. Сестра моя, Надька, Витьку в бульбянище за домом спрятала, одному Богу известно, как и догадалась. На свои глаза видел он все, как мамку вели, как люди кричали в том огне адском. Дите горькое, плутал всю ночь по лесу, пока прибился. Еще слышал малец, как полицаи, которые вели на смерть людей, обмолвились, что завтра очередь и Веснянки… Хлопчика вон никак не успокою, всех в доме поднял, трясется: «Тикать, тетечка, надо!!!»

Ганну раздирали слезы. Растерянная Параскева, жалея ее, обняла соседку.

– А я подумала, что это в лесу пожар…

– Нет, Рудни нет, спалили вороги. И что нам теперь делать, куда идти, ведь придут, придут нехристи… – дрожащим голосом продолжала соседка. И вдруг замолчала, что-то обдумывая, принимая решение.

– Может, послышалось ему? – никак не могла поверить в услышанное Параскева.

– Нет. Беда будет. Верное дело: в лес, к болоту и озеру надо с детьми уходить. Пересидеть день-другой там. Авось, нас не тронут. Как тихо будет – вернемся до деревни.

– Поздно, они уже тут… – ужаснулась Параскева, увидев, как у крайней хаты, метров за триста отсюда, вырвавшись из леса, как черный ворон, остановилась грузовая машина. Из нее стали выпрыгивать немецкие солдаты. Вскоре Веснянка была окружена.

Дмитрий Васильевич впервые приехал в этот район пять лет назад начальником управления сельского хозяйства и продовольствия. И был удручен увиденным. Земли здесь разные. Есть и от 100 баллов – почти как во Франции. Но таких – с гулькин нос, а все больше 20-бальный песочек. Половина – мелиорированных, с которых в прежние десятилетия выжали уже все, что могли. Такие были тогдашние хозяева жизни: мало кто думал о будущем. Практически все хозяйства, за исключением одного фермерского, были в плачевном состоянии.

В минувшие годы колхозы и совхозы объединяли и укрупняли, многие, не дождавшись перемен, на глазах разваливались сами и исчезали с карты района, многие еще как-то карабкались, но с уходом хозяйств вслед за ними умирали маленькие деревни. Сельчане кое-как дотягивали до пенсии, старели и вскоре уходили в мир иной, а их дети уезжали в города, не видя просвета и будущего в деревнях, где не было постоянной работы и, естественно, заработка, чтобы прокормить семью. Те же, кто остался, ибо деваться им со своей земли, хоть и такой бедной, было просто некуда, смирились: горевали на своей усадьбе, обрабатывали брошенные соседские участки, собирали грибы и ягоды, сдавая их коммерсантам. Тем и жили.

Старосельцеву всегда было жалко эти маленькие деревушки. Он сам вырос в отдаленной от промышленных центров деревне на Могилевщине, к тому же окропленной ядом Чернобыля. Но так хотелось, чтобы жизнь в них хотя бы немного улучшилась!

В первый год работы ему пришлось поступать жестоко: сменил три-четыре десятка зарвавшихся или совсем негодных кадров. Правда, кое-кого удалось убедить работать, и уже через год, благодаря поддержке главы района, который особо не стремился влезать в АПК, переложив все на молодые плечи первого заместителя, он сумел-таки навести относительный порядок на селе, и с дисциплиной также стало в последние годы получше, чем раньше. Землю, благодаря поддержке государства и приобретенной новой технике, соблюдению всех технических и агрономических регламентов и севооборота, стали обслуживать лучше, применять элитные семена, и она, родимая, ответила ростом урожайности как ржи, так и пшеницы. Одновременно в районе, который занимал до этого самые низкие позиции в области, пошло движение по производству молока и мяса, а люди стали получать пусть еще небольшую, но стабильную, день в день, зарплату.

Полтора года назад руководителя района по его личной просьбе перевели в областной Гомель, где давно устроились его дети, теперь он руководил крупным строительным трестом, а Дмитрию Старосельцеву, сумевшему улучшить ситуацию в сельском хозяйстве, но, самое главное, умевшему ладить с людьми, доверили руководить всем этим непростым районом, редко становившемся лидером в области по экономическим показателям.

В первые дни работы на новом посту, как раз накануне Дня Победы, специалисты подготовили входившему в дела Старосельцеву информацию о здравствующих ветеранах и заслуженных людях. Так как дома его никто не ждал, жена уехала на две недели с детьми к теще на Брестчину, Дмитрий Васильевич всецело отдавался работе. Тогда впервые и прочитал о старейшей жительнице района – Параскеве Мироновой из Веснянки.

Может быть, и не обратил бы он особого внимания на короткие сведения, но к информационной записке идеологи приложили копию заметки из 1970-х, опубликованную областной газетой «Полесская правда». Перечитал ее дважды и был просто шокирован непростой судьбой человека.

Старосельцев долго ходил взад и вперед по кабинету. Рука сама потянулась за сигаретой. В тумбочке рабочего стола всегда лежала нераспечатанная пачка и зажигалка. Так, на всякий случай. Хотя жена недавно заставила его бросить вредное для здоровья увлечение, но когда Дмитрий Васильевич волновался или что-то задевало струны его души, позарез хотелось закурить – только тогда мог успокоиться, привести мысли в порядок. Курил теперь он очень жадно и, правда, потихоньку становилось легче.