Он вспомнил собственные смутные предчувствия в тот момент, когда принимал роды. Ребенок родился вполне здоровым, если не считать легкой голубизны кожи. Но в то время рождалось много синюшных детей. Тем не менее он тогда почувствовал нежелание шлепнуть ребенка по попке, чтобы заставить того сделать первый вздох.

Однако Граймс подавил свои страхи, выполнил необходимую процедуру наложения рук, и новорожденный заявил о своей независимости истошным воплем.

Граймс не мог поступить иначе. Он был тогда молодым врачом и всерьез относился к клятве Гиппократа. Он и сейчас относился к ней всерьез, правда, иной раз называл ее клятвой плутократа. Однако предчувствия его не обманули. В этом ребенке было что-то не то, что-то такое, чего нельзя было отнести на счет myasthenia gravis.

Сначала он чувствовал жалость, к которой примешивалось необъяснимое чувство ответственности за состояние младенца. Патологическая дистрофия практически парализует человека, так как у него не остается непораженных органов, на которые можно было бы опереться. Жертва вынуждена лежать, все ее органы, все конечности дееспособны, но в столь малой степени, что не могут функционировать нормально. Больной проводит жизнь в состоянии крайнего истощения, какое у здорового человека возникает после изнурительного пробега по пересеченной местности. Ему нельзя помочь, нельзя облегчить его страданий.

На протяжении всего детства Уолдо Граймс боялся, что ребенок умрет, настолько явно тот был обречен на трагическую отверженность. И в то же время как врач он делал все, что было в его силах и в силах множества специалистов, чтобы Уолдо выжил и избавился от болезни.

Само собой разумеется, Уолдо не мог посещать школу. Граймс отыскал благожелательных домашних учителей. Уолдо не мог участвовать в детских играх.

Граймс придумал специальные игры, которые не только стимулировали воображение мальчика, но и заставляли его напрягать вялые мускулы до той небольшой степени, на какую он был способен.

Граймс боялся, что прикованный к постели мальчик, лишенный обычных переживаний юности, вырастет инфантильным. Но вскоре выяснилось, что опасения были напрасны.

Молодой Уолдо хватался за все, что предлагала его замкнутая жизнь, жадно учился, крайним напряжением воли заставлял подчиняться свои непослушные мускулы.

Он начал выдумывать способы, чтобы одолеть свою слабость. В семь лет он научился держать ложку двумя руками, что позволило ему питаться пусть и с большим трудом, но без посторонней помощи. Первые механические изобретения были им сделаны в десять лет. Он придумал приспособление, которое держало книгу, – под любым углом, – меняя освещение и переворачивая страницы. Оно имело совсем несложную панель управления и реагировало на легкое нажатие пальцем.

Естественно, Уолдо не мог сделать устройство сам, но придумал его и объяснил конструкцию другим. Фартингвэйт-Джонсы могли себе позволить нанять инженера, который осуществил замысел ребенка.

Граймс был склонен считать этот эпизод, в котором маленький Уолдо проявил свое интеллектуальное превосходство над взрослыми образованными людьми, не являвшимися к тому же ни его родственниками, ни слугами, важной вехой в психологическом процессе, который привел к тому, что Уолдо стал рассматривать человечество как своего слугу, свои руки, в настоящем или в будущем.

– О чем задумался, док?

– А? Извини, я замечтался. Послушай, сынок, ты не должен быть слишком строг к Уолдо. Я сам его не люблю, но нужно принимать парня таким, какой он есть.

– Вот и принимай.

– Не говори глупостей. Тебе нужен гений Уолдо. Но он не был бы гением, если бы не болезнь. Ты не видел его родителей. Они умные люди, тонкие, интеллигентные, но в них нет ничего особенного. Задатков у Уолдо было не больше, чем у них, но ему пришлось трудиться куда упорнее, чтобы чего-нибудь достичь. Парню все доставалось с большим трудом. Он просто вынужден был стать умным.

