Папа мне тогда все краски покупал – думал, что я буду художником… Но мы потом с Мишкой поняли, что художниками нам не быть, и прекратили этим делом заниматься. Впрочем, в этой изостудии я научился ценить искусство, понимать, какая картина хорошая, почему она хорошая, а какая – плохая… И это мне очень помогло – я даже сейчас картины покупаю. А потом я еще стал фотографией заниматься…
Летом мы отдыхали – ходили на стадион. Стадион находился в Москве около реки – там сейчас Центральный стадион им. Ленина, но его теперь называют просто Центральным. Тогда целыми днями там играли в футбол и купались – я научился нырять… Почти на середине Москвы-реки мы ныряли так, чтобы дно достать; девочки наши на берегу сидели, а мы хвастались перед ними: заплывем на середину реки, нырнем, потом грязь в руке показываем – мол, до дна достали.
А чуть левее этого стадиона были пристани – по Волге и Москве-реке баржи туда приходили с продуктами, овощами, фруктами, рыбой… Мы у этих барж кормились. Мы познакомились с рабочими, которые эти баржи разгружали. Они там работали и не могли никуда сходить, чтобы купить что-нибудь поесть… Они нам давали денег, мы бежали покупать им колбасу, хлеб, водку (тогда детям спокойно продавали водку), пиво… Мы им все покупали, приносили, они на какое-то одеяло это раскладывали и ели. А что у них оставалось – мы доедали. А там еще надсмотрщики были, и рабочие, чтобы нам дать арбузов или дынь, например, как будто нечаянно роняли ящик, он разбивался, надсмотрщики его списывали, ну и нам отдавали – мол, пусть ребятишки едят. Мы и уплетали эти груши, арбузы, дыни – сколько чего только ни ели! Вот мы как есть захотим – так сразу на баржу эту. Конечно, нас не каждый день там кормили, но все-таки часто…
Путь к этой пристани лежал мимо Новодевичьего монастыря, а там тогда был пруд. В этом пруду мы купались… А между прудом и Москва-река были поля, засеянные огурцами, морковкой, брюквой… И мы все время ходили воровать эти овощи.
В скором времени человек десять восьмиклассников перевели во Вторую Образцовую школу. Обычные школу в Москве были 3-4-этажные или даже 5-этажные, а эта школа была в два этажа. Видимо, она специально была построена для детей больших начальников. А этих детей почему-то стало очень мало, и классы там были полупустые – вот и решили часть детей из нашей школы, где была перегрузка, перевести в те классы. В этой школе все было по-другому. Во-первых, сами ученики: папы-мамы у них числились в начальниках, и ребята были очень начитанные, грамотные, одевались хорошо, вели себя вежливо, культурно… А мы даже не знали, что такое душ, что такое ванна, которыми они-то пользовались запросто. И когда мы туда пришли, они принимали нас неприятно – разговаривали с нами, как с людьми второго сорта. И действительно иной раз они говорят нам что-то, а мы и не понимаем, о чем они говорят. Преподаватели там были исключительно хорошие, квалифицированные. Помню, там одна девушка была – очень грамотная, умная, но не очень красивая, ее мама, академик, учебник истории написала, по которому мы и учились. Еще у одного парня – Мишки – отец был главным конструктором паровозов. У некоторых детей родителей расстреляли в 1937 году по приказу Сталина – как изменников родине. Например, одну девушку тогда называли то одной фамилией, то другой, потому что настоящей фамилией везде называться нельзя было – тогда преследовали не только родителей, но и их детей, всех в Сибирь ссылали. Были среди родителей и генералы, которые тогда уже работали… Их семьи жили в больших пятиэтажных красных домах, там были замечательные квартиры, ванны с душем, отдельные комнаты для занятий спортом. Я как-то попал в друзья к одному мальчику из такой семьи, ходил к ним в дом. Его отец тогда подарил ему две пары боксерских перчаток, чтобы он со мной мог упражняться. И вот мы после занятий ходили к нему домой и начинали там боксировать… Выходит, я там у него был как груша, как мальчик для битья. Тренировался он на мне. Правда, я один раз разозлился и чуть его с лестницы не спустил…
В своей прошлой школе мы считались средниками, а здесь лопухи-лопухами оказались. Мне было стыдно даже стоять у доски и отвечать – я двух слов связать не мог – и, конечно, здорово отличался от других учеников. И мы всегда отдельно держались от остальных. А я так там плохо учился, особенно по литературе и русскому языку, что мне даже стыдно было приходить на урок. В конце концов я решил просто учить все наизусть. Вот зададут по литературе прочитать что-нибудь к уроку, чтобы пересказать потом, так я все это наизусть заучивал. Но все время получалось так, что я выучу наизусть, а меня не спросят, снова выучу – и опять не спросят. Я приходил раньше в школу. А там была эта нянечка, которая у нас одежду принимала… Я ей и пожаловался, а она, видимо, все учительнице и рассказала. В общем начали спрашивать меня. Дело дошло до того, что я «Слово о полку Игореве» наизусть выучил… Какой-то человек из нашего класса и сказала учительнице, что кто-то выучил все наизусть, учительница сразу: «Кто выучил наизусть?» – «Я!», – говорю. Ну, на меня и перестали как на отстающего смотреть. А Мишка «Евгения Онегина» наизусть выучил наполовину… Вообще он в физике хорошо очень разбирался, в восьмом классе уже собирал радиоаппараты, правда, не очень хорошие, но сам Мишка был уже на виду. И это ему потом очень помогло, потому что на фронте он сразу попал в какую-то дивизию, где радиоделами и занимался. И он выжил. А если бы в пехоту пошел, так его сразу бы убили…
В этой же школе был кружок самодеятельности… Преподавал там заслуженный артист МХАТа – солидный человек. Несколько раз мы по его рекомендации во МХАТ ходили, а в школе постановки делали. В «Борисе Годунове» есть сцена в Карчме с Гришкой Отрепьевым, так я там одного дьячка играл, который, правда, молчал постоянно – я там и сказал-то всего несколько слов. Еще играл Добчинского в «Ревизоре», а в «Женитьбе» Гоголя – Павла Ивановича Яичницу. Мама мне тогда «живот» привязывала. Смеялись, конечно, надо мной: лицо-то молодое было, а живот большой… Ну не признавали во мне Яичницу.
Учителя в той школе действительно хорошие были. За полтора года, что там проучился, я возвысился намного над другими ребятами – про себя так почувствовал. И мама с папой говорили, что я совсем переменился. И с девушками стал вежливо так разговаривать, обороты речи совсем другие использовать… Все время «спасибо» да «пожалуйста»… И девушки стали на меня внимание обращать. Мы тогда жили по адресу 2-ой Шибаевский переулок, дом №6… А в соседнем доме №4 одни хулиганы жили: одни в тюрьме сидели, другие готовились в тюрьму, а третьи вышли недавно… Даже те стали меня уважать, потому что я имел уже образование девять классов, а тогда это редкостью было. А вот что бы было, если я с первого класса в той школе учился?.. Как же было бы здорово.
Вообще учился я там средне. По русскому у меня всегда были «тройки» или «двойки», но я хорошо учился по геометрии – был в классе признанным лидером. По физкультуре я всегда хорошо занимался – учитель там был каким-то знаменитым человеком. По географии хорошо учился, а еще по немецкому, и это мне в дальнейшем очень здорово помогло… Еще когда мы учились в школе, чувствовалось, что нас готовят к войне. И я к войне в итоге был подготовлен. Стрелять я, правда, не мог из-за зрения, но мог гранату метнуть, с винтовкой обращаться, со штыком… Мы же тогда все эти нормативы на значки сдавали. А прямо перед войной появился такой очень почетный значок – «Ворошиловский стрелок». Как-то Ворошилов, нарком обороны, и Горький, писатель, зашли в тир, начали стрелять. Ворошилов все время в десятку попадал. Потом и придумали этот значок – мол, как Ворошилов стрелял, к этому все и должны стремиться. Все и старались сдать нормативы на этот значок – ребятишки прям с ума сходили. Ну я такой значок не получил, зато получил значок ГСО – «Готов к санитарной обороне». Все это тоже пригодилось – и сам я ранен был, других раненых перевязывал.
Жили мы не бедно, но и не богато. Бедность или богатство тогда определялось тем, кто что кушает. Если человек ест белый хлеб и колбасу – значит, он богатый, ребята из богатых семей в школу приносили бутерброды… Кто победнее – приносили просто хлеб с маслом. Я ничего не приносил, мне мама давала полтинник, и мы в школе обедали. У нас в школе продавали пирожное с молоком. Дело в том, что по вечерам в театрах были спектакли – В Большом театре, в Оперном, и театральные буфеты, естественно, запасались сладостями. Бывало, в театре пирожное не съедят, так его скорее в школу на утро перевозят, чтобы срок хранения не успел истечь. Вот мы вечернее пирожное и ели с утра со стаканом молока, и стоило это невероятно дешево – 5-10 копеек. Мы и пользовались этим. А иной раз, когда сэкономили, то пиво пили…
