Наталья Ручей

Какое-то время я сомневаюсь: случившееся сегодня – повод для грусти или для праздника? Но гололед и порыв осеннего ветра буквально вкатывают меня на ступени магазина.

А вот то, что помимо всего остального я покупаю пирог с маком, торт и бутылку хорошего красного вина – уже исключительно мой выбор. Наверное, чувство вины все-таки подавляется отголосками тихой радости, что и эта агония наконец-то закончилась.

Из магазина качусь осторожно, стараясь не добавить работы травматологам, которые и без меня наверняка зашиваются. Как обычно в нашей стране, никто не подозревал, что в ноябре может ухудшиться погода, и в итоге многие сегодня пытались преодолеть погодный коллапс на летней резине и в обуви, не предназначенной для экстремальных передвижений.

Мои осенние ботинки на каблуке тоже не верх удобства, но, слава Богу, идти (а скорее, ехать) недолго. Всего минут через пять я уже облегченно перевожу дух в подъезде, а потом легко поднимаюсь на третий этаж.

– Привет, милая, – бабушка открывает дверь после первого же звонка, позволяет себя обнять и тут же приосанивается, отстраняясь. – Проходи.

Пока я переобуваюсь в тапочки и снимаю дубленку, она смотрится в зеркало и чуть подкрашивает губы помадой. Несмотря на преклонный возраст, она стройная, как и в юности, и все так же любит следить за собой. На ней белый брючный костюм, как будто в гости она ждала не меня, а кавалера, аккуратный макияж, а белоснежные волосы уложены в высокую прическу.

Я заношу покупки на кухню, и пока разбираю их, бабушка включает чайник, ставит чашки, а потом замечает торт и бутылку вина, и меняет чашки на бокалы. Я стою к ней спиной, но чувствую ее взгляд, и мысленно считаю секунды, пока она догадается. Никакого праздника нет, логика бабушки сбоев никогда не давала, так что…

– Это какой по счету, Оль? – участливо спрашивает она спустя всего тридцать секунд. – Кажется, пятый?

– Не преувеличивай степень моего демонизма, – усмехаюсь. – Пока только четвертый.

Бабуля покладисто кивает, принимает бокал вина и делает глоток, пока я организовываю нам нарезки и разрезаю торт. Увидев, что она сильно переживает, склоняюсь к ней, обнимаю и пытаюсь утешить.

– Ба, не волнуйся, ну с кем не бывает… подумаешь, уволили, – бормочу я, старательно пряча вздох. – Не только меня ведь, просто фирма закрывается. Кризис.

– Кризис, – повторяет глухо она, и вздыхает вместо меня. – Но, Оля, этот кризис случается уже четыре раза подряд.

– С учетом, что он настигает меня примерно раз в году, получается не так часто, – пытаюсь ее приободрить.

Бабуля кивает, временно отпуская болезненную тему, но я вижу, как она невольно хмурит седые брови. Ее не утешает даже любимое вино и торт, который она из-за фигуры позволяет себе очень редко. Она старается взять эмоции под контроль и вздыхает украдкой, пока я в который раз борюсь с двойственными впечатлениями. С одной стороны, когда четыре раза подряд фирмы, в которых работаешь, закрываются – это повод для печали или хотя бы разочарования. С другой – когда работа не любимая, это как возможность глотнуть свежего воздуха в затхлом помещении.

До момента, когда придется устраиваться в другую компанию. Но на прежнюю должность. Потому что ничего другого я не умею, а быть на содержании у родителей в двадцать семь лет совесть не позволяет.

Бабуля мужественно держится почти полчаса, пока мы сидим за столом, но стоит переместиться в гостиную, она бросает задумчивый взгляд на стену с фотографиями в рамочках и говорит коронную фразу:

– Вот если бы ты не бросила балетную школу…

Эта фраза неизменна, и звучит в моменты сильного разочарования мной. Она звучала, когда по настоянию родителей я выбрала факультет «бухучет и аудит», и меня едва не выгнали с первого курса за неуспеваемость. Она звучала, когда я окончила универ с красным дипломом, но слишком долго по мнению родных искала первую работу. Так долго, что им пришлось вмешаться и устроить меня к своим знакомым.

И эта же фраза звучала, когда мы разошлись с моим первым парнем, на которого у родни было матримониальные планы. И ее же я слышала, когда Толик, которого бабуля терпеть не могла, меня бросил. Хотя понятия не имею, как могла бы помочь карьера балерины тому, чтобы один мужчина, клявшийся в любви, не тащил в нашу постель первую встречную, а второй выбрал отношения со мной, а не кругосветное путешествие.

И да, эта фраза звучала всякий раз, когда меня увольняли в связи с закрытием фирмы.

Иными словами, я слышу ее слишком часто, чтобы реагировать так же болезненно, как раньше.

– Ну вот что, – бабуля отставляет бокал и грациозно поднимается из кресла, наградив меня лучезарной улыбкой. – Есть у меня один давний знакомый… у него, помнится, есть одна фирма…

– Ба! – пытаюсь остановить ее я.

– Сейчас я ему позвоню и узнаю, не нужен ли ему случайно главный бухгалтер, – бабуля решительным шагом направляется в комнату.

Остановить ее на пути принятого решения не смог бы никто, так что единственное, что мне под силу – это предупредить.

– Ба, – успеваю выкрикнуть до того, как в комнату закрывается дверь, – если этот знакомый для тебя хоть что-нибудь значит, и ты не хочешь, чтобы вскорости он лишился своего бизнеса, спроси его о вакантной должности простого бухгалтера, а не главного. С главным почему-то примета плохая!

Бабуля негромко ведет переговоры, и мне остается надеяться на интуицию ее знакомого. Если у человека хорошо поставлен бизнес, должна же она у него быть? Хотя других подвела…

Нервничая, я топчусь по гостиной и приближаюсь к фотографиям, которыми бабуля гордится настолько, что вывесила на обозрение. Здесь и мой папа с крупным уловом, и мама с двумя младенцами на руках, и бабулины снимки в хореографическом классе, где она долго преподавала. Есть и мой снимок, с которого, несмотря на десятилетний возраст беззаботного детства, взирает угрюмая темноволосая девочка в белоснежной балетной пачке.

Даже не верится, что тогда у меня хватило характера отстоять свое нежелание заниматься в балетной школе, несмотря на уверения педагогов, что у меня предрасположенность и задатки таланта. А еще больше не верится, что родители и бабуля смирились с моим решением, потому что в дальнейшем они принимали их за меня.

Наверное, опасались, что ребенок из-за глупых увлечений загубит в себе еще какие-либо способности.

И я все время старалась оправдать их надежды, словно расплачивалась за эту вольность. Окончание школы без низких оценок, поступление на бюджет, специальность, которую одобрили на семейном совете, прощение первого парня, который просто поцеловался с моей подругой. Просто поцелуй – это же не считается!

Второй раз я отстояла свою позицию, когда эти поцелуи перешли в горизонтальную плоскость, и, застав бывшего любимого и подругу на моей подушке, отказалась прощать их обоих. Ну и когда стала встречаться с Толиком. Его увлечение байками не нравилось никому, а мне…

Пожалуй, больше всего мне нравилась в нем именно свобода и то, что он жил без границ, ни на кого не оглядываясь. Правда, в итоге он и променял меня на свободу, укатив месяц назад со своим другом-байкером в кругосветное путешествие.

– Не жди меня, солнце, – сказал он мне на прощанье, – хотя я буду немного скучать…

– И не собиралась, – ответила я, стараясь не выдать своего разбитого состояния даже взглядом, – у одного байкера это заняло почти десять лет. К твоему возвращению у меня уже будут муж и минимум двое детей.

Недоверчивая усмешка Толика часто стоит у меня перед глазами. И, по-моему, он скучает куда сильнее, чем ожидал, потому что пару раз в неделю присылает на мой телефон фотографии из тех мест, которые рассекает. Присылает их, несмотря на то, что я не отвечаю, не комментирую, и делаю вид, что уже вычеркнула его из своей жизни, как обещала.