- Чего изволите, господинчик? - шмыгнул носом краснорожий.
Женя протянул ему сторублевку. Тот буквально выхватил её из руки, и мгновенно она исчезла в кармане ватной безрукавки, наброшенной поверх выцветшего халата.
Ну, что, как работа? - поинтересовался Лямцин.
- Нормалек, - ответил дворник. - Метем понемногу... Щас ничаво, зима... Весной плохо, за сосульки мозги гребут, за снег на крыше. А я высоты боюсь.
Сегодня-то когда мести начал?
Да когда? - с утра и шоркаю.
Неожиданно кто-то тронул Лямцина за плечо. Он обернулся и увидел перед собой того самого охламона в очках, что лез в офис.
- Товарищ, - сказал желтушный очкарик. - Может быть, она во дворах где-то?
Кто, бля? - стал раздражаться Женя.
- Аптека ветеринарная. Говорят, что по улице нигде такой аптеки нет. А вы сказали...
- Слушай, чмо, - перебил Женя Лямцин, приставив к груди очкарика указательный палец. Он хотел сказать недоноску и дохляку о том, ч т о он, четырехглазый, есть на самом деле, и что он, Женя, сделает с ним, если он, недоносок, не исчезнет мухой.
Но очкарик вдруг развернулся чуть вправо, наклонился - и трижды, очень быстро, раз-два-три, ударил Женю. Первый раз - тыльной стороной левой ладони в подбородок, второй - коленом в солнечное сплетение, а третий указательным пальцем в шею.
Затем он открыл дверцу джипа и легко, будто всю жизнь таскал мешки, бросил бесчувственное тело ветерана первой чеченской на заднее сиденье. Затем нагнулся и вставил Лямцину в рот небольшой резиновый мячик.
- Учись, Бабан, - сказал он дворнику. - Я пойду в офис, а ты этого стереги. Чуть что - ткни метлой в дыхло или в яйца, только не веником, а обратной стороной. И посильнее, не жалей - себе дороже встанет... Я его не связал, времени нет...
Мастер-Бабан кивнул. Ему нравилось, как Манилов работает. Сам Мастер был большим спецом по наружке, а вот на задержаниях не особо отличался. Мог, конечно, треснуть в челюсть, руку заломать, через бедро приемчиком бросить... Но это элементарно, по обязательному курсу.
Манилов ушел, а Лямцин тут же зашевелился, что-то промычал. Бабан тут же ткнул его метлой - и не один раз, а для страховки - два, сразу и в яйца и в "дыхло". Лямцин затих.
Он, впрочем, не вырубился. Было больно, но к боли он привык, мог терпеть, хорошо держал удары и самообладания не терял - даже когда сидел в яме у чеченцев, как Жилин и Костылин.
Эти мужики явно были профи, никакие не бандиты и уж тем более не тихие риэлтеры. Что-то шефы напутали, прокололись... Надо было пробить основательней... "Хрен с ними, - подумал Женя. - Буду лежать тихо - и все, не убьют же они меня? Если это "комитетчики", то лучше не дергаться, здоровье не купишь...".
Больше "задержанный" не мычал и не дергался. Бабан вынул из ватника "чекушку" и приложился к ней, занюхал выпитое рукавом дворницкого халата.
Неожиданно открылось окно офиса, и оттуда высунулся Манилов.
- Давай, Бабан, принимай...
Мастерь ещё раз ткнул Лямцина для страховки метлой в солнечное сплетение и выпрыгнул из машины.
Манилов подал через окно тело Альберта Сатарова, начальника службы безопасности "самого Щебрянского". Сатаров дышал часто, тихо. Глаза его были открыты, он смотрел невидящим взглядом в вечернее зимнее небо.
- Там ещё двое, я их в сейф поставил у Виталича в кабинете, - доложил Манилов.
Сатарова втащили на заднее сиденье джипа и положили рядом с Лямциным.
- Чем ты его? - спросил Мастер.
- Пальцем, - ответил Манилов. - Через пару минут оклемается, будем ему вопросы задавать.
