«В латышском крае нет ни железа, ни каменного угля, ни других каких-либо ископаемых богатств. Почва края также не отличается плодородием. Поэтому здесь каждый кусок хлеба добывается только неустанным трудом», – пишет Юрий Новоселов в книге «Латыши» (Рига, 1911). Латыш боготворит природу, сливается с ней, не жалуя антропоцентризм. Уходя от язычества, мы к нему и приходим.

Если латыши одними из последних в Европе, Армения приняла христианство первой в мире. В армянской церкви до сих пор имеет место жертвоприношение – это от языческих времен. Петушки вместо крестов украшают шпили рижских храмов (петух является символом города) – еще один отзвук язычества. Орнамент крест вечности / огня (կեռխաչ, ugunskrusts) применяли и армяне, и латыши (склонность к архаическим формам сознания и сегодня свойственна и тем, и другим) ².

2

Вдали, где-то за улицей Авоту, внимание мое привлек старинный, обшарпанный особняк, напоминающий дом Вазари в Ареццо, с пыльно-молочными, местами отдающими серым или темно-зеленым стенами, высокими заколоченными окнами, только двери я не заметил. Дом стоял как на отшибе на Y-образном перекрестке. Прохожие, которых было мало, не проявляли никакого интереса, стараясь быстрее пройти до мест назначения. Я осмотрел особняк со всех сторон – благо, двор был открытым и общим с жилой пятиэтажкой и, в дополнение, у меня имелось свободное время.

«Постройка тех старинных времен, когда люди еще могли изъясняться латынью, – подумал я. – Пятиэтажный дом тоже не новостройка, судя по выгоревшему желтому окрасу, – ровесник двадцатого века».

То, что когда-то, видимо, служило особняку парадным входом, было тоже намертво заколочено. Других входов не нашел. Во дворе – истоптанная, похожая на глину земля, машины, стул, сделанный из бревна. Малолетние сорванцы громко разговаривали на латышском. Перед особняком одиноко стояло тонкое дерево, кажется, остролистый клен. Из трубы валил густой дым. Что это – кто-то живет внутри? Как-то ведь входят в дом? Нужно будет сюда вернуться.

И вообще – стоит вернуться в Ригу. Всегда так: будучи в другом месте, сожалеешь, что в данный момент тебя нет в Риге, ведь каждый момент неповторим, уходит безвозвратно, ты пропускаешь дорогие сердцу события, глаза не останавливаются на шпилях церквей, в которых снова и снова помолился бы, не противостоишь порывам ветра с моря, не знакомишься с людьми, с кем мог бы познакомиться там, не видишь разные состояния города, Даугавы, взморья…

А если не судьба, то чему следует уступить время, так это снам, снам и выдумке, фантазии, бреду, состоянию транса, мысленным передвижениям без учета условностей и особенностей, виз и границ.

3

…Это случилось нежданно, вдруг: птицы разных видов и мастей сошли с ума. Бились о лица прохожих, об оконные стекла, падали в выхлопные трубы, проникали в дома и офисы. Во всем мире люди боялись выйти из дома, а кому очень нужно было, надевали на голову куртки или закрывали лица масками (начали продавать сетки на лицо). В жилых районах копились мусор и грязь, в которых царствовали грызуны и летучие твари. Кто мог, перевелись на удаленку, кто-то уволился, на улицах почти не встречались пешеходы – бегом до ближайшего магазина и домой. Пугливые люди полюбили дожди. Особую опасность представляли крупные хищные птицы, хотя и от спутников человека вроде голубей можно было ожидать всего. Они агрессивно таранили всех без разбора, спасались только жители тех стран, где было холоднее. В Хушабе и Страшенах власть взяли птицы, в Бурсе короткое время имело место безвластие. О первых погибших сообщили в начале июня. По телевидению голубей называли исключительно «летающими крысами», орлов – «пожирателями печени». Хорошо, что домашние птицы остались безучастны к безумию своих собратьев, люди их все также любили и чуть реже, но употребляли в пищу.

…То майское утро 2043 года было в К..ске вполне обыденным, горожане спешили на работу. Поговаривают, что птичье безумие взяло начало именно оттуда, хотя доказательств никто не приводил. Якобы какой-то парень по дороге на работу спустился в узкий безлюдный переход, а там кормилась стая уличных голубей. Испуганные птицы попытались вылететь на улицу, но парень не пускал их, отмахивался руками, бил рюкзаком, издавал отпугивающие звуки (немаловажная деталь – парень любил выпивать). Не найдя другой дороги, птицы влетели парню в лицо, он от неожиданности упал и не смог подняться, а замазанные кровью птицы вырвались наружу, метались направо-налево и сигналили своим собратьям о случившемся. Неважно, так все началось или причиной стал сдвиг магнитного поля Земли, как считали австрийские ученые, но через считанные дни птичье безумие охватило весь земной шар.

Опасность прошла только к началу сентября. После того как полицейские начали отстреливать птиц, их поголовье резко сократилось, а оставшиеся вновь стали бояться людей. Зыбкое перемирие восстановилось.

4

Латвии, как и Армении, не повезло с географическим положением. Но у Латвии есть преимущество – выход к морю. Нигде не прерываясь, пляж тянется на все 500 километров. И, что примечательно, на побережье не наблюдается особого ажиотажа. Даже в сезон едешь в Юрмалу на электричке и в вагонах так свободно, пассажиров мало, никто не толкается. Здесь вообще неуместно вести себя агрессивно.

Латвия – это спокойствие,

покой, умноженный на радость,

и жизнь в ней – перемирие,

мир, деленный на всех,

нежно-певческий здешний язык,

как ручей неустанно журчащий,

дородную загадку таит

в словах кристально простых.

Рига – это вдохновение

добавить свой след во времени

и, следовательно, в пространстве,

убавив мишуру и потери,

словно письмо поколениям,

красотой оставить бы след,

пройдя по краям, где солнце

меж туч ярко светит земле…

На пути через время и пространство мы оставляем свой неизгладимый след… Но каким он будет? Больше никогда не будет расти травинка, на которую мы невольно наступили, не будет сидеть на занятом нами месте другое существо, мы изменили (хоть на время) положение и расположение вещей, да и люди, соприкасаясь друг с другом, вольно или невольно меняются. Хорошо, если к лучшему. Войдя в безлюдный лес в Энгурском крае, я вдруг почувствовал, что он полон существ, когда-либо прошедшими по нему, и они следят за мной – не слишком ли самонадеянно веду себя.

– Не ты ее создал, – напомнил мне в детстве друг, когда я бросил в мышь камень.

Половина Латвии – леса, это душа страны. В лесах обитает большое разнообразие животных, из которых белая трясогузка и двупятнистая божья коровка названы национальными.

На взморье полоски дюн сменяются сосновым лесом. Внутри него находится Юрмала. Она как дорогая сердцу подвеска, на которой последовательно сверкают жемчужины – части города, когда-то отдельные поселки, теперь выделенные железнодорожными станциями и платформами. Части Юрмалы разные по атмосфере и духу, но всем им свойственны легкость и тихая праздничность, как будто сложнейшие периоды истории Латвии не касались этих мест.

Старинные деревянные особняки уже вросли в ландшафт. Кажется, исчезни один из них, его-то и не будет хватать. Здесь понимаешь, как время справляется с безвкусицей: все старое приемлемо, ни одного уродливого здания…

Йомас – центральная пешеходная улица в Юрмале: она менее двух километров в длину, но это целый мир, который можно изучать месяцами. Правда, лучше выбрать теплое время, в несезон здесь меланхолично и одиноко. В такие трудные времена, испытав тяжесть одиночества, в Юрмале умирали и Райнис, и его верная подруга жизни Аспазия. Он – в Майори, она – в Дубулты. Теперь и там, и там – музеи, бережно хранящие память о великих поэтах. Редкий случай – два музея в пешей доступности, посвященные одним и тем же личностям и при этом одинаково занимательные, не повторяющие, а дополняющие друг друга. Если был в одном, пожалуй и в другой.