Зимой по просеке стали ездить лесовозы; иногда автозак доставлял внеочередной этап в зону; ГАЗ-51 "фургон", задыхаясь и откашливаясь, привозил во внутренние войска молодое пополнение. Летом-весной-осенью движение замирало из-за непролазной грязи, а зимой чуть оживлялось. Просека почти упиралась в Злоямово; именно по ней добралась до покупателей злокачественная водка, унесшая в могилу жизни целой дюжины злоямовцев... Самозародившуюся дорогу назвали Электрической, так и говорили: "Ну что, вертушку подождем или по Электрической почапаем?..."
Один человек регулярно путешествовал на джипе "Чероки" по Электрической в обоих направлениях и, как это ни странно, по служебной надобности. А служил он Богу.
Батюшка Василий попал в Злоямовский район по собственному желанию лишь наполовину. В другую половину укладывались неприятности в епархии. Согревало лишь более чем полное наличие жены и детей (пятеро). Попадья Дуся легко удерживалась в такой глухомани сердцем принятой обязанностью подчинения суженому, человеку подневольному, подобно офицеру-пограничнику: там застава, тут приход...
Совсем недавно служба отца Василия протекала в стабильном существовании в самой середине царства безбожной идеологии, охраняемого мощной армией и вороватой плановой экономикой. Но, будучи одарен проповедническим талантом, батюшка в землю его не зарывал, а всячески использовал, приводя в восторг прихожан. За то и бывал подвергнут "прессовке" со стороны бдительных советских и партийных органов. Так длилось время.
Вдруг грянули большие государственные перемены: к власти пришел общительный и словоохотливый мухомор, в считанные годы одурманил народ и спровоцировал разложение великой державы на полтора десятка, абсолютно, во всех смыслах, неравных частей. Зато в этих частях воцарились: грабительская рыночная экономика и свободная от идеологии безграничная свобода совести (вплоть до полного её, совести, исчезновения). Стали распространяться неформальные секты: кришнаиты (качурики), хаббардисты (шурупы), иеговисты (могильщики), Белое Братство (фантомасы) и прочие, прочие, прочие.
Православные воспряли в общем ряду, а сама Церковь неожиданно стала частью нового официоза и имиджа "всяких, уважающих себя людей". В большие праздники в храмах было тесно. Поближе к царским вратам, стояли, напустив скорбь ума на скобленые лица, председатели, секретари, депутаты, мэры, префекты. Свеча (чтоб не креститься, что ли?) в правой руке; "подсвешники" - прозвал их народ.
Батюшка Василий на волне то искренних, то фальшивых симпатий стал на короткое время популярен (зачастили визитеры: набожные парторги и белозубые американские репортеры). Свалилась как снег на голову эта нежданная слава, самому отцу Василию неприятная, а матушке Дусе - совсем наоборот. Но вскоре иерея затмили академик Горький, журналисты Червиченко и Забабкин, писатель Нуй и другие, не менее достойные люди. Батюшка решил удалиться от сквозняка перемен: выпросил новый приход в Д., в 40 километрах от Москвы.
Именно эта предпоследняя "застава" у иерея вышла боком: приход подвернулся хороший, но весьма беспокойный.
Начиналось, правда, как у всех: приезжали научные сотрудники из закрытого московского КБ, помогали восстанавливать храм. Лица такие хорошие, открытые. Русские лица... И руководил ими симпатичный мужик коренастый, лысоватый, немногословный. Кто на литургии отсутствовал, того мужик записывал в красную книжечку. Но некоторые его не боялись, вместо храма посещали пивной бар "Пильзенец"...
Потом вдруг сотрудники, выдохнув вчистую энтузиазм, исчезли; контингент, то есть приход, стал прежним: богомольные старушки, местные мужики с раздумьями, да бандиты из райцентра П., давно уже перешагнувшего в криминальной славе за пределы России - поговаривали, что им Бельгия платит за "боюсь".
С них, бандитов, все и началось...
Как-то батюшка Василий, отпев очередного упокойника, вышел на паперть - порадоваться майскому солнышку. И увидел, как к ограде храма подъезжает большое черное авто, знаменитый "мерседес-600". Когда красавец остановился, то на нем сразу сошлись все солнечные лучи, поглощаемые глянцевым мраком. А из бездны вышли трое: блистающие одеждами и здоровьем недобры молодцы. Двое - почти близнецы, с детскими лицами, а третий - постарше, почему-то в старой кепке-восьмиклинке и в костюме от Версачи вместо обычной в таких случаях кожаной куртки.
Этот "старший" поздоровался издали с поклоном, а затем поднял глаза вверх и сказал удивленно:
"Батя, а кумпол где?"
"Нету", - ответил батя с грустным юморком в голосе, - не заработали..."
"Как - не заработали?" - ещё энергичней удивился "старший". - "Мы ж ещё в марте пахану десять штук "зеленых" на кумпол отстегнули!"
"Какому пахану?" - в свою очередь удивился отец Василий.
"А тому, что в вашем ларьке сидит...".
В ходе скоротечной разборки выяснилось, что приходскому старосте Леониду Петровичу были отпущены средства на "кумпол". Он же средства сии утаил и использовал для поездки в Арабские эмираты за "видаками" и золотыми цепочками.
"Щас я эти рамсы разведу", - процедил "старший" и хотел было направиться в храм, где в это время староста руководил церковной лавкой, но батюшка преградил ему дорогу.
"Здесь нельзя," - добавил он веско и показал на крест.
"Старший" от креста отступил, но, в свою очередь, показал батюшке висящий под пиджаком, в красивой кобуре, "макар":
"Ничего, в другом месте можно..."
Видно было, как вырываются из юных утроб его спутников похабные матерные булыжники, как они сдерживают камнепад неимоверными усилиями воли. "Все, поехали, - сжалился над молодняком "старший". Они исчезли в темноте салона. Дверцы мягко закрылись. И сразу грянул гром внутри. Батюшка перекрестился.
Когда авто растворилось в пыльном пространстве, иерей поспешил в храм, где попытался объяснить плутоватому старосте его ошибку. Леонид Петрович вдруг заупрямился, стал решительно отказываться от всего: мол, никто ничего не давал, ничего, мол, не брал. В эмираты ездил, но с познавательной целью. Батюшка на это отвечал, что с познавательной и христианской целью надо было бы в Палестину, к святым местам стопы направить. Но Леонид Петрович поджал губы и замолчал.
Вскоре сребролюбивый староста исчез на целую неделю. А появился измочаленный, с черными тенями под глазами, будто некий пустынножитель, борец с плотским... Шея у старосты была в гипсе.
Вслед за этим батюшку Василия вызвали в епископат, где показали бумагу. В бумаге красивым почерком были расписаны фантастические связи настоятеля с организованной преступностью. Батюшка оправдался тем, что окормляет всех; что и Христос, Господь наш, не оставил разбойника без своего участия и ввел его в Царствие Небесное.
Оправдание приняли, но предложили, не искушая врага, немного пострадать: поехать в дикое место и взять на себя трудное бремя просвещения таежных охотников, бывших колхозников, буровиков и столь любимых иереем преступников - заключенных пятнадцати лесных зон общего, строгого и особого режимов.
Так отец Василий очутился в Злоямово, да не в самом, а в семи километрах от него, в обезлюдевшем сельце Кишкино. Храм свв. Флора и Лавра, 17 прихожан, из них 9 старушек, 3 старичка, остальные - мужички-боровички, разными путями забредшие в одинокий населенный пункт. Вот и вся "застава"...
Впрочем, окормление вдруг оказалось намного обширней самого прихода. В один прекрасный день к отцу Василию явился человек в форме - прапорщик внутренних войск Окоемов - и предложил отбыть на автомашине с фургоном в расположение ИТК строгого режима.
"По просьбе граждан осужденных... ну, и нас, кто, значит, с другой стороны..."
"Да это настоящий "воронок"!
"Автозак", - вежливо поправил батюшку Окоемов.
И началась служба.
Вскоре батюшка "обслуживал" уже все пятнадцать зон, в том числе и два "особняка", где содержались "самые-самые", в полосатых робах. К "полосатикам" особого режима батюшка и ездил с особым удовольствием: люди были степенные, спокойные, матом не ругались даже в исключительные минуты. Разве что однажды, когда отец Василий рассказывал о предательстве Иуды, выматерился вполголоса высокий голубоглазый зек с вытатуированными на веках словами "Вор спит. Не буди."
