Каким образом Ди прошел курс невосприимчивости к более утонченным способам извлечения истины? Процедура была сложной, дорогой и крайне секретной. Конфедерация позволяла ее наиболее ценным и высокопоставленным агентам, а также руководителям на самых важных постах. Шторм знал, что Мыш – единственный известный ему человек, который мог бы рассчитывать на подобную честь, если, конечно, проживет еще сорок лет и достигнет адмиральской должности.

– Любопытно, – пробормотал он.

– Ты даже представить не можешь, насколько любопытно.

Интонации в голосе Кассия зачастую нелегко было уловить, но на этот раз Шторм сообразил:

– Ты что-то выяснил?

– Думаю, мы узнали почти все. Было бы интересно понаблюдать за Ди, пока мы будем это обсуждать.

– Прямо сейчас рассказать не можешь?

– До астероида пятьдесят один час лета. Пока приходи в себя. Ты все еще с трудом соображаешь. А обсуждение предстоит напряженное.

– Не сомневаюсь.

Последующие двое суток Шторм спал или терпел интригующие намеки сына на то, что удалось обнаружить им с Кассием на Большой Сахарной Горе. Он попытался найти утешение в кларнете и Библии, которые, рискуя жизнью, спас его сержант с разрушенных останков одноместного корабля.

Зрение его оставалось слишком слабым, чтобы читать, а для игры на кларнете не хватало координации пальцев. Мыш читал ему вслух, так что время шло быстро. К тому же он много спал.

Мыш разбудил его, когда Кассий вошел в поле звезды. Уолтерс намеревался совершить полный виток, на короткое время уйти в гиперпространство, используя поле звезды в качестве маскировки, а затем около суток дрейфовать со скоростью чуть ниже световой. Астероид болтался в кометном поясе звезды.

Цель маневра заключалась в том, чтобы оторваться от любого оставшегося незамеченным хвоста. Любому соглядатаю пришлось бы действовать на грани радиуса обнаружения, и он быстро потерял бы связь.

Когда они вышли на звездную орбиту, Шторм велел Мышу перенести его в рубку управления.

– Кассий, разверни корабль так, чтобы солнце было сверху, – сказал он.

– Есть.

Кассий изменил положение корабля, и звезда, покачнувшись, начала увеличиваться в размерах. Кассий нырнул к ней, скользя столь близко от ее поверхности, что линия горизонта исчезла. И казалось, они плывут под бескрайним огненным потолком, походившим на небеса Армагеддона, с которого с величественной грацией тянулись вниз языки пламени, словно пытаясь схватить их и увлечь в пылающую бездну. Даже небольшие солнечные пятна напоминали обширные темные континенты, окруженные океанами огня. Кассий включил все фильтры, позволив Шторму задумчиво созерцать чудовищную печь, изначальный источник всех прочих видов энергии.

– Насколько же похожа звезда на саму жизнь, – заметил Шторм. – Она пульсирует и пытается удержаться в бескрайнем океане холодного отчаяния. Крошечное ядро каждого атома трепещет, сражаясь с вампиром тьмы, высасывающим его жизнь. И звезда продолжает сражаться, зная, что все усилия безнадежны и все, что ей остается, – умереть непобежденной, совершив последний величественный жест и превратившись в новую.

Мыш наклонился к нему, внимательно слушая. Похоже, отец пытался навести некий порядок в своей небесной философии.

– Энтропия и хаос, смерть и зло – их не победить ни звезде, ни человеку, но в поражении всегда содержатся победа и вызов. Будто это солнце говорит мне: «Гней, можно уничтожить смертную плоть, но дух и присущая ему отвага вечны, и он не должен сдаваться. И именно это станет твоей победой».

Со слезами на глазах Мыш смотрел, как отец засыпает, утомившись от усилий, которые потребовались ему, чтобы описать чувства словами. Юноша смотрел в пламя, пытаясь увидеть в нем то, что видел Гней Шторм, но никак не мог найти. Встав, он перенес старика в медицинскую капсулу.

Шторм почувствовал, что его куда-то несут, и у него вновь пробудились сумеречные проблески сознания.

