Она тронула Шторма тем неприкрытым доверием, которое ему оказала. Никто не знал, где искать неуловимых сейнеров. Она выдала ему тайну в наивной надежде на помощь. Она бросила кости, поставив все на единственный ход… и выиграла.

И у Шторма не было поводов об этом жалеть.

Он помнил Пруди лучше большинства своих женщин. Горячая и ненасытная наедине, на публике она была холодна, рассудительна, порой властна – и отважна. Ошеломляюще отважна. Ни прежде, ни после не бывало, чтобы кто-то подбил Железный Легион на рискованную схватку.

Он полностью зачистил ее планету от сангари. Она подарила ему сына. А потом их пути разошлись.

Шторм знал бесчисленное множество женщин и стал отцом десятков детей. Его родители тоже слыхом не слыхивали о верности. У троих его братьев были разные матери, а у Майкла Ди – другой, оставшийся загадкой отец.

Фрида Шторм тоже порой совершала опрометчивые поступки. И спокойно относилась к тем, которые совершал он.

Люцифер был прирожденным творцом, и вполне неплохим. Его поэзия публиковалась рядом с гигантами, вроде Моро и Чижевского. Визуалистка Бороба Тринг поставила калейдошоу, основанное на «Солдатах», эпосе Люцифера о Легионе, использовав в качестве фоновой музыки его вагнеровскую партитуру. Люцифер, однако, считал поэзию и музыку лишь хобби.

Он был полон решимости доказать, что из него выйдет солдат. Но все амбиции оказались тщетны – ему не хватало так называемого инстинкта убийцы.

Свободному солдату приходилось действовать без раздумий и сожалений. Его противники были профессионалами, быстрыми и смертоносными, которые не оставили бы времени на размышления о варварстве происходящего.

Шторм прощал Люциферу недостатки с большей готовностью, чем другим, не столь талантливым сыновьям. Он возлагал на парня определенные надежды, веря, что Люцифер все же осознает, каков его истинный жизненный путь.

Бенджамин и Гомер, близнецы и единственные дети Шторма от Фриды, в теории и по его собственной оценке, были любимчиками отца и мятежниками в душе. Мать защищала их, словно старая кошка котят.

«Возможно, это я виноват в том, что они столь своенравны, – подумал Шторм. – Они уже десятилетия как взрослые мужчины, а я до сих пор отношусь к ним как к мальчишкам. Черт побери, да они уже деды!»

Долгая жизнь меняла людей. Близнецы были настолько же не похожи, как день и ночь. Шторм порой сомневался, в самом ли деле он отец обоих.

Бенджамина, блондина с фигурой Аполлона, обожали молодые легионеры, считавшие его отца исторической реликвией. Но обращались ли они к Бенджамину в трудную минуту? Нет. Бенджамин Шторм был склонен сгибаться под чрезмерным давлением.

Мать и друзья считали его кронпринцем Легиона – но не отец. Даже если Железный Легион переживет Гнея Шторма, никто из его детей, кроме любимца Кассия, не обладал даром, который требовался, чтобы командовать и сражаться со свободными войсками.

Бенджамину хватило бы одного слова или жеста, чтобы завоевать чью-либо преданность. Он умел убедить любого, что тот единственный во вселенной, чья судьба Бенджамину небезразлична. Но мог ли он заставить других поверить в себя?

Бенджамин мог однажды стать во главе Легиона, если отец не назначит преемника, – но лишь до первого задания. Шторм вполне представлял сына на месте командира, признавая силу его личности, но не ожидал от него успехов на поле боя.

С подчиненными Бенджамин мог играть роль Гаммельнского дудочника. Но стоило ему столкнуться с серьезными противниками, вроде Хоксбладов или ван Бред-Кольфов, те тут же порубили бы его харизму на куски и намазали на бутерброд на завтрак.

Гомер являлся полной противоположностью Бенджамина – угрюмый, некрасивый и слепой от рождения. Он питал отвращение ко всем, кроме брата-близнеца. Бенджамин был единственным его другом. Гомер повсюду следовал за братом, словно один лишь Бенджамин мог скрасить царившую в душе тьму.