– Хорошо, хорошо. Но почему у него такой дурной характер? Большинство выдающихся людей совсем иные.

– Подумай сам. В его положении он должен был развить волю, одержимую узость, которая отметает все подобные рассуждения. Было бы странно, если бы он не стал законченным эгоистом.

– Ну что ж, ничего не поделаешь. Он нужен нам, и это главное.

– Почему?

Стивенс объяснил.

Можно без преувеличения сказать, что тип культуры – ее пристрастия, система ценностей, форма семьи, застольные обычаи, образ жизни, педагогические методы, государственные учреждения, формы правления и тому подобное – вытекает из экономической необходимости, диктуемой технологией. Этот тезис может показаться слишком общим и упрощенным, но тем не менее, нельзя не согласиться, что длительный мир, последовавший за созданием Организации Объединенных Наций, во многом обязан своим появлением тем технологиям, которые воюющие стороны были вынуждены развивать в войне сороковых годов. До тех пор радиопередача использовалась за редким исключением только для коммерческих целей. Даже телефонная связь осуществлялась по металлическим проводам, протянутым от одного аппарата к другому. Если кто-то в Монтерее хотел связаться со своей женой или партнером в Бостоне, медный, «вещественный» провод передавал сигнал через весь континент.

Ядерная энергия была тогда несбыточной фантазией, пищей для комиксов и воскресных газетных приложений.

Понадобился целый ряд, – вернее, не ряд, а сеть, – новых открытий, прежде чем стало возможно избавиться от медной паутины проводов, что покрывала континент. Не было экономичного способа передачи энергии – пришлось ждать появления коаксиальных кабелей, прямого результата насущных требований мировой войны. Радиотелефон не мог заменить проволочную связь до тех пор, пока передатчики ультракоротких волн не связали невидимой связью грузовой транспорт. И даже тогда оставалось еще изобрести такую систему настройки, с которой любой далекий от техники человек – скажем, десятилетний мальчик – мог бы справиться так же легко, как с цифровым селектором, применявшимся в коммерческом проволочном телефоне ушедшей эпохи.

Компания «Белл Лэбораториз» решила эту проблему.

Решение привело к появлению приемника ядерной энергии – домашнего приемника, запертого, опечатанного и снабженного счетчиком. Был открыт путь к коммерческой радиопередаче энергии. Оставалась единственная преграда – эффективность. Для развития авиации понадобилось изобретение восьмицилиндрового двигателя, для начала промышленной революции – появление паровой машины; ядерная энергетика нуждалась в дешевом, неиссякаемом источнике энергии. Поскольку сама радиация по природе своей бесполезна, необходимо было получить энергию дешевым способом и в избыточном количестве.

В том же году заговорили об атомной энергии. Физики, работавшие на армию Соединенных Штатов (Соединенные Штаты имели тогда свою собственную армию), создали супервзрывчатку. После тщательной проверки выяснилось, что результаты опытов содержат все необходимое для производства ядерной энергии практически любого типа, даже так называемого «солнечного феникса» – водородно-гелиевого цикла, который является источником солнечной энергии.

Производство ядерной энергии стало экономически выгодным и – неизбежным.

Реакция, посредством которой медь распадается на фосфор, кремний-29 и гелий-3, не считая продуктов затухающих цепных реакций, стала одним из нескольких дешевых и легко осуществляемых на практике способов получения неиссякаемой и практически даровой энергии.

Конечно же, Стивенс не стал объяснять всего этого Граймсу. Граймс лишь смутно представлял себе, куда движется прогресс, и следил за развитием ядерной энергетики подобно тому, как его дед следил за развитием авиации. У него на глазах линии высоковольтных передач перестали подпирать небо: люди позарились на медь проводов; улицы Манхэттена разрыли вдоль и поперек, чтобы достать из земли толстые кабели. Он мог бы даже вспомнить свой первый личный радиотелефон, по неизвестной причине снабженный двумя наборными дисками, который вместо соседней закусочной набирал номер некоего адвоката в Буэнос-Айресе.