Вообще-то этот сон должен был случиться гораздо раньше, в ночь перед звонком учителя Милы по классу скрипки Московской Консерватории. Эдуард Давидович позвонил ей днём и поинтересовался – давно ли она репетировала скрипичный концерт Чайковского, знает ли его наизусть и свободна ли в субботу вечером? Учитель изредка подкидывал своей ученице участие в благотворительных концертах, иногда за них даже перепадала копеечка, и Мила без всяких предчувствий о чём-то грандиозном ответила положительно на все три вопроса. И тогда Эдуард Давидович пригласил её завтра прийти к нему в кабинет (он заведовал Кафедрой скрипки в Консерватории). Ей бы сразу насторожиться, потому что обычно он ей просто давал телефон организатора очередного выступления, и дальше Мила действовала самостоятельно, но она ничего этакого не почувствовала. На следующий день радостно зашла в его кабинет и застыла, как истукан с острова Пасхи, пока учитель представлял друг другу «свою ученицу Людмилу Копачинскую» и Юрия Абрамовича Башмета.

Дальше у Милы были провалы в памяти, потому что она напрочь не могла вспомнить, как она играла отрывки из концерта Чайковского, о которых её просил Маэстро. А вот ощущение, что он не остался доволен её игрой, помнила. И фразу Эдуарда Давидовича, которую она расслышала уже за дверью: «Очень техничная девочка…», помнила тоже. Потом опять провал – это вчерашняя генеральная репетиция, уже не один на один с Маэстро, а с оркестром. И опять ощущение его недовольства, раздражения и какой-то безысходности…

К участию Милы в концерте привела длинная цепочка случайных обстоятельств, первым из которых была болезнь скрипачки мирового уровня и доброго партнёра Юрия Башмета – Клары Джуми Кан³. Музыканты такого уровня редко отменяют концерты по причине здоровья. Сцена лечит – уверены они, главное на неё выползти, а там музыка поднимет, адреналин прочистит кровь, и к концу выступления ты уже будешь здоров. Поэтому, видимо, и тянулось время, пока не стало окончательно ясно, что «выползти» не получится. Отменить концерт было нельзя, он был в рамках абонемента. Перенести на другой день до конца сезона не получилось. Графики двух мировых знаменитостей были расписаны на годы вперёд и не совпали ни в один свободный день концертного зала. И только тогда во весь рост встала проблема по поиску замены солиста. Произведение слывёт у скрипачей довольно сложным для исполнения⁴, и не у всех находится в репертуаре. Кто-то оказался занят в этот день, и тогда возникла идея обратиться в Московскую Консерваторию, альма-матер всех музыкантов. Так проблема докатилась до Эдуарда Давидовича Грача. Из предложенных им бывших учеников в пользу Людмилы Соколовой сыграло её участие в Международном конкурсе П.И.Чайковского. Участия по сути провального, поскольку из четырёх этапов Милу выкинули после второго, но позволившему упоминать этот престижнейший конкурс в связи с её именем…

На конкурс Милу уговорил пойти всё тот же Эдуард Давидович. И он же утешал её после провала тем, что в своё время тоже на втором этапе вылетел из конкурса дирижёров Теодор Курентзис, а теперь он – мировая знаменитость, к нему в очереди стоят все главные концертные площадки и оркестры мира. Слабое утешение. И горькое разочарование в себе, в своём таланте, в своём предназначении. Усиленное ещё и тем, что на втором этапе она играла своего любимого Паганини, уверовав в слова учителя, что сможет с его произведением спрятаться за техникой. Не вышло…

Впрочем, то, что ничего у неё не получится, Мила знала заранее, поскольку накануне ей приснился сон, который всегда предупреждал её о неприятностях.

Первый раз он приснился ей перед рядовым походом к зубному врачу. Зубных врачей Мила не боялась, потому что ходила по их кабинетам сызмальства, сколько себя помнила, а помнила она себя лет с четырёх. Процедура предстояла не болезненная – всего лишь установка коронки. Не раз ею пройденная по причине плохих зубов. Врач был знакомый, проверенный, опытный. Но всё сразу пошло наперекосяк. Её врач оказался занят на сложной операции и Милу принял другой. У того никак не получалось надеть коронку на зуб, и, в итоге, он намял до крови десну, а коронку так и не установил. Вот тогда-то Мила и поняла, что странный сон, который ей снился этой ночью, – это к неприятностям. А снилось ей, не к столу будет сказано, что она никак не может сходить в туалет по большому. То дверь в кабинку не закрывается, то в толчке засор, то очередь никак не продвигается, то мужчины и женщины в общем туалете, перегородки без дверей вместо кабинок и Мила стесняется, то у неё самой ничего не получается, такой запор. Утром Мила решила, что сон – просто бред, и выкинула его из головы, а оно вон как повернулось… Пришлось потом две недели лечить дёсна, чтобы затем за пять минут коронка оделась без проблем в умелых руках знакомого врача.

С тех пор Мила стала внимательнее относиться к своим снам. По возможности придумывать хорошие концы к тревожным сновидениям. Но в первую очередь прислушиваться к своим ощущениям от увиденного. Потому что иногда сон был вроде бы и не плохой, а на душе от него была такая тяжесть. И выкинуть его из головы не получалось несколько дней.

В первый раз такое случилось перед смертью дедушки. Дедушка во сне Милы был веселым, энергичным… пионером. И она, конечно, не придала сну значения. Три дня сон всплывал в памяти Милы в самый неожиданный момент, и тогда она очень хотела пересказать его дедушке, чтобы вместе над ним посмеяться, но всё время что-то отвлекало. А на четвёртый день дедушка не вернулся с работы, и только утром они нашли его в больнице. В электричке с ним случился инсульт, а ещё через пять дней дедушка умер, не приходя в сознание. Маму мучило, что даже в бессознательном состоянии дедушка порывался куда-то идти, а Милу мучило воспоминание о том сне.

Второй раз тяжёлый сон приснился через год, перед смертью бабушки. Этот сон она не помнила, но проснулась с тяжестью на душе и знанием, что бабушка скоро уйдёт. Мила очень хотела его кому-нибудь рассказать, почему-то казалось, что если расскажет, то страшное не случится, но рассказывать-то было нечего. Бабушка ушла из жизни через три дня после годовщины смерти дедушки и сна Милы.

Третий сон был ярким, реалистичным и не оставлял сомнений к чему он приснился. Папа болел уже два года. Последняя стадия онкологии. Никаких надежд на врачей и даже на чудо. Миле приснилось, что она летит с папой в самолёте (папа был военным лётчиком) над бескрайним полем грязной мокрой земли, и расчерчено оно на квадратики, с одинаковыми квадратиками плит внутри. Поле почему-то выпуклое, а где-то далеко-далеко вдали виднеется лес. Когда папа умер, и они с братом поехали на районное кладбище договариваться о захоронении, Мила увидела картину, в точности повторяющую картину из сна, и с ней случилась истерика…

Несколько месяцев потом Мила боялась засыпать, довела себя до бессонницы, долго лечилась и спаслась только благодаря музыке. Музыке, которая бушевала у неё в душе. И слышна была только ей одной. Со зрителями смычки не получалось. Они слышали только холодное, отстранённое, технически виртуозное исполнение нот. На таком исполнении тоже можно было выстроить карьеру, как это, например, сделал пианист Борис Березовский. Но Мила не хотела для себя такого. Далёк для неё был и Денис Мацуев, с его открытым, экспрессивным выбросом эмоций. Если говорить о золотой середине, к которой лежала душа Милы, то ей хотелось играть на скрипке, как на рояле играет Рудольф Бухбиндер. Его пальцы летают по клавишам, почти их не касаясь, они сами выводят за него даже самые трудные пассажи. На концерте он сидит не за роялем, он внутри него, внутри оркестра, он сам – рояль, он сам – оркестр, он сам – свободно струящееся искусство. В его исполнении произведения XVI-XVII веков звучат современнее XXI века, опережая, предвосхищая пространство и время. Таким же исполнителем был, Мила была в этом уверена, её кумир – Никколо Паганини⁵. Господи, как же это не справедливо, что о его игре можно судить только по воспоминаниям современников! До зубовного скрежета обидно, что не существовало в его время звукозаписывающих устройств!