Мне так или иначе не спалось: челядь египетской делегации усердно перетаскивала хозяйский багаж в коридор и составляла возле моей каюты. Под зычные армейские команды сержанта, который был за главного, и зычные, но совсем не армейские протесты его подчиненных у меня под дверью множились кованые сундуки – один за другим. Трудно было представить, что у пятерых пассажиров может быть такое количество одежды. А после кованых сундуков настал черед огромных ящиков с дарами императору от египетского царя. Их доставили на борт в Порт-Саиде под охраной вооруженного патруля и на протяжении всего рейса стерегли с каким-то показным рвением; у пассажиров их содержимое вызывало самые невероятные домыслы: наше воображение живописало поистине библейские сокровища – ладан, сардоникс, белые кораллы, порфир. На самом же деле, как стало известно позднее, в ящиках перевозили элегантный, хотя и совершенно заурядный мебельный гарнитур для спальни.
На борту было три делегации: французская, голландская и польская; четвертая, японская, уже находилась в Джибути, где ожидала нашего прибытия. В свободное от церемонных представлений и стремительных прогулок по палубам время зарубежные посланники открывали атташе-кейсы с яркими гербами и садились писать, печатать и аннотировать свои приветственные речи.
На первый взгляд видится нечто удивительное в том, что посланники цивилизованного мира внезапно устремились в Абиссинию, причем, насколько я понимаю, больше всех удивлялись сами абиссинцы. После скоропостижной кончины императрицы Заудиту, последовавшей весной того года, ее супруг, рас Гугза, тут же был смещен, а рас Тафари уведомил власти предержащие о своей готовности занять трон императора Эфиопии, как только позволят приличия, и поспешил обнародовать – для тех немногих держав, которые не отозвали своих дипломатических представителей, – приглашение на торжественные мероприятия. Несколькими годами ранее он принял корону негуса; тогда разве что его соседи на несколько дней отложили свои дела, чтобы нанести ему визит, которому предшествовал сдержанный обмен любезностями по телеграфу. Восхождение на императорский престол обещало стать чуть более заметным событием, но отклик мировых держав превзошел все ожидания Эфиопии, вызвав и благодарность, и смущение. Два правительства направили в эту страну членов августейших семейств; Соединенные Штаты Америки прислали некоего джентльмена, поднаторевшего в деле установки электрооборудования; прибыли резиденты-наместники Британского Сомали, Судана и Эритреи, временный поверенный в Адене, маршал Франции, один адмирал, трое авиаторов и группа морских связистов – все в соответствующей форме, согласно чинам. Из государственных средств были выделены значительные суммы на приобретение достойных подарков; немцы привезли фотопортрет генерала фон Гинденбурга[71] с автографом и восемьсот бутылок белого рейнского, греки – бронзовую статуэтку современной работы, итальянцы – аэроплан, британцы – пару изящных скипетров, каждый с надписью, составленной на амхарском наречии, причем почти без ошибок.
Более простодушные из абиссинцев узрели в этом подобающую дань величию Абиссинии: ей выказали уважение правители самых разных стран. Другие, немного более сведущие в международных отношениях, увидели некий заговор против территориальной целостности Абиссинии: не зря же «фаранги»[72] приехали что-то разнюхивать в здешних землях.
Чтобы найти этому достоверное объяснение, нет нужды углубляться в политическую подоплеку. Аддис-Абеба – не то место, где легко завоевать себе высокую дипломатическую репутацию, а верхушка Форин-офиса не слишком ревностно контролирует деятельность служащих низшего ранга в этих широтах. У кого повернется язык обвинять скромных посланников, если в их донесениях нет-нет да и промелькнут фразы, явно переоценивающие значимость того места, где они отбывают ссылку? Ну разве не в Абиссинии берет свое начало Голубой Нил? Разве нельзя предположить, что эти неизведанные горы таят в себе богатейшие запасы полезных ископаемых? А когда средь унылого течения жизни на огороженной посольской территории с ее весьма непритязательными формами досуга жены дипломатов – бедные родственницы гранд-дам Вашингтона или Рима – увидят перед собой внезапный проблеск, намек на монарший протокол и золотые галуны, на книксены, шампанское и бравых генерал-адъютантов, кто осмелится их упрекнуть, если они внушат своим мужьям, насколько важно обеспечить самую высокую степень особого представительства на таких празднествах?
И стоит ли удивляться, если нации, чрезвычайно далекие от Африки, – «санные поляки»[73], светловолосые шведы – решили влиться в эту компанию? И если романтический флер Абиссинии даже меня заставил оторваться от сравнительно разнообразной и вольной жизни, то что говорить о тех, кто видит вокруг себя только серую канцелярскую рутину? Их громоздкие чемоданы с формой перемежались ружейными чехлами, которые доказывали, что эти люди собираются использовать по полной программе все возможности увлекательной поездки, а кое-кто даже оплатил, как мне известно, все дорожные расходы из своего кармана. «Nous avons quatre citoyens ici, mais deux sont juifs»[74], – объяснил такой человек и показал мне приспособления, с помощью которых собирался пополнить свою и без того обширную коллекцию бабочек.
Светало; танцоры наконец-то расстались и отправились на боковую. От берега отделились баржи, началась загрузка угля. Между пароходом и лихтерами перебросили доски. Одна подломилась, и грузчики-сомалийцы рухнули на уголь с высоты не менее десяти футов. Они поднялись на ноги, и только один, лежа на спине, стонал. Бригадир запустил в него куском угля. Грузчик застонал сильнее и перевернулся лицом вниз; следующий бросок – и тот, еле-еле поднявшись, вернулся к работе. Вокруг парохода плавали мальчишки-сомалийцы, крича, чтобы им бросили деньги. На палубу начали стекаться пассажиры.
Вскоре стал накрапывать дождь.
Никто не мог с уверенностью сказать, в котором часу и каким способом нам удастся попасть в Аддис-Абебу.
Мы с некоторой тревогой ожидали своей очереди на швартовку. Грузчики-кули обреченно сновали по шатким доскам, мальчишки кричали из воды, выпрашивая франки; иные залезали на палубу, дрожали мелкой дрожью и предлагали за небольшую мзду развлечь нас прыжками в воду; всякий раз, когда правительственный катер высаживал на причал очередную делегацию, с берега доносился орудийный залп. Теплый дождь лил не переставая.
Наконец и у нас появилась возможность сойти на берег. В Аддис-Абебу направлялся еще один англичанин, престарелый джентльмен, который планировал посетить дипломатическую миссию в статусе частного лица. На протяжении всего рейса он штудировал устрашающую книжицу по тропической гигиене и делился со мной тревожными сведениями насчет малярии, лихорадки черной воды, холеры и слоновой болезни; вечерами, попыхивая сигарой, он объяснял, что существуют глисты, которые впиваются в подошвы босых ног и прогрызают себе путь во внутренние органы человека, что есть блохи, которые откладывают яйца под ногти на ногах и тем самым способствуют неуклонному развитию паралича, переносчиком которого является спирилловый клещ.
Мы с ним сообща доверили свой багаж франкоговорящему портье гостиницы «Отель дез Аркад» и направились к английскому вице-консулу, который сообщил нам, что вечером на самом деле отправляются два поезда, но оба зарезервированы для делегаций, а следующий – только через трое суток, но он зарезервирован для герцога Глостерского; такой же поезд будет еще через трое суток – зарезервированный для князя Удине[75]. Вице-консул не мог гарантировать, что мы доберемся до Аддиса. В соответствующем настроении мы вернулись в «Отель дез Аркад». Наши тропические шлемы размякли, белые пиджаки липли к плечам. Портье объявил, что мне необходимо проехать вместе с ним в таможню. По прибытии нас встретил промокший караульный из местных жителей; с его винтовки стекали дождевые струи. Таможенный инспектор, сообщил он нам, отбыл на прием в Дом правительства. Когда вернется на службу и вернется ли в тот день вообще – трудно сказать. Я указал, что нам требуется забрать свой багаж, чтобы переодеться в сухое. До возвращения инспектора ничего трогать нельзя, отрезал караульный. Тогда портье без лишних церемоний подхватил ближайшие чемоданы и стал грузить их в такси. Караульный запротестовал, но портье не дрогнул. И мы поехали обратно в гостиницу.
