Сейчас же я снова еду с ним наедине, смотря на руки мужчины. Сильные и крепкие. Ладони крупные, на кисти волосами покрытые. Он руль ими обхватывает, смотрит на дорогу сосредоточенно, а я…на него взгляды бросаю. Мне чего-то хочется пялиться на него, как полоумной. Я и есть, сумасшедшая, наверное, раз смею любоваться тем, кто вещью своей меня считает.
Арбатов не говорит больше ничего, а я и не спрашиваю. Слишком много чести. Для него.
Спустя полчаса мы доезжаем. Как только машина паркуется у какого-то огромного здания, и мой тюремщик выходит, я сижу, не смея двигаться. Я еще никогда не была у врачей, и знаю только понаслышке, что они либо убивают, либо боль несусветную причиняют. Ах да, еще ж на органы сдают. Больше ничего. И вот не хочется мне идти к ним, вот совсем не хочется.
Поворачиваю голову, когда напротив своей двери вижу Всеволода Генриховича. Он взглядом меня своим сверлит, суровым и страшным, показывая на часы. Когда я никак не реагирую, он резко сам двери открывает, недовольно пальто свое поправляя. А я… лишь дальше в салон пытаюсь залезть от страха, но куда там. Сильная лапа тигра не дает мне и с места сдвинутся, сразу же беря в свои тиски.
– Куда ты собралась, зверушка? Выходи давай.
– Я не хочу, пожалуйста! Ну сходите сами!
– Вышла, я сказал. Живо. Мы тебя к врачам привезли, не меня.
– Я не буду. Не буду!
Кажется, мои вопли слышали все во дворе этой клиники, а также в ее огромном холле. Я даже пикнуть не успеваю, как Всеволод Генрихович с молниеносной скоростью на руки меня подхватывает и несет прямо в здание, никак не реагируя на мои причитания и проклеены. Конечно, в его адрес.
– Пустите! Немедленно отпустите меня, аа, мама!
Я ору и вырываюсь из его захвата от страха дикого, однако одновременно с этим мне почему-то нравиться оказаться в его крепких руках. Таких сильных, больших, могущественных. А еще от мужчины снова так приятно пахнет, что я невольно вдыхаю этот аромат, и чуть ли глаза не закатываю от удовольствия. Но даже оно быстро заканчивается, когда тигр заносит меня в какое-то помещение с жутким смрадом спирта, и на кушетку небрежно бросает, точно куклу пластмассовую.
Я быстро по сторонам оглядываюсь, обхватывая себя руками. Малейшее движение или глубокий вдох заставляют стонать от боли в груди. Да что ж такое?
– Сиди тут. Ни шагу, ясно?
– Нет, не ясно! Какого черта я тут делаю, вы можете мне пояснить?!
Конечно, никто даже не собирался мне отвечать. Этот гад просто разворачивается, и выходит, захлопывая за собой дверь, бросая, что называется одну среди минного поля.
Тут все белое и блестящее от чистоты. За стеклянные шкафами какие-то бутылки стоят, бинты, а еще шприцы. Господи, мне уже кажется, что меня тут просто на части разрежут. Отдельно голова будет, отдельно почки. Мне страшно. Я никому тут не доверяю, и Арбатову в особенности. Холод собачий в этой комнате заставляет съежиться. Боже, неужели это и есть операционная?
Спустя несколько минут Арбатов все же возвращается, притом не один. С ним женщина какая-то средних лет заходит. По ее белому халату и шапочке накрахмаленной понимаю – врачиха.
– Виктория, осмотрите эту… гм, особу. Полностью.
– Особу?! Какая я вам еще особа?
Вскрикиваю так громко, что бок тут же простреливает новая волна боли. Морщусь, даже кашлять начинаю. Гребанный Гаррик. Гад.
– Молчать. Рот закрыла и сиди спокойно.
Его голос. Точно командирский, все приказы мне раздает. Ненавижу! Хмурюсь и отворачиваюсь. От тигра подальше.
Докторша взглядом меня сразу окидывает. Презрительным и цепким. Не нравится она мне. Точно органами торгует.
– Предыстория есть?
– Семнадцать лет. Побои недавно были, вполне возможно, что и проституция случалась. Бездомная.
– Что? Да я не проститутка никакая, и не бездомная! И не бил меня никто…сама я. Упала. И вообще, восемнадцать мне, уже неделю как стукнуло!
Отползаю назад на кушетке, когда докторша прямо ко мне подходит, пристально осматривая мою голову. Вскрикиваю, когда она какую-то хрень достает из кармана халата, и начинает мне светить ею в глаза, буквально, выжигая их.
– Аа! Че вы делаете, с ума сошли? Черт, да вы мне глаза выжжете так!
Отворачиваюсь, волосами прикрыться пытаюсь, но куда там. У этой докторши цепкая хватка, и она лишь продолжает свой осмотр.
– Ты не в полиции, девочка, можешь не лгать о побоях. Никто тебя не обвиняет ни в чем. Сейчас тебя беспокоит что-то?
– Нет. Да хватит светить уже на меня! А то ослепну скоро от фонаря вашего.
Бубню себе под нос, пока суровый взгляд Всеволода не ловлю. Черт.
– Господин Арбатов, пока можете выйти, чтобы нашу пациентку не смущать. Я сама разберусь. По врачам повожу. Все сделаем.
5.3 Врачиха говорит так, словно меня вообще тут нет. А я есть, вообще-то. Только не понимаю я ничегошеньки.Что сделаем-то? Что?
Арбатов коротко кивает и выходит, и если до этого в его присутствии мне было страшно и неловко, то когда он покидает палату, и я наедине с врачом остаюсь, становится еще хуже. В моем больном сознании тут же всплывают воспоминания интернатских детей о тех несчастных, которых на органы разбирают, и продают потом. Становится не по себе, и я затихаю. Затаиваюсь, ожидая любого удара. В спину там, ну или по голове.
Докторша снова подходит ко мне, благо, на этот раз без фонарика. Она голову мою зачем-то начинает осматривать пристально, руки, ноги, а затем и живот. Да чего она хочет?
– Не бойся, ляг спокойно. Дай просто осмотреть тебя. Я врач.
– Нет! Не трогайте меня. Я вам не зверушка для опытов!
Машу руками, не давая ей приблизится, и одновременно с этим стараясь утихомирить свое бешеное сердце.
Кажется, глаза этой врачихи уже на лоб чуть ли не лезут от моей строптивости, но ее терпение очень быстро заканчивается.
– Значит так, девочка. Или ты сама успокаиваешься, или я зову господина Арбатова, и дальше осмотр мы проводим в его присутствии.
Это действует на меня лучше всякого успокоительного. Мгновенно прямо срабатывает. Одна только мысль о том, что Всеволод Генрихович увидит меня без майки, заставляет сердце биться чаще. Ну уж нет. Нет!
– Умница. Сними футболку и ляг спокойно.
Делаю, что она говорит. Врачиха сводит брови и осматривает мой живот, после чего помогает снять эту чертову повязку с груди, и прощупывает чуть ли не каждое мое бедное ребро.
– Ай! Больно, хватит!
Она каким-то образом нащупывает самую болезненную точку на одном из моих ребер, вызывая этим просто адское ощущение боли у меня, от которого аж в глазах темнеет.
– Ногами били?
Опускаю голову. Почему-то мне стыдно за это. Очень.
– Да.
– Куда еще били?
– По голове один раз. Кулаком. Но вы не думайте, мне и в детдоме прилетало иногда. Нормально все со мной. Всегда как на собаке заживает, правда.
Черт, лучше бы молчала, так как чего-то мне не нравится реакция этой врачихи. Все в блокнот свой записывает, каждое слово мое сказанное, и это заставляет напрячься еще сильнее.
После этого осмотра заходит медсестра, и еще час водит меня по разного рода докторам, от которых у меня мороз по коже. Они смотрят на меня как на мышь подопытную, а у зубного я вообще, кажется, провожу битых два часа в этом жутком кресле, пока он какие-то пломбы мне не трамбует в зубы. Ужас просто!
Но нет, самое пекло начинается у гинеколога, где я вообще впервые в жизни оказываюсь, и даже не представляю, насколько больно он “там” ковырятся будет. Оно только радует – гинекологом женщина молодая оказывается, и как мне кажется, действует осторожно.
– Сейчас осмотрю вас, лежите спокойно, ясно?
– Ага. Ой, вы че делаете, руки уберите! Уберите!
– Вы что, первый раз у гинеколога? Это не больно совсем. Не бойтесь.
Господи. Такого унижения и кошмара я уж точно еще не проходила. Докторша осматривает меня ТАМ в перчатках своих белых, прямо между ног, а я сгораю от стыда.
– Девственница что ли?
