— А то как же! — Ирина уже стаскивала с себя мою хламиду, под которой оказался пуловер — точь-в-точь такой, какой подарил мне Толя на Восьмое марта.

Я вообще давно заметила, что Ира стала носить такие же вещи, как я, — может, ей нравился мой вкус, а может, хотелось, чтобы визуально знакомые с нами соседи принимали нас за сестер… Только я удивлялась — на какие деньги она все это покупает? Известно, какая зарплата у медсестры…

В течение одной только этой зимы у Ирины появилась точно такая же норковая шуба, как у меня, и такие же дорогие ботиночки на меху, не говоря уж о более мелких вещах — блузках, юбках…

Я понять не могла, с какой целью она мне подражает. Стоило мне купить себе серьги с крохотными подвесками, через день такие же я видела на Ире. Не успела поменять замшевую сумочку на ридикюль из крокодиловой кожи, точно такой же оказывался в Ириных руках… Я мечтала о муфте, которую в молодости носила моя мама, и купила три шкурки норки, чтобы мне сшили ее в ателье, — Ирина, увидев мою новую вещицу, воскликнула: «Невозможная прелесть!» — и через неделю такая же прелесть согревала ее крохотные лапки.

— Может, ты здесь останешься, Ира, — с улыбкой спросила я ее, — тебе к лицу моя хламида…

Я думала, Ира, как всегда, отшутится, рассмеется в ответ на мое предложение, но она вдруг увела глаза в сторону и даже слегка покраснела.

— А что, Ирка, оставайся, коли жена не шутит! — добродушно подхватил Толя. — Будешь мне за вторую супружницу. Может, хоть ты наконец родишь мне сына…

Ира как-то совсем сконфузилась:

— Уж ты скажешь. Не принимай всерьез, Лара.

После Ириного ухода я сразу приступила к Толяну.

Я поднесла к его глазам злополучную газетную вырезку.

— Что это? — осведомился Толя.

— Почитай.

— На фига? — как бы удивился Толя.

— Почитай — поймешь.

— Лар, после девяти вечера я — неграмотный. — Толя не обнаружил никаких признаков беспокойства.

— Тогда я тебе сама почитаю, — решительно проговорила я.

— Валяй, если тебе нечего делать, — милостиво разрешил Толя и, развернув кресло, уселся так, чтобы одним ухом слушать телевизор, другим внимать мне.

Срывающимся от волнения голосом я прочитала вслух всю статью — от начала до конца.

Когда я умолкла, Толя сладко потянулся и прибавил звук телевизора.

— Ну и что тут интересного, — изрек он, — обычная разборка…

Ни один мускул не шевельнулся на его лице.

— Тебе прозвище Клеш ни о чем не говорит?

Толя стукнул себя кулаком в грудь:

— Ну как же! Меня первое время в Москве мои друзья называли Клешем… Пока я их всех не отучил.

Я не знала, верить ему или нет. Лицо Толяна излучало добродушие.

— Так ты всех их отучил?

— Всех до единого. Зачем мне кликуха? А почему ты спросила?

— Да как же! — Я уж подумала, не переигрывает ли он. — Тут в статье написано, что одного из похитителей звали Клешем…

Толя озадаченно воззрился на меня.

— Ты меня обижаешь, рыжая. Как ты могла подумать, чтобы твой муж мог такой мелочовкой заниматься, играть в прятки с ментами. Ну, распотешила ты меня, огнегривая! А я-то понять не мог, зачем ты мне эту хреновину читаешь, глаза портишь! Ты лучше бы мне вслух орфографический словарь почитала, я ошибки не делаю только в слове «баксы»…

Он говорил так убедительно, что мои сомнения должны были бы мало-помалу развеяться. Но я все время помнила, как странно повел себя Антон, когда я упомянула Толино прозвище.

— Поклянись мне, что это был не ты!

— Чтоб я сдох! — немедленно отозвался Толя. — Чтоб я яичницей с беконом подавился, если кто-то, кроме тебя, дорогая, способен держать меня за шестерку. И вообще, что за глупые подозрения? Что ты там обо мне думаешь? Что я убивец, душегуб, насильник?.. Это глупо, Ларка. Я абсолютно нормальный парень, вот только налоги, допустим, платить не люблю. И хватит об этом.

Мне оставалось только отступиться от него и постараться жить дальше как ни в чем не бывало.

Следующие несколько дней я прожила как обычно, только на душе у меня было слишком пасмурно. Порой становилось так тяжко и грустно, что до прихода Толи я спасалась от одиночества у Ирины.

Ира заражала меня своей энергией, бодростью. Она совершенно не понимала моих проблем.

— Я бы, к примеру, и за киллера замуж сходила бы, если б он мне денежку давал, — говорила она.

Киллер не киллер, но какой-то богатый покровитель у Иры явно имелся. О том, что это так, свидетельствовало многое: роскошная косметика на туалетном столике, новая посудомоечная машина, мощный пылесос, радиотелефон — такой же Толя держал в машине.

Между тем Ира, при всей своей внешней открытости, не собиралась откровенничать со мной. Однажды я спросила ее:

— Скажи, а кто привел в этот дом столько новых вещей?

Ира слегка ухмыльнулась и детским голоском проговорила:

— Добрый волшебник.

Я поняла, что и ей лишних вопросов задавать не следует.

Днем я моталась по городу; оставаться дома одной мне теперь стало как-то трудно. Иногда целыми часами напролет каталась на трамвае, гуляла по Ботаническому саду, заходила в магазины. Однажды, оказавшись в районе метро «Беляево», зашла на выставку художника, картины которого мы с Каролиной как-то смотрели на Крымском валу.

Я вспомнила, что тогда мне запомнилось одно полотно под названием «Превратности любви», и решила отыскать его.

Картина была написана в жемчужно-серых тонах, которыми художник постарался изобразить дно океана. В центре полотна как будто заверчивался смерч из бирюзы с вкраплениями охры — только отойдя на почтительное расстояние от картины, можно было догадаться, что это не смерч, а потонувший корабль, уже затянутый илом, поросший ракушечником.

Я стояла и смотрела на эту картину, как вдруг кто-то, неслышно приблизившись, проговорил над моим ухом:

— Нравится?

— Нравится, — машинально ответила я и вдруг осознала, что этот голос знаком мне. Я оглянулась: Игорь!

Как он изменился! Игорь и прежде всегда выглядел импозантно, но сейчас он был одет просто щегольски. На нем было длинное черное пальто с широким поясом, алый шарф, в руках мягкая фетровая шляпа. Игорь отрастил бородку, в которой уже сквозила седина.

— Как нам поступить? — сказал он. — Поцелуемся или обменяемся рукопожатиями?

— Это все равно, — усмехнулась я. — Пожалуй, лучше пожмем друг другу руки.

В нашем рукопожатии было что-то чересчур церемонное, и, почувствовав это, мы оба рассмеялись.

— Шикарно выглядишь, — польстил он мне.

— И ты неплохо, — отметила я. — Уж не женился ли ты, Игорь?

— А что? — с молодцеватым видом проговорил он. — Может быть, скоро женюсь.

— Кто эта счастливица?

— Одна очень сильная женщина, директор гимназии, в которой я преподаю.

— Так ты работаешь? — с изумлением спросила я.

— И прилично получаю, — солидным голосом доложил Игорь. — Между прочим, дети ко мне славно относятся, да и я с ними себя почувствовал человеком… Кстати, теперь меня зовут преподавать в университет… Если не женюсь, может, и вернусь в альма-матер.

— Какие перемены! — восхитилась я. — Ужасно рада за тебя. Стоило мне тебя бросить, как ты тут же поднялся с печи, чтобы сеять разумное, доброе, вечное.

Знакомая ироническая усмешка пробежала по губам Игоря.

— На самом деле все несколько сложнее, — заверил он меня, — логическая цепочка не так элементарна… Но ты-то как?

Мне почудилось, что Игорь задал мне этот вопрос сочувственным тоном, и я не могла понять, к чему он относится. Выгляжу я весьма респектабельно, вдобавок даже слишком молодо для своих лет, одета с такой роскошью, с какой никогда не могла позволить себе одеться при Игоре…

— У тебя взгляд какой-то затравленный, — словно услышав мои мысли, объяснил Игорь.

На секунду я изо всех сил зажмурилась. Так я делала всегда, когда нежданные слезы вдруг подступали к глазам… Столько воды утекло, а мы с ним еще понимаем друг друга! Как будто нас все еще связывает любовь… Но, к счастью, когда я снова посмотрела на Игоря, он уже увел взгляд в сторону. И это было в его манере — неожиданно выказать проницательность и сочувствие, и тут же пожалеть об этом добром движении своего сердца, опасаясь, как бы ему не навязали чужую исповедь… чужие переживания. А ведь я и правда уже давно была ему чужая!