Так прошло несколько месяцев. И вот, когда я уже перестал даже думать об этом, во время одного из своих астровыходов я неожиданно встретился со своей мамой. Это случилось спустя шесть месяцев после ее Смерти. Обстановка окрестности небольшого городка или поселка, в котором она жила вместе с моей бабушкой, отошедшей на 25 лет раньше ее, очень напоминала лучшие ландшафты хорошо знакомой мне с детства кубанской станицы, где обе они родились.
Сначала я был просто ошарашен, не узнав, но всем своим Сердцем и сыновьим чутьем почувствовав в этой прекрасной и цветущей девушке свою маму, умершую в возрасте 71 год, очень грузную под конец Жизни, малоподвижную и бесконечно уставшую от болей, пятьдесят лет мучивших ее от глубокого ранения в спину осколком немецкого снаряда под Новороссийском.
В моей памяти сразу же всплыла старая фотография, на которой она изображена именно в этом молодом возрасте. В то время, уже после войны, она работала фельдшером в небольшой больнице белорусского городка с красивым и романтическим названием – Лида.
Мы встретились с ней на берегу неширокой, но очень быстрой реки, которую она называла Кубань, и после горячих взаимных восторгов и радостных обниманий прошли в сторону лиственного леса, где долго просидели рядом друг с другом на изумрудно-шелковистой траве, посреди залитой солнцем поляны, под сенью двух кудрявых берез, росших рядом с большим кустом цветущего жасмина, и, взявшись за руки, счастливо беседовали.
Я уже к тому времени успел привыкнуть к своему астросому, в котором осуществлял свои астровыходы: к своим полупрозрачным конечностям, сияющим серебристо-фиолетовым внутренним Светом и удивительно послушным, – при всей своей кажущейся плавности и мягкости, – малейшему движению моей Мысли; к своему бесконечно гибкому и, если надо, бесконечно прочному телу, в котором энергии непрерывно и мощно переливаются, как легчайший шелк под порывами ветра. Поэтому мне не показался необычным внешний вид моей мамы, хотя для неискушенного астрального исследователя она показалась бы просто прекрасным сказочным персонажем или феей, спустившейся с Небес на землю.
На вид она была легкой и воздушной, наподобие пушинки, хотя я реально ощущал все ее преображенное тело, – его, хоть и непривычно слабую, но все же достаточную для поддержания формы, плотность; излучаемые им мерцающий Свет и внутреннее тепло, которое, скорее, можно назвать душевным, чем физическим; шелковистую упругость кожи, к которой больше подходили бы слова «мягкость», «плавность», «текучесть».
Ее, сияющее радостью, лицо ни на один миг не оставалось прежним, статичным, в особенности глаза, излучавшие столько Любви и Света, что мне в какой-то момент стало даже неудобно, что все это душевное изобилие предназначено только мне одному. То же происходило и с ее телом: потоки теплых излучений, исходящих от него, непрерывно менялись, словно играя, захватывали все мое духовное существо и возносились вместе с ним куда-то высоко-высоко, в недосягаемую синь-голубизну бесконечного неба, словно два, совершенно самостоятельных световых потока, существующих вне меня и вне ее.
Это были просто сказочные, непередаваемые никакими словами, ощущения духовной близости, чувственного единения и душевного общения с бесконечно родным существом. И хотя мне было сорок, а ей, судя по внешности, всего лишь 22-23 года, но внешний вид моего астросома выглядел не более, чем на 27-28 лет и она по-прежнему воспринимала меня лишь как собственного сына, а я ее – как свою маму и никак иначе.
Она действительно стала очень похожей на сказочную фею. Лишь только одежда делала ее очень похожей на самых прекраснейших земных женщин, хотя ничего «эдакого», «навороченного» или «сверхестественного» на ней не было. Наоборот, она была одета в очень простое и очень легкое, типа шелкового, белое платье с огромными голубыми васильками, разбросанными среди маленьких светло-зеленых листиков, сшитом по довоенному или послевоенному фасону: коротенькие рукава-»фонарики» с аккуратными тоненькими «рюшечками», тонкую шею свободно охватывал воздушный вырез типа «лодочка» с тоненьким голубеньким бантиком спереди, между ключицами, а тугой и широкий белый матерчатый пояс слегка стягивал очень тонкую ее талию.