ИНВАЛ
Марик Бармалей устал от этой козлячьей жизни. На самом деле он был никакой не Бармалей, а Марк Иваныч Ромашов, тридцатилетний мужик, бывший греко-римский борец, супертяж, мастер спорта. Жизнь его с юности удачно складывалась, и если бы не эта фуфлыжная перестройка, то и сложилась бы как надо. Звезд с неба не хватал, но в союзную двадцатку всегда входил, был гордостью района, три раза Москву брал... Проблем не было - да никаких! Он ведь одних талонов на питание получал в день на двадцать рублей, лопнуть можно от таких килокалорий! А когда все пошло наперекосяк, то пришлось жить на другие талоны - те, что получали все граждане. Литр масла на месяц, литр водки, десять пачек чая, два кило мяса. Стало не до греко-римской борьбы, началась борьба за существование. Спортбазу "Солнышко" прикрыли; потом из неё сделали самый настоящий бордель под непонятным названием "От Зэ до Рэ". Когда Марик сунулся забрать свой личный тренажер из спортзала, то его избили железными трубами, наплевав на регалии, лысые малолетки-акселлераты; лежал он в больнице, да не в той, что раньше, с отдельными палатами и кормежкой на убой, а в обычной районной - с грязными полами, пьяными санитарками и мутной водицей под названием "рисовый суп".
А жить хотелось так, как раньше, то есть - сыто; хорошенько все обдумав (неделя ушла на мучительный процесс) Марик решил вступить в преступное сообщество, чтобы не его били, а он сам бил железной трубой кого захочет.
Приняли его сразу, по протекции бывшего коллеги-борца Шурика Тертого. Марик хоть и не сидел ни разу (какие твои годы, успокоил Тертый), но братве понравился за бесстрашие и упрямость - почти ослиную. Когда он пошел на Аслана Тунгусова в ресторане "Узбекистан", тот даже выстрелить не мог, смотрел как под гипнозом, а ведь наган в руке держал. Марик Аслану чуть шею не свернул, потом бросил его очень далеко, три стола смело как лавиной.
Нынешняя "служба" считалась повышением. Марик до этого пробился в бригадиры, собирал бабки с трех супермаркетов и одного кабака и был доволен жизнью, но тут ему подбанчили новую работку - начальником технического отдела в фирме "Инвал". Это было непыльно, не в тягость, денежно, но, как считал Марик, чересчур. "Понятия" он принял всей душой, готов был за них горло, бля, грызть - так же, как десять лет назад принял в ту же самую душу "идеалы советского спорта" и за Родину, которая выдавала ему талоны на усиленное питание, готов был заломать на ковре кого угодно. Особенно Марику нравились "авторитеты", "воры в законе". Он понимал, конечно, что ему до них далеко, что надо будет отсидеть хоть разок в тюрьме и в зоне, там проявить себя прежде... Но, если честно, сидеть не очень-то хотелось.
Сегодня в 16.00 Марика вызвал Абрам Лукич, эта гнида... Марик не считал Абрама Лукича даже просто живым существом, для него Гунидзе был предметом, тумбочкой, умеющей говорить... Из-за таких как Абрам Лукич страна развалилась, думал Марик, они, падлюки, погубили наш советский спорт. (Для Марика страна и спорт были неразделимы).
- Марк Иваныч, - сказал Гунидзе. - У нас возникли проблемы. Товар, вероятно, не прибыл - и не прибудет к месту назначения. Нелепая случайность - упал самолет, все, вероятно, погибли, в том числе и сопровождающий, товар исчез. Витя Керимбаев, которого я отправил на поиски, тоже не выходит на связь.
- А нам-то что? - буркнул Марик. У нас-то какие трудности?
- Если честно - никаких, - весело сообщил Абрам Лукич. - И даже более того, по поговорке "клин клином вышибают", возникшие проблемы нейтрализовали проблемы будущие.
- А попроще? - поморщился Бармалей (он не понимал "проблем" и "нейтрализаций").
- Марик, - торжественно произнес Абрам Лукич. - Я доверяю тебе, как самому себе: мы получили за товар предоплату - и об этом знаю только я... теперь - и ты. Сегодня получишь свои двадцать тысяч долларов. И коллегам твоим - по десять выпишу...
Марик задумался. Еврогрузин (так называл Гунидзе остряк Сизый) что-то мудрил. Двадцать штук, конечно, на дороге не валяются, но сумма в устах Абрама Лукича казалась одновременно и большой и маленькой. Маленькой потому что "Инвал" имел дело не менее, чем с шестизначными цифрами; большой - потому что предыдущие "премии" руководства не превышали пяти "штук". Что-то здесь не то, думал Марик.
- Когда получать-то? - спросил Марик.