Хотя природа и сыграла с Гомером злую шутку, взамен она одарила его слабыми псионическими способностями, от которых ему не было никакой пользы. Он был озлоблен на весь мир, и не без причины. Хитрости и коварства в нем было не меньше, чем в любом другом из его родни, но при этом он пребывал в ловушке собственного тела, мало отличавшегося от трупа.

Подчиненные Шторма воспринимали близнецов как живые примеры двойственности их отца. Бенджамину достались красота и обаяние, Гомеру – страдания, злоба и темная душа.

Встретившись взглядом с отцом, Бенджамин отвечал ему победоносной улыбкой. Гомер смотрел невидящими глазами, не собираясь в чем-либо раскаиваться. Он ничего не боялся – его уже нельзя было наказать больше, чем наказала сама жизнь.

Ничего хорошего он не ждал. И относился к этому с полным спокойствием.

Шторму было больно за Гомера. Он хорошо знал ту тень, что властвовала над его сыном, – старая и неразлучная спутница.

По крайней мере раз в день Шторм обращался к забытой временем книге, вновь перечитывая и обдумывая послание от такого же, как и он сам, уже четыре тысячелетия мертвого.

«Суета сует, сказал Екклесиаст, суета сует, – все суета!

Что пользы человеку от всех трудов его, которыми трудится он под солнцем?»[7]

Гней Шторм, даже в большей степени чем Гомер, видел, как реки текут в моря, и знал, что моря эти никогда не наполнятся. Более того, они мельчали с течением эпох и когда-нибудь должны были исчезнуть. Какая польза человеку, если в конечном счете все его деяния – лишь иллюзия? Врага, обладавшего нескончаемыми и вечными ресурсами, невозможно было ниспровергнуть, и Шторм знал, что может лишь проиграть в долгой борьбе.

В отличие от Иерусалимского проповедника, Шторм отказывался сдаваться. Несмотря ни на что, в душе он оставался победителем. Ему вполне хватило бы смелости, чтобы оставить свой след на жестоком лике поражения. Либо сдаться, либо идти навстречу судьбе с улыбкой на губах. То был единственный настоящий выбор, предоставленный в этой жизни ему или любому другому.

– Приближается корабль! – наконец прорычал он, вскидывая руку.

Воронопут упорхнул в тень. Никто не обратил на него внимания.

Возражений не последовало. Дисплеи показывали вполне очевидную картину.

– Полагаю, это корабль Майкла Ди. Свяжитесь с ним. Расчистите ему путь сквозь минные поля.

Солдаты вернулись к прерванной работе, даже не ответив: «есть, сэр». Они пытались произвести на него впечатление своей оперативностью, к тому же хотели, чтобы их смена обошлась без лишних проблем.

– Диспетчер, свяжитесь заодно и с крейсером. Хочу поговорить с капитаном. Все оборонительные системы перевести в режим ожидания.

– Есть контакт с Ди, – сказал диспетчер. – Открываю канал видеосвязи.

– Спасибо.

Шторм сел в кресло перед видеоэкраном.

Кассий встал за спиной. На экране появилась лисья физиономия Майкла Ди. Тревога на его лице тут же исчезла, сменившись жемчужной улыбкой.

– Гней! Рад тебя видеть. Мне уже показалось, что ты не ответишь.

– Да, пришлось слегка подумать. – (Ди перестал улыбаться. Лицо мошенника излучало абсолютную честность и убедительность, и лишь легкий прищур придавал ему хитрое выражение.) – Я еще вполне могу изменить свое мнение. Ты доставил мой груз?

Ди на этот раз обходился без грима и маскировки, и его темные глаза, узкое лицо, острый нос и выступающие острые зубы делали его всерьез похожим на лиса. «Майкл как он есть», – подумал Шторм.

Ди был человеком с бесчисленным множеством лиц. Его редко видели без маски, и он обладал сверхъестественным талантом менять личности. При наличии времени на подготовку он мог перенять речевые привычки и манеру поведения кого угодно. Талант этот был весьма полезен в его официальной профессии независимого репортера.

– Само собой. Я же обещал, верно? – усмехнулся Ди, будто заведомо зная, что брат не бросит его на растерзание волкам Хоксблада.

– Покажи, Майкл.

Ди раздраженно отстранился от экрана, и на нем появилось симпатичное личико Полианны Эйт. По Центру пробежал легкий вздох.