Всю свою взрослую жизнь он ожидал жестокой решающей схватки, в которой невозможно победить обычным способом. И почти набожно верил, что когда-нибудь его загонят в угол, откуда не будет иного выхода, кроме смерти. Он всегда считал, что орудием его гибели станет Ричард и что они с Ричардом обрекут на гибель всех им подобных, уничтожив друг друга.

Огонь войны с улантонидами разжег пламя пангуманизма, преимуществами которого сполна пользовалась Конфедерация. Она с боем пробивалась в широкие просторы относительно неуправляемого космоса, подчиняясь тем же законам, которые обеспечивают рост организмов и распространение видов. Среди тех, чье будущее становилось все более неопределенным, были и армии наемников.

Ни одно правительство не станет добровольно терпеть чью-либо конкуренцию, а тем более такую, которая способна бросить вызов его решениям. В основе любого, даже самого мягкого правления, лежит право на применение силы к отдельной личности. И любое правительство с начала времен стремится расширить рамки этого права.

Шторм считал, что, если их с Ричардом втянут в поистине кровавый Армагеддон, им предстоит сразиться в последней войне с участием наемников, которую потерпит Конфедерация. Ее спецслужбам вполне хватит сил и организации, чтобы разоружить вольные войска. Требовался лишь повод.

Корабль Кассия добрался до куска космического мусора, который Шторм когда-то давно превратил в тюрьму для Фирчайлда Ди. Это был настоящий ад, награда для Фирчайлда за измену на планете, где Кассий потерял руку.

И дело было вовсе не в превратностях войны.

Фирчайлд был дилетантом-наемником, командовавшим войсками, которые его отец надеялся превратить в семейную армию. Легион унизил его в первом же сражении, и он попытался применить в ответ тактику Ди.

Войны наемников носили церемониальный и ритуальный характер. Их завершение отмечалось формальным подписанием акта о капитуляции и сдачей знамен побежденного. Фирчайлд тайком пронес бомбу, рассчитывая уничтожить штаб Легиона перед внезапным возобновлением военных действий.

Повергнутые в ужас офицеры Фирчайлда выступили против него и предупредили своих противников. Единственным пострадавшим легионером оказался Кассий. От восстановления руки он отказался.

Потеря кисти постоянно напоминала ему, что во вселенной есть те, кому неведомо понятие чести. И ненависть к семейству Ди вспыхивала с новой силой.

Кассию и Мышу потребовалось два часа, чтобы переправить Шторма и Майкла вместе с медицинскими капсулами в единственное пригодное для жизни помещение на астероиде. Лишь затем они разбудили пострадавших.

Проснувшись и увидев Шторма, Майкл завопил:

– Гней, этот человек хочет меня убить!

Кассий издал металлический смешок:

– Да, убью. Если смогу.

– Ты же обещал, Гней. Ты дал мне слово.

– Ты прав, Майкл. Но Кассий тебе никогда ничего не обещал. Как и Масато – а у меня такое чувство, что он крайне зол на тебя за то, что ты сделал с его братьями.

Мыш попытался гневно насупиться, но тщетно. Ди ничего не заметил. Его больше интересовали он сам и Фирчайлд, которого он только что увидел.

– Господи боже мой! – простонал Майкл. – Что ты с ним сотворил?

– А ты думал, его тут будут услаждать гурии? – спросил Кассий.

Майкл в ужасе уставился на сына. В нем все же оставалось нечто человеческое, и он любил своих детей. Родительская забота превозмогла тревогу.

– Фир, Фир… Что они с тобой сделали?

– Подключи его, Кассий, – приказал Шторм. – Так он будет сговорчивее.

Мыш и Кассий уложили безвольного Майкла на автоматизированный операционный стол.

Положение Фирчайлда на первый взгляд казалось не столь уж и жестоким. Он был прикован к стене, и от шлема на голове к стоящей поблизости машине шел толстый пучок проводов.

Машина поддерживала жизнедеятельность Фирчайлда на самой грани. Как и Валерии в Фестунг-Тодезангсте, ему не позволялось впадать в забытье. Не мог он и рухнуть в пропасть безумия – благодаря набору психотропных средств он оставался в здравом уме. В случайные минуты машина стимулировала его болевой центр, столь же случайно выбирая неприятные ощущения.