КАПИТАН БЕЛИКОВ - ОТЕЦ РОДНОЙ

В районном Дворце культуры выступала цирковая труппа, в составе которой были так называемые "бронзовые фигуры". Смешанная пара качков, муж и жена, изображала античные статуи: дискобола, Геракла с супругой и т, д, и т, п. Тела их были густо окрашены бронзовой краской, подчеркивавшей мощную и рельефную мускулатуру - как у мужа, так и у жены.

Однако во втором представлении "бронзовые фигуры" не участвовали. Как потом выяснилось, кто-то украл инвентарь: лук, стрелы, меч, щит, доспехи с двумя шлемами.

Мне было, кажется, четырнадцать лет; мы уже входили в юношеский возраст и азарт, часами просиживали штаны в тех самых пресловутых беседках. Гитара, кривляние и ежедневные драки с кем-нибудь - от проходящих подростков до организованной "армии" соседнего квартала: это и была "улица", воспитавшая, наверное, не менее половины советских граждан, как строителей коммунизма, так и строителей тюремно-лагерной системы развитого социализма. Кое-кто из нас уже имел некоторое отношение к криминалу, голубятник Стае, например... Но к голубятникам у милиции всегда было настороженное отношение: раз голубятня, значит, место сборищ, а раз место сборищ, значит, обязательно замышляют что-то противозаконное, балуются ножичками, картишками и анашой Впрочем, видимо, так оно и было...

Средь бела дня к нашей беседке подъехал милицейский "бобик", из которого выпрыгнули два дюжих блюстителя (так и хочется написать: с дубинками... но дубинок тогда еще, слава Богу, не ввели...).

- Ну что, мальцы, - весело махнул рукой милиционер. - Садимся - и поехали. Поехали - и садимся... Шучу!

Нас было четверо: старшему (мне) - 14, младшему - 10. Кое-кто испугался, запросился домой, к маме.

- Какая мама? Съездим, поговорим - и назад... - убедил публику второй милиционер.

Нас посадили в зарешеченный салон "бобика", где уже находились трое наших сверстников. Стало тесновато, благо, что дорога до райотдела не была такой уж длинной.

- Заходи, малец, не ссы... - подтолкнул меня к кожаной двери усатый старшина.

За двухтумбовым столом сидел упитанный дядька с маловыразительным лицом. Увидев меня, он расплылся в улыбке.

- Здравствуй, сынок... Присаживайся, будь как дома.

Я присел к краю стола напротив дядьки.

- Моя фамилия - капитан Беликов. Ты уж не обессудь, придется ответить на кой-какие вопросы... Служба, сынок... Сейчас я тут кое-что допишу, а ты пока подумай.

Я стал думать, но ничего придумать не мог. За спиной дядьки на стене висел портрет изможденного Дзержинского с горящими глазами, а справа портрет Брежнева, бодрого и молодого.

Капитан Беликов поставил жирную точку и вновь обратился ко мне.

- Ну что, подумал, дите?

Я кивнул.

- Так давай, рассказывай...

- А что?

- Как - что? Где лук и стрелы, где меч и все железяки остальные... Артистам работать надо. Обидели их... А ты говоришь - что? Вот, скажем, ты позавчера где был?

- В школе.

- А после школы?

- В футбол с пацанами играл.

- А после футбола?

- Забыл...

- Забыл?!! - Капитан Беликов вдруг поднялся над столом, словно ископаемый ящер над мелкой добычей. - Зато я помню! Ты, щенок сопливый, с поделыциком своим проникал во Дворец культуры через форточку и похищал атрибуты циркового искусства!

Я вдруг заплакал. От страха, наверное...

А капитан Беликов неожиданно резко, словно падая, сел на стул. Лицо его опять смягчилось.

- Ладно, сынок... Ