Дима говорил тихо, и Марте приходилось вслушиваться, а от этого его рассказ казался ей неправдоподобным, страшилкой для взрослых. Не должно так быть.

– Подожди – попросила она, – я правильно тебя понимаю у вас и дом есть?

– Не дом, а квартира – поправил он. – Только там Петруха живёт.

– Какой Петруха?

– Отчим наш.

– А квартира чья?

– Мамина.

– То есть вы наследники. Официальные.

– Так-то оно так, только там нам нельзя появляться.

– Почему?

– Повяжут нас сразу.

– Полиция?

– Они тоже. А вообще охотится на нас опека и интернат. Я же тебе говорил.

– Нет, Дима – возмущенно возразила Марта, – ты мне ничего не говорил. Ты наоборот мне рот закрывал, говорил, чтоб я свой нос никуда не совала и вопросов не задавала.

– Правильно.

– Как будто я засланный казачок и сама к вам в доверие влезла. И как только что-то узнаю, сразу побегу сдавать вас с потрохами.

– Кто ж тебя знает – уперто вздохнул он.

– Никто, – согласилась Марта – здесь меня никто не знает. В этом ты прав. Только не надо делать из меня своего врага.

– Я не делаю.

– Ты видишь во мне врага. Я, понятное дело, помочь вам ничем не смогу, но и навредить не смогу. И не собираюсь даже.

Она гневно фыркнула и замолчал.

Он тоже молчал. Молчал и думал. Считал себя взрослым. А если взрослый значит умный. Только правильно ли он поступает? Думал, что нарочно ее обижает и ни во что не ставит, как и не человек она, а собачка приблудившаяся, вот я тебе кров и еду дам, а ты сиди и не тявкай. А будешь тявкать, я тебя на улицу выгоню. Нет, конечно, все не так как может ей показаться. Он не специально ее обижает. Понимает ли она это? Но обидеть ее надо. Она должна обидеться и завтра же уйти. Да чтоб такая у нее обида была на него, чтоб даже не было желания вспоминать их, ни его, ни Малую, ни пацанов. Он взглянул на нее, она что-то разглядывала на грязном столе и грызла свою губу. О чем ты думаешь? хотел спросить он, но не спросил, потому что понял, он боится ее. Он взрослый и умный мужчина, боится эту девушку. Боится Марту. Красивую девушку с необыкновенным именем. Нет – поправил он себя. Я боюсь к ней привязаться, я боюсь с ней подружиться, я боюсь, что к ней привяжутся пацаны и Малая, боюсь ее пожалеть, ведь если я жалею, то обязательно остаюсь с этим человеком.

А привязанность его к людям очень дорого ему дается.

Нужно ее обидеть.

Только не получается ее обидеть, вернее она обижается, а ему ее жалко. Но он же умный, он же взрослый. Завтра обязательно, что-то придумает и она уйдет.

А ведь он уже сделал первый шаг к этой привязанности. Он уже ее пожалел. Он остался ждать ее возле полицейского участка. Долго ждал. А она не выходила. Он даже подумал, что она бандитка и ее участковый повязал и в обезьянник посадил. Думал и представлял, как Марта за решеткой сидит, и сейчас за ней приедет спецмашина. Представлял, но ждал. Долго ждал, часа три или даже четыре, но не ушел. А еще он надеялся и молил, чтоб ее отпустили из того самого обезьянника, в котором он ее уже представлял. Какое то чувство, наверное, интуиция, все держала его там, в кустах перед участком. А может не интуиция, а жалость. Если жалость, то скоро и до привязанности дойдет, а этого нельзя допустить. Он должен ее обидеть, чтоб она ушла от них.

Завтра же придумает, как это сделать.

А может и не дойдет до привязанности?

Он все прятался в кустах, то сидел, то стоял, но все глядел на дверь участка. Смотреть было неудобно, мешали листья и ветки, он отодвигал их и всматривался в лица выходящих. Он все смотрел и переживал за чужую, малознакомую девушку Марту, смотрел и переживал за себя, что любой прохожий увидит его в кустах, заподозрит плохое, со всеми вытекающими отсюда последствиями. А потом он дождался. Даже обрадовался, но сразу прогнал это чувство. Еще не хватало ему радоваться за совершенно постороннего человека. Он же взрослый и умный, а не мнительная барышня и не взбалмошное дите. Она вышла. На крыльце задумалась. Хорошо, что не посадили ее, а значит, не задержали. Вот и прекрасно. Значит не бандитка. Вставай, Дима, разгибай затекшую спину, попрыгай на месте, чтоб кровь в ногах разогнать, да иди своей дорогой домой в гараж. А она пусть идет своей дорогой, куда там ей надо. И меньше тебе хлопот и не будет никакой привязанности.

А нет. Голова думает одно, а ноги делают другое. Они сами понесли его за Мартой. И язык в заговоре с ногами. Он так легко позвал ее.

Вот тогда-то он и разозлился. Сам на себя разозлился. Ну и на Марту тоже.

Он должен ее обидеть. Завтра придумает, как это сделать, а сегодня ему это никак не удается.

Он думал и смотрел на свои пальцы. Под, давно не стрижеными, ногтями грязь.

– Мне весной восемнадцать будет – сказал он, не отводя взгляд от ногтей.

– Я понимаю. Ты думаешь, что этот факт многое для тебя изменит.

– Конечно.

– За тобой перестанут гоняться? Опека и полиция оставит тебя в покое?

– Да.

– А Малая?

– Я ее усыновлю, то есть удочерю – поправил он себя, переведя взгляд на Марту – то есть возьму над ней опеку.

– А мальчишки откуда?

– Да кто откуда – нехотя ответил парень.

Марта потерла пальцем пятно на столе, оно оказалось очень старое и намертво прилеплено.

– Чтобы быть опекуном, нужны условия для жизни. Гараж точно не подходит.

– У нас есть квартира.

– В которую ты боишься появляться.

– Я не боюсь!?– возмутился Дима – это сейчас нельзя, а потом я вышвырну Петюню.

– Хорошо. А работа? Твой доход должен позволять обеспечивать не только тебя, но и Малую.

– Будет работа. Тем более я уже работаю. Не официально еще.

– Почему не официально?

– Весной меня возьмут по документам.

– Я, наверное, тебя расстрою, но работать официально можно с четырнадцати лет.

Дима ошарашено уставился на Марту, в его взгляде боролись два противоречия, толи Марта врет и пытается его разозлить, толи его наколол хозяин СТО, сказал, что не может его оформить, пока ему не исполнится восемнадцать лет.

– Реально? – недоверчиво спросил он.

– Конечно. Оформляют, только на неполный рабочий день.

– А ты откуда знаешь?

Марта пожала плечами.

– Знаю и знаю. Ты на мойке работаешь?

– Да. Машины мою.

– Не думаю, что опеку это удовлетворит. И они тебе позволят стать опекуном.

Дима опять разозлился. Совсем недавно успокоился, а тут Марта озвучила все его страхи и опасения, чем завела его в нервное состояние. В глубине души он тоже так думал и боялся, что не дадут ему забрать сестру, только надеялся на лучшее и лелеял себя мечтами и мыслями о хорошем. Поэтому он грубо спросил:

– Ты юрист что ли? Откуда знаешь?

– Я не юрист, но телевизор у меня дома был. Его-то я и смотрела.

– Вот и сидела бы дальше, смотрела свой телевизор. Чего сюда приперлась?

Он откинулся от стола и оперся на железную стену гаража.

Марта тяжело вздохнула и ответила:

– Глупая была, вот и приперлась. За лучшей жизнью приехала. За большими деньгами погналась.

– Догнала?

– На стартовой линии тормознула.

– А нет их. Нет больших денег. Во всяком случае, для таких как ты, я, Малая, пацаны – он махнул головой в сторону так называемой комнаты – нету их для нас. Ошиблась ты.

– Я не ошиблась, я размечталась.

– Мечты это для детей.

– С этим могу не согласиться. На самом деле в большом городе больше возможностей. В Норках уже нигде невозможно было устроиться на работу. Плохо, что Анюта не со мной.

– Анюта, это кто?

– Анюта, это подруга моя, которую увезли?

– Не понял.

– Я приехала сюда с Анютой, а ее в том джипе увезли – злясь на себя и на Анюту, пояснила Марта.

– Вчера? Это когда стреляли? Когда ты Малую из машины освободила?

– Да.

– Ничего себе. И что теперь?

– Не знаю. Не знаю где Анюта. Хорошо, что сержант Ивкин только ранен. Я вчера думала, что его застрелили.