- Да там они все стекла раздолбали, там колотун... И опасно, возразил Петров.
- Ты что, не офицер, что ли? Ну-ка, все встали, в рот компот - и пошли за мной! - злобно скомандовал рассерженный Перемышлев.
Он вышел первым, чуть не открыв дверь в другую сторону - настолько был зол; остальные двинулись за ним, по старшинству.
В петровском кабинете и вправду было холодно, как на дворе. На столе лежала чугунная болванка величиной с порядочную грушу. Другая болванка угодила прямо в портрет Дзержинского: на месте рта зияла рваная дыра с изгибом идиотической улыбки.
Хозяин посмотрел в окно - осторожно выглянув из-за оконного проема.
Примерно три сотни зеков стояли возле здания. Они чуть расступились: в центре круга на снегу лежало тело, под которым расплывалось темно-красное пятно. Двое мужиков подкатили бочку из-под краски. На неё резво запрыгнул "какой-то нервный" (так определил его Перемышлев) с горящими от возбуждения глазами, в шапке набекрень.
Это был Евгений Кирсанов, он же Лаборант.
- Братва! Зеки! - завопил, испугав близстоящих, Лаборант. - Косая сука смерть вырвала из наших плотных рядов дорогого кента, сидельца со стажем, босяка и бродягу по всей прошлой жизни, путёвого мужика по масти Гриню Козырька! Краснопогонная петушня подло замочила его, наплевав на высокие идеалы! Змеи не знают жалости, позорные волки плюют на права человеков! Мы, познавшие весь бутор существования за высоким забором, оголодавшие в БУРах и "шизняках", заявим этой мышиной своре своё гордое - "На ...!"
- На ...! - разноголосым хором подтвердила толпа.
"Во чешет! - подумал Хозяин. - Не хуже замполита."
- Отрежем когти кровавого беспредела, пронизавшего все поры и дыры! продолжал бушевать Лаборант. - Наш хипиш - краеугольный камень, который красной нитью пройдет по Зимлагу, сшибая с вышек озверевших мусоров с волынами!...
"Кто же это стрелял?" - Хозяин был просто потрясен случившимся. Никогда в зонах под его началом не стреляли в зеков, да ещё с вышки супротив всякого устава и закона.
- Николай Фомич! Я догадываюсь, откуда это стреляли, - объявил вдруг комроты Щукин. - Наверное, с той вышки - там бойца не видно, видать, сбежал, сучий потрох, в казарму... интересно, автомат с собой взял, или зекам оставил?
- Ты звони, уточняй, а не гадай тут! Цыганщину развел! - заорал Перемышлев. - Догадываюсь! Видать! Наверно! Интересно! А если с этой вышки сейчас в другую сторону начнут поливать?
Щукин уже лихорадочно крутил диск телефонного аппарата.
- Эй, Хрупаков! - зашептал он в трубку. - Комроты на проводе. Что там у вас?...
Щукин долго слушал объяснения лейтенанта Хрупакова, кивал головой, хмыкал и даже улыбался, на что Хозяин среагировал матерным бормотанием.
А за окном гремел новоявленный лидер большинства.
- Смрадные тучи беспредела начали сгущаться не вчера. Изверги-замполиты в одной упряжке с хитрожопыми "кумовьями" и идиотами-отрядниками всегда давили зековский контингент лишениями "свиданок", "дачек" и "ларьков", щемили вместе с проклятыми "козлами" бессловесных мужиков...
- Этот петух Корчагин свиданки меня лишил! - выкрикнул низенький изможденный мужичок в рваном ватнике. - Ко мне баба приехала, за три тыщи кэмэ, а он, идиёт, лишил! Петух!
- Петух! - подтвердили из толпы.
Майор Твёрдый ринулся к окну.
- Это кто, я петух? Я идиот? Это я - "Корчагин"? Да я тебя, сволочь серая, в шизняке сгною!
Наступила общая тишина, продлившая не более полминуты.
- Вот они, псы кудлатые, спрятавшись за решкой, насмехаются над горемыками-каторжанами! - заорал во все децибелы Лаборант-Кирсанов. - Бей их, братцы!...
Зеки после призыва Лаборанта сразу забыли про убиенного Козырька. В ажиотаже кто-то даже наступил на мертвое тело.
В окно полетели новые болванки, болты, камни и даже снежки, наскоро слепленные голыми руками. И если тяжелые предметы пролетели мимо или попали в прутья решетки (один болт угодил в портрет Дзержинского, вырвав из холста часть щеки), то пара снежков досталась Твердому, залепив жгучим мороженым правый глаз.
- И вправду идиот... - констатировал Хозяин. - Все, идем обратно! Щукин! Какими сведениями располагаешь?
- Докладываю: с вышки стрелял чурбан... то бишь, москвич Мурад Алимжанов. Автомат у него отобран, сам боец нейтрализован сослуживцами. Сейчас на его место направлен ефрейтор Шантуй. В зоне убито двое: контролер Каратыгин и ДПНК Мыриков.
- А его-то за что? - удивился Хозяин. - Молодой ведь совсем, не настырный был, не вредный...
- Товарищ полковник! - официальным тоном перебил его Петров. - У меня есть предложение: использовать имеющихся собак для устрашения и разгона беснующейся толпы!
- Собак? - переспросил Перемышлев, восприняв заявление Петрова всего лишь как как часть шумового фона.
- А что? - влез Минкевич. - Сколько там у этого зоотехника боевых единиц, а? Пусть хоть раз поработают, проглоты!
- У Шибаева в собачнике девятнадцать особей, - доложил Щукин. - Три ротвейлера, остальные овчарки. Также голуби...
- Щукин! - покрутил пальцем у виска Хозяин. - Птички-то здесь при чем? И воще: какие собаки?
- Товарищ полковник! Да спустим полканов - эта малина разбежится кто куда! - горячо поддержал идею молодой Рогожин. - Не съедят же они их?
- Кто кого? - спросил Перемышлев. - Собаки зеков или зеки собак?
В этот момент "обстрел" кабинета усилился. В окно влетел тяжелый предмет, обмотанный клубящейся вонючим дымом тряпкой. Он исчез под одной из "тумб" наркомовского стола, распространяя оттуда синеватое удушье. Майор Твердый полез вытаскивать "газовый снаряд", но никак не мог просунуть толстую руку в узкое пространство между полом и "мебелью".
- Ладно, - махнул рукой Хозяин. - Давай, Щукин, распоряжайся. А мы все идем обратно. Пора приступать к решительным действиям - если, конечно, не поздно уже...
- Майор! Да переверни ты его на хрен, стол этот! - заорал на Твердого Минкевич.
Щукина как ветром выдуло из кабинета, воздух в котором сгустился до туманной консистенции.
Твердый перевернул стол вместе со всем, что стояло на его поверхности, и, схватив дымящийся предмет, тут же швырнул его обратно в окно. На улице заорали зеки, беснуясь в кураже радостной злобы.
- Всё, идем! - скомандовал Перемышлев и шагнул к двери. И тут же он вспомнил: среди участников "совещания" не было Окоемова. А ведь именно смекалистый прапор мог посоветовать что-нибудь дельное. Впрочем, о переговорах речи, конечно, быть не могло: в зоне ментов убивают, с вышки чурбан застрелил заключенного. А что ещё будет?
ИГО МОНГОЛА
Алексей Помыткин, он же Монгол, покинул застекленную кабину симулянта-локальщика, из которой следил за происходящими в зоне событиями. За те полчаса, что он там находился, разные мысли сложились и разложились в мозгу. В частности, Монгол успел поразмышлять о смысле жизни: эти размышления охватывали его всякий раз, когда приходилось переступать некий невидимый порог, разделяющий одно личное бытие на два других бытия, совсем непохожих. Но если раньше он предполагал, что мир в целом безобразен и глуп, а пути, ведущие человеков от колыбели до могилы, отличаются лишь расстоянием, то теперь засомневался. Конечно, думал Монгол, жизнь идиотская: начинается неизвестно как и кончается неизвестно чем - то есть, умиранием и уходом в беспамятную пустоту. Вот он я, рожденный и умирающий, вот она, жизнь, в которой хоть день - да мой, и вот он, день, в котором и час в радость. И никакой, казалось, тайны: одни мелочные секреты. Но лет восемь назад, в забытый день и час вдруг явилась иная мысль, никак не желавшая уходить - вопреки всем попыткам Монгола изгнать её. Он, если бы кто-нибудь попросил изложить суть этой мысли, наверное, затруднился бы, ибо не обладал красноречием, хотя язык был "подвешен" - в основном для словесного отпора разным посягателям: на свободу, время, деньги... Мысль была тревожной. В пересыльной камере Выборгской тюрьмы Монгол попытался объяснить свои ощущения умному человеку, диссиденту Бардину, писателю и теоретику антибольшевистского террора. Андрей Дмитриевич много чего рассказал внимательному Монголу, кое-что было интересным, а кое-что - не очень. Скажем, совсем, неинтересными были рассуждения Бардина о Декларации прав человека - Монгол-то точно знал, что писаные права никак не совпадают, а то и прямо противоположны реальным правам. Поразили Монгола рассказы Бардина о святых людях - эдакие, казалось, красивые сказки, чем-то похожие на блатные песни. Правда, сам Бардин рассказывал обо всем с некоей усмешечкой, чуть иронично, сам как будто не очень верил... Но именно эти рассказы, как говорится, запали в душу, и сердце стало по любому поводу "обливаться кровью" и как будто жило само по себе, обращаясь к Монголу с вопросами из-под сломанных ребер. Постепенно складывалось и развивалось новое понятие, и Алексей охотно продолжил бы беседу с Бардиным, но, освободившись, закрутился в воровских делах: тут тоже началась "перестройка", появились свои "горбачи" с мутными предложениями. Одна за другой прошли крупные "сходки", на которых многие "перемены" были приняты, но ещё больше - отвергнуто, что вызвало тотальные конфликты, сопровождавшиеся мочиловом, опускаловом и кидаловом. "Свояки", улыбавшиеся друг другу на "сходняках", втайне приговаривали друг друга: началась незримая война без объявления. Центровой консерватор и хитрец Вредитель объединил вокруг себя закаленных отсидчиков, придерживавшихся старого бродяжьего закона. На знамени было начертано славное имя Васи Бирюзы, знаменитого идейного уркагана, успевшего в молодости поучаствовать в битвах "воров" и "сук". Самого Бирюзу, добивавшего в Соликамске второй "четвертак", подло уничтожили, задушили - то ли менты, то ли засланные "лохмачи" по указке самозванных "авторитетов" новой волны. Для воспитанного на дальних зонах Монгола Вася Бирюза был так же легендарен, как для обычного человека, например, Чкалов или Гагарин. Монголу довелось на второй ходке видеть старика мельком, в коридоре Вятской тюрьмы: менты поставили этапников лицом к стене и провели в сторону санчасти крепкого, среднего роста, пожилого зека. Краем глаза Монгол определил: это Бирюза вел ментов, а не они его.
