Колючие звезды, рассыпавшиеся по небу между ветвей деревьев, смотрели на нас, как во времена нашего детства. Нигде потом не увидишь таких звезд, как там, где ты родился… Здесь они как будто вписываются в знакомый до мелочей пейзаж, в родные запахи, в пение соловьев… Их свет точно возвращает тебе память о давно забытом — с такой силой, что на глазах выступают слезы. И соловьи, казалось, слетелись в сад со всей округи, каждая ветка была окутана щелканьем, пересвистом, перекличкой невидимых птах.
— Напрасно ты это сделала, — наконец заговорила Люся. — Да, я вижу, Толян, в отличие от Игоря, сумеет обеспечить тебя… Но какую цену затребует он за все это?..
В голосе Люси прозвучали какие-то незнакомые нотки растерянности.
— Все-таки он человек не нашего круга, — продолжала Люся.
— А что это такое — наш круг? — спросила ее я.
— Это круг все-таки интеллигентных людей… Людей со своим особым мировоззрением, своими ценностями и пристрастиями, и Толян к нему не принадлежит.
— Он и не желал бы принадлежать к этому непонятному кругу, — заступилась я за мужа. — Игорь, тот — да, был интеллигент, если иметь в виду количество прочитанных им книжек… Но что касается всего остального… Вспомни, с каким интеллигентным изяществом он превратил меня в ломовую лошадь, которая везет на себе все.
— Это ты сама из себя сделала лошадь, — сокрушенно молвила Люся.
Я не хотела спорить, о чем и сказала Люсе. Вокруг такая ночь, а мы разглагольствуем бог весть о чем…
— И «такую ночь» могут увидеть только люди нашего круга, — еще печальнее сказала Люся. — А этим, — она кивнула в сторону дома, — что день, что ночь… Словом, мне страшно за тебя. Когда ты была за Игорем, мне было стыдно за тебя, а теперь страшно. Что с тобой будет, Лариса?
Что со мной будет? Кто мог это знать? Игорь бы в ответ на такие слова философски произнес: «А что с нами со всеми будет?» — хотя «все» его абсолютно не интересовали… Что со мною будет? — спросила я сама себя, и соловьи, как бы отвечая мне, зашлись своей горестной песней…
Я просыпалась в шесть утра и выходила на просторную лоджию. Потягивалась, минут пятнадцать посвящала зарядке, потом долго смотрела вниз, на пустую узенькую улочку. Такую узкую, что на ней с трудом разъезжались две машины.
Эта маленькая деревушка недалеко от Римини очень напоминала Прибалтику, где я когда-то отдыхала с родителями и сестрой. Я пожелала остановиться в тихом месте, хотя Толя и возражал. Мне просто необходимы были тишина, покой и безлюдье.
Впрочем, деревушка оказалась итальянской, а не нашей, привычной, да еще и находилась на побережье. Дорогие отели, роскошные дачи, рестораны, магазины. Здесь не занимались крестьянским трудом, а принимали туристов и отдыхающих. Все было подчинено индустрии отдыха и развлечений.
Так что Карась, вначале испугавшийся слова «деревня», вскоре успокоился. По вечерам узкие улицы заполняли толпы праздной, фланирующей публики. Заманчиво сияли огни ресторанов и кафе, слышалась английская и немецкая речь. Впрочем, иногда и русская. Медленно катили четырехколесные велосипеды. Из парка доносились грохот аттракционов и музыка.
Толик просто упивался этой изысканной, чисто европейской атмосферой, так не похожей на дух наших российских курортов.
— Ты видишь, рыжая! — повторял он восторженно на каждом шагу. — Это тебе не наша совковая помойка!
— А мне Прибалтика больше нравится. И даже Крым. Спокойней и уютней, — говорила я только из одного желания противоречить Карасеву и от обиды за отечество.
Мне было скучно в этой праздной толпе. С первого дня я полюбила только море. Толик до утра мог сидеть на террасе ресторана и поглощать одну за другой порции спагетти и рисотто, запивая обильную еду своим любимым красным вином. Я съедала только фруктовый салат и пристально смотрела на жующего супруга. Он понимал этот ожидающий взгляд.
— Что? Снова купаться, в одиннадцать часов? С ума сошла!
Но я не могла отказать себе в этом удовольствии. Толик недовольно тащился со мной на берег. Если «деревня» кипела и сияла огнями, то на берегу царила черная южная ночь. Я входила в воду и долго лежала на спине, глядя на россыпи ярких звезд. По всем признакам я должна была быть очень счастливой, но почему-то не была.
На одном из лежаков курил Толик, в темноте мерцала его сигарета. Не хотелось к нему возвращаться. А ведь он ни в чем не виноват. Не виноват в том, что мне хотелось бы видеть рядом другого. И я старалась быть поласковей с мужем. Надо отдать Толяну должное — здесь, на отдыхе, он резко помягчел. Угловатость, жесткость, угрюмость, напугавшие меня на нашей свадьбе, сошли с него как загар — передо мною был заботливый муж, балагур и забавный увалень. Я подумала: может, Толя на людях заставляет себя быть другим, а такой, какой он есть на самом деле, всамделишный — он сейчас здесь, со мной… Но позже я поняла, что это было не так. В тот наш медовый месяц Толян как бы дал себе команду расслабиться, подобреть — потом я его уже таким не видела.
Через несколько дней Толик возненавидел экскурсии и культурные мероприятия и стал всячески от них увиливать. У него появились свои знакомые, у меня — свои. Две милые интеллигентные старушки из нашего отеля, уже вторую неделю путешествующие по Италии, пригласили меня на экскурсию в Равенну. Карась даже взвыл, услышав про Равенну:
— Как ты не понимаешь, что я смертельно устал! Устал, голуба. Мне нужно полежать на горячем песочке, прийти в себя, чтобы до будущего лета не отдать концы. Я живу в такой напряженке, чтобы у нас с тобой было масло к хлебу и норковая шубка у моего пупсика…
Карась пощекотал меня игриво и ущипнул пониже спины. Он очень боялся за свое здоровье с тех пор, как в одночасье помер от удара его приятель, здоровый сорокалетний мужик, за три года сколотивший изрядное состояние. Теперь я каждый день выслушивала сетования мужа на то, какая у них нервная, каторжная, неблагодарная работа. Как будто крутился он исключительно ради блага отечества, а не своего собственного. Но я, зная обязанности хорошей жены и подруги, поддакивала и сочувствовала.
— Хорошо-хорошо, дусик, полежи на песочке, покайфуй, — великодушно разрешила я. — Только не пей ничего, даже кьянти. К обеду мы уже вернемся.
Толик хотел побожиться, что, кроме чая и минералки… Но я запретила поминать это имя всуе. Рано утром, вдохновенная и счастливая, я ехала с новыми приятельницами в Равенну.
— «Ты как ребенок спишь, Равенна, у сонной вечности в руках!» — декламировала Софья Викторовна, в прошлом учительница.
Им с сестрой было примерно по семьдесят, но они не побоялись пуститься в путешествие. Всю жизнь о нем мечтали, и только сейчас судьба подарила им такую возможность. Судьба в лице преуспевающих детей и внуков.
По дороге они рассказали мне о том, что нам предстоит осмотреть, — самые замечательные в мире мозаики, могилу Данте, базилики VI века. А я мечтала увидеть просто маленький, уютный городок. Ровно девяносто лет назад путешествовал по Италии Блок с Любовью Дмитриевной. Больше всех городов ему понравилась именно Равенна.
Вернулись мы после трех. В пустом номере было прохладно и тихо, только ненавязчиво жужжал кондиционер да с улицы доносился мягкий, сладкий баритон. А я-то думала, что любящий муж уже ждет, волнуется, поругивает меня. Ведь обед и сон для него священны, как и для всякого русского мужчины.
Я приняла душ, надела купальник, пляжную тунику, шляпку и отправилась на поиски супруга. В это время дня я не любила бывать на берегу. Людское месиво. Свободно пройти можно только по самой кромке воды. Все остальное пространство аккуратно заставлено лежаками и зонтиками. Здесь сидят и лежат, курят, болтают на всех языках.
А в воде — никого! Только детишки копошатся у берега. Здесь отдыхающие не любили купаться, они только загорали. Купание ранним утром и вечером считалось чистейшим безумием. Если в это время кто-то с наслаждением плескался в воде, можно было не сомневаться — русские.