Длина платья была до середины икр, а ноги были одеты в белые прозрачные носочки с голубенькой каемкой и обуты в легкие голубенькие туфельки на тонком каблучке-шпильке. Позже она призналась мне, что обычно она ходит или в голубеньком, или в чисто белом платье и в обуви на низком каблуке, но сегодня, в честь нашей встречи, выбрала именно это, как ей кажется, более земное.
На мой вопрос, откуда она берет свою одежду, она ответила, что, мол, «сама так придумала», а вообще-то у них, как и у нас на Земле, также есть много модельеров и художников, которые могут помочь придумать и подобрать все, что ты только пожелаешь из одежды. Но только, в отличии от нас, людей, у них мода не является предметом вожделения и каждый своим воображением может материализовать абсолютно все, что только пожелает.
Ее веселые глаза были все такие же: карие, глубокие-глубокие, умные и пристально смотрящие прямо вглубь моей Души. Только теперь в них просто сияла, светилась Любовь. Я практически уже забыл, когда она была при своей Жизни такой вот веселой и жизнерадостной, хотя красивой она была для меня всегда.
Уже из самого начала нашего разговора я понял, что она помнила практически всех из людей, с кем она при Жизни общалась в нашем поселке Марьинка и живо интересовалась всеми: «Как там тетя Зина Бугаева? Приходит ли к нам (она имела ввиду наш земной семейный дом) Надежда Ивановна? А как здоровье Пал Федотыча Гречко?..» Мама называла также имена и фамилии многих из тех, кто уже после ее Перехода, так же как и она, «вернулся обратно» и кого она встречала «там» после Смерти. Кого-то из них я хорошо знал, а кого-то нет. Но разговаривала она со мной, – так и сказала, махнув рукой: «по привычке», – на нашем родном донецком диалекте, где половина слов русских, а половина – украинских.
Хотя по-настоящему назвать наше общение «беседой», в привычном для нас, людей, представлении, было бы ошибкой, потому что практически все ее слова и Мысли я узнавал еще до того, как они «произносились» при помощи рта, да и сам голос, преобразуясь в соответствии с музыкальной нотой данного уровня Наружной Сферы Астрала, по своему звучанию, скорее, больше напоминал какие-то мелодичные музыкальные звуки, чем просто отдельные слова и предложения. Но в целом все наше общение воспринималось каждым из нас, как эмоциональный и непрерывный «разговор» на нашем родном полуукраинском языке.
В их Мире все, вновьприбывшие с Земли люди, поначалу сообщаются между собой и с остальными обитателями сообщества примерно так же, как это делаем и мы на Земле, то есть ЯКОБЫ разговаривая губами. Хотя, насколько я понял, рот здесь совершенно ни при чем: просто привычка выражать свои Мысли при помощи звуков у только что умершего человека подсознательно завязана на активизации воображения и генерировании Мыслеобразов или телепатем в окружающее Пространство.
Учитывая исключительные в этом плане возможности Астрала, общение между людьми в том виде, как мы это себе привыкли представлять, для обитателей Тонких Миров является чем-то, вроде анахронизма. Поэтому, по мере привыкания к условиям и возможностям Тонкого Мира, все умершие начинают сообщаться при помощи посылки друг другу мощных проекций Мысли, – это и удобнее, и практичнее, так как совершенно не обязательно видеть того, с кем хочешь пообщаться, а достаточно передавать ему на расстоянии свои Мыслеформы.
Мама сказала, что вновь прибывший не может сначала никого понять, до тех пор, пока тот, к кому он обращается, не заговорит с ним при помощи слов. До тех пор, пока он сам не овладеет искусством волевого манипулирования собственными Мыслями, он не сможет читать или воспринимать лишь по собственному своему желанию Мысли других людей.
Мама заметила, что это только со мной она совершенно не скрывает своих Мыслей, потому что я также не делаю этого. Но, в принципе, это не верно, что у них нельзя что-либо скрыть от других или же иметь какие-то личные тайны. Оказывается, все можно, если только знать, КАКИМ образом это делать. Достаточно только внушить самому себе Мысль, чтобы о вашей тайне никто не мог узнать или сильным волевым усилием наложить зарок на все свои Мысли, и никто, за исключением, конечно, вашего Духовного Учителя, не сможет прочитать то, что вы хотели бы скрыть от остальных.
