Но как быть с другим примером? Гэри Ф. Келли пишет /258/: «Летом 1989 года Андрес Серрано представил на выставку работу, которая представляла собой погруженную в мочу фотографию распятия и была названа им «Писус Христос», а выставленные там же работы Роберта Мэпплторпа включали несколько фотографий на гомоэротические и садомазохистские темы. Хотя сами по себе фотографии могли бы и не вызвать сенсации, тот факт, что оба художника получили федеральные гранты от Национального Фонда поддержки искусств (NEA, National Endowment for the Arts), заставил Конгресс и Картинную галерею Коркоран в Вашингтоне усомниться в целесообразности федерального финансирования таких произведений искусства, которые могут показаться кому-либо из жертвователей Фонда непристойными. Дебаты на эту тему сопровождались бойкотами, организованными художниками, и беспрецендентным судебным процессом против директора одной из картинных галерей, обвинявшегося в том, что он выставлял в своей галерее непристойные произведения искусства. Хотя в результате обвинение с директора картинной галереи было снято, Конгресс продолжал дебаты о финансировании искусств и связанных с этим проблемах. Бывший председатель NEA Джон Фронмейер [Frohnmayer, 1993] в своей работе «Покинуть город живым: исповедь стража искусств» пишет о том, как на него оказывали политическое давление, требуя контроля над некоторыми видами искусства и их финансированием. Он утверждает, что такое давление является фундаментальным нарушением свободы самовыражения.
К концу 1996 года, – констатирует Келли, – федеральные суды постановили, что подобные споры не могут быть препятствием для финансирования тех или иных видов искусства и такое финансирование не должно зависеть от общественного или политического смысла, который художник вкладывает в свою работу».
Как пишет Г. Лихт /128/: «Термин «скатология», обычно используемый в современной сексологии, происходит от слова […] «нечистоты», «кал». Неаппетитные выделения человеческого тела, даже экскременты привлекают воображение детей и тех, кто всю жизнь остается ребенком, в значительно большей мере, чем многие себе представляют. Главным местом, где проявляются и удовлетворяются скатологические наклонности, являются общественные уборные, стены которых зачастую и в наши дни [начало XX века] испещрены грубыми или эротическими надписями и рисунками. Само собой понятно, что и в Древней Греции дело обстояло таким же образом, хотя мы, разумеется, не можем это детально доказать. […] Как сообщает Калинка, эпиграмма необсценного характера была обнаружена на стене отхожего места в Эфесе. […] Однако существенным различием между двумя эпохами является то, что тогда скатология находила открытое выражение в литературе и искусстве, а не только в подпольной порнографии, как сегодня. Нетрудно уразуметь, что большинство примеров скатологии встречаются в комической и сатирической поэзии, хотя нет недостатка и в серьезных текстах, которые затрагивали бы процесс выделения продуктов человеческой жизнедеятельности. Так, мы уже говорили об указаниях простодушного крестьянского поэта Гесиода относительно того, как следует мочиться. Схожим образом и Геродот сообщает, что среди персов было запрещено плевать или мочиться в присутствии другого лица. […] Среди художественных изображений можно упомянуть вазу из Берлинского Антиквариума, на которой мы видим красивую девушку в дорийском хитоне. Склонив голову и вытянув указательный палец правой руки, она подает знак юноше в образе Эрота, который спешит к ней с довольно вместительным «судном». На одной из помпейских фресок изображен пьяный Геракл и стоящий позади него Силен, мочащийся ему на правую ногу. Беспутные пьяные сатиры, использующие в качестве ночного горшка сосуды, которые изначально предназначены для иного применения, – эта сценка часто воспроизводится в греческой вазописи. […] На вазах нередко изображаются юноши и мужчины, которых рвет. Экскременты и их отталкивающий вид также нередко упоминаются в комедии. […] Пожалуй, еще чаще, чем выделение экскрементов, предметом шуток и насмешек становится в гротескной поэзии преднамеренное или невольное испускание ветров».
Геракл, о котором уже говорил Лихт, по частоте изображений, где он мочится пьяным, может посоперничать с изображением «писающего мальчика» [смотрите, например, статуя «Пьяный Геракл» из Геркуланеума или римскую одноименную статую в музее Бардо в Тунисе. Иллюстративный материал доступен только слушателям курсов Санкт-Петербургской академии правой сексологии Sexology.Legal].
«Порнография, – последовательно утверждает Гитин /250, 344/, – в значительной мере соответствует понятию скабрезность, достаточно емко охарактеризованной Т. Флешли в его «Энциклопедии пороков».
Но Гитин В.Г. постоянно путает или пытается подменить порнографию непристойностью. Вот и Флешли в неоднократно цитируемом Гитиным В.Г. отрывке ни слова не говорит о порнографии.
«Скабрезность, – пишет Флешли, – родная сестра пошлости. Надсмеяться над тем, что человеку дорого, обнажить и выставить на всеобщее обозрение то, что для него интимно и сокровенно – так выказывает себя скабрезность. Способом ее существования является глумление над тем, что для человека свято.
Поскольку скабрезность решительный враг интимности, то, следовательно, она – наилучшее средство упрочения и пропаганды публичных форм жизни.
Угнездившаяся в душе скабрезность рождает в личности тяготение к помпезным зрелищам, напыщенным речам, к изощренным фальшивым ритуалам – словом, ко всей совокупности тех нарочитых форм, в которых заявляет себя самодовольная жизнь. Скабрезность представляет собой способность получать удовольствие от того, что нормальный человек обычно считает просто неприличным. И потому в скабрезной натуре находит себе сторонника общественный и личный быт в своих наиболее отталкивающих, гадостных и… (вычеркнуто цензурой – Изд.) проявлениях. Страсть скабрезного ко всему нечистому и подгнившему кажется странной, но ведь известны, например, племена, которые предпочитают протухшее мясо свежему, видя в нем особый деликатес. Так почему явление, характерное для гастрономической области, не может проявить себя в душевной жизни?
Зараженный скабрезностью человек все хочет разоблачить, опрокинуть, разъять. Желание над всем поизгаляться наиболее сильно в нем. В его душе пульсирует злая и раздраженная нетерпимость ко всему, перед чем другие благоговеют, что свято чтут, чем искренне восхищаются и к чему испытывают нежные чувства. Откуда же происходит это превратное душевное состояние?
Ответ мы найдем в моральной энтомологии.
Скабрезный человек – просто переродившееся насекомое. Он подобен таракану, который вдруг почему-то стал хозяином квартиры. Люди исчезли, и вот со всех углов, норок и щелей тащит это торжествующее членистоногое свой заветный мусор, складывает его посреди комнаты в кучу и, забравшись на нее, пузырится мыслью: «Это – весь мир, и нет в нем ничего больше, а если и есть – то оно ничтожно!»
Несчастное насекомое, всю жизнь проведшее в темных щелях, теперь получило право хозяйничать там, где прежде пряталось и прозябало. Однако осталось-то оно при своем затхлом достоянии, на то только и сподобившись, что вытащить его на свет. Скабрезный человек очень похож на него: и своей незаживающей уязвленностью, которая таится за очередным похабным выражением; и яростным тяготением к публичности, вырастающим из презрения и ненависти ко всему сокровенному. Надо думать, что мерещится ему во всякой интимности затхлая тараканья щель. Ужас этого видения охватывает скабрезного человека – и темное прошлое, кошмаром явившееся в его сознание, заставляет кричать от ненависти и страха.
Выше скабрезность описывалась как явление психологическое, зоологическое и даже немножко мистическое, – пишет Флешли. – Однако не это все в скабрезности главное. Основной его смысл в том, что это явление, прежде всего, и по преимуществу физиологическое. […]
Что такое скабрезность? – Это когда из гнилого тела источается гной.
