Так я заочно познакомилась с семьей Игоря. Признаюсь, это знакомство не только не приободрило меня, но привело в еще большее замешательство.

В первом признании моего милого друга так и не прозвучало слово «люблю». Игорь его терпеть не мог. Он часто повторял: «нужна» — и объяснял, как именно и почему я ему нужна. Мне это казалось вполне понятным и разумным.

Есть слова, которые так поистрепались от частого употребления, что потеряли всякую ценность. Конечно, Игорь говорил мне и это слово, но всего два-три раза и в особые минуты, или интимные, или торжественные. Обычно он подбирал синонимы, более обыденные и правдоподобные.

Какая это была счастливая осень! Долгая, теплая и очень красочная. Я помню поляны, усеянные багровыми и золотыми кленовыми листьями. Такими огромными, что одного листа хватило бы на маленькую шляпку с пером. В моей памяти от той поры остались самые яркие дни. А ведь на мою долю выпали и серые будни, из которых невозможно вычленить ни одного мгновения, счастливого или несчастливого.

Часто мы сидели на своей укромной скамейке в густом кустарнике, откуда виднелся только краешек фонтана и дорожка с редкими прохожими.

— Твои письма из деревни сначала вселили в меня такую бодрость, потом привели к грустным выводам, — задумчиво говорил Игорь, наблюдая за суетившейся у наших ног парой голубей. — Я отщепенец, барич, представления не имеющий, как живут люди. Представить себе народ мне так же трудно, как и бесконечность. А оказывается, это просто, достаточно прожить в каком-нибудь российском городке несколько недель.

— Это верно, — согласилась я. — Мне трудно тебя понять. Никогда не чувствовала себя отщепенкой, потому что я сама народ и всегда жила и буду жить вместе с ним.

— Это мне в тебе и дорого! — Игорь даже оживился, обнял меня за плечи и шутливо боднул своим сократовским лбом. — Ты словно из пены родилась, Ло! Такая органичная, неподдельная, без тени фальши, житейской хитрости. Ты как будто связала меня с жизнью, до тебя я существовал в резервации.

— Ты об этом думал все лето? — улыбнулась я.

— И об этом тоже, — строго и серьезно отвечал он, давая понять, что даже невинные шутки здесь неуместны. — О том, что я встретил НЕОБХОДИМОГО мне человека, незаменимого. Понимаешь?

И он, сокрушенно вздохнув, заговорил о том, сколько времени и сил потратил впустую на совершенно ненужных людей. Зачем?

— Действительно, зачем? — согласилась я. — Но виной всему твоя общительность. Ты всегда окружен людьми. Я думала, ты не выносишь одиночества и прекрасно чувствуешь себя в толпе.

На самом деле я немного ревновала его к многочисленным друзьям. Но и сама была жадной на людей. Я бросалась в новые знакомства как в омут, с головой. Искала интересных встреч, необыкновенной дружбы навек.

При ближайшем рассмотрении знакомые оказывались довольно заурядными, дружбы быстро распадались. Где-то после второго курса эта жадность исчезла. Я уже не ждала от новых знакомых многого, стала осторожней и сдержанней, дружбу с ходу не предлагала.

— К старости я стану совершенным анахоретом, — размышлял Игорь. — Буду довольствоваться обществом двух-трех самых близких друзей. Уже сейчас ты заменила мне добрый десяток приятелей. Мне даже с Сержем порой скучно…

— Ну, это скоро пройдет, — не поверила я. — И вообще, мы с тобой, кажется, говорили об одном и том же, но разными словами. Я всегда искала созвучных себе людей. Так же, как ты — нужных. Наверное, это одно и то же.

Так мы сидели рядышком, взявшись за руки, и мудрствовали, пока не наступили сумерки. Игорь терпеливо объяснял мне, что созвучных людей немало, хотя бы одной струной, незаменимых — единицы. Мне не очень нравилось это определение. Как-то меркантильно, по-советски оно звучало.

Наверное, он просто дожидался темноты. В темноте легче говорить такие вещи. И когда вдоль аллеи зажглись фонари, а в фонтан вместо воды налили дегтя, Игорь вдруг сказал:

— Все лето я не только философствовал и размышлял о бытии и сознании. Я думал о нас с тобой, Лукреция. И решил, что мы вполне могли бы пожениться после зимней сессии.

Я пережила легкий шок, с трудом сделала вдох и уняла сердцебиение. Как самая заурядная барышня, я мечтала, что мне когда-нибудь сделает предложение человек, за которого я хотела бы выйти замуж. Но от Игоря я вовсе не ждала так скоро подобного предложения. Да и преподнес он его несколько нетрадиционно.

Не знаю, откуда взялись у меня силы даже не ответить, а прошептать:

— Наверное, нужно было сначала со мной посоветоваться. Так сказать, поставить в известность. По-моему, это преждевременно.

— Вовсе не преждевременно. Мы могли бы поселиться под одной крышей с завтрашнего дня. Я в этом совершенно уверен! — как всегда твердо возразил он.

Эта его уверенность меня всегда ставила в тупик. Сама я была человеком, колеблющимся перед всяким пустяком. Сто раз отмеряла и обдумывала, прежде чем отрезать.

— И ты веришь, что мы с тобой — именно те двое, которые смогут ужиться под одной крышей, не осточертеют друг другу через год-полтора? — испуганно спросила я.

— Никто меня в этом не переубедит. Хочешь, поспорим? На что? — В темноте глаза его сверкали. То ли отсвет фонаря в них блеснул, то ли плясали насмешливые искры. Но мне было не до смеха. Меня терзали старые страхи: пройдет время, может быть, и недолгое, и он во мне разочаруется и возненавидит, как ненавидят обузу, вериги на теле. Но об этом я не решалась сказать. Впрочем, и без этого у меня появилось немало сомнений.

— Ты уже столько раз повторил, Иноземцев, как я необходима тебе. И произносишь это слово с большой буквы, нараспев, как стихи. Но ни разу даже не заикнулся, что я тебе нравлюсь… Ну, о своих чувствах, ты понимаешь?

Я смутилась, а Игорь рассмеялся:

— О, дочери Евы! Вы жить не можете без высоких, потрепанных слов. Да это само собой разумеется, красавица! Ты очень мне нравишься. Ты нравилась мне еще давно, когда я встречал тебя в читалке, в коридорах и лифтах. Ты всегда была такой надменной и не смотрела на меня.

Тут он пролил бальзам на мою ревнивую душу. Вспомнил, как однажды стоял совсем рядом со мной в лифте и вдыхал запах моих духов. Духи недорогие, прибалтийские, «Белая акация». Мне их подарил на день рождения Люсин жених.

Но Игорь как-то не умел и не любил говорить людям приятные вещи, даже женщинам. Он больше любил дразнить. Вслед за приятными воспоминаниями тут же последовала ложка дегтя:

— Но мне нравились многие девушки, Лукреция! Несколько раз я был серьезно увлечен…

— Негодяй! — воскликнула я.

— И ты не без греха, скромница. Ася мне все рассказала и про некоего Карася, и про Володьку-картежника. Но я великодушно прощаю тебе прошлые заблуждения. И никакому Карасю и тем более пьянице-технарю тебя не отдам. Ты мне нужна! Почему тебе так не нравится это меркантильное слово? Это же так много. Это гораздо важнее увлечений и страстей, потому что увлечения и страсти быстро прогорают.

— Помню, помню! Ты говорил, что я донор, лекарство для твоей израненной души, наркотик. Какие еще функции ты на меня возложишь? Щи варить? Печатать твои статьи, ограждать от надоедливых поклонниц?

— Поклонниц у меня больше не будет. Ты всех разгонишь, — согласился Игорь. — Придется с этим смириться, потому что я уже не смогу без тебя обойтись, ты действуешь на меня благотворно. Например, сегодня. С утра меня взвинтила маман. Потом неприятности посыпались одна за другой. Я пришел к тебе три часа назад злым, угрюмым. А сейчас я как будто заново родился. У меня отличное настроение…

Что можно было на это возразить? Мне пришлось довольствоваться таким признанием. Тем более, что оно подтверждалось самыми нежными ласками и поцелуями. Они были для меня гораздо красноречивей и убедительней слов. Говорить можно все, что угодно. Но только прикосновения, взгляды убеждают в искренности наших чувств.

В чем-то мы были схожи с Игорем. Оба любили говорить обо всем на свете, но только не о своих чувствах. Какая-то природная деликатность мешала нам раскрывать свои души до конца, до самого донышка. Мы уже прошли темной, без единого фонаря аллеей от биофака до высотки, когда Игорь внимательно заглянул мне в лицо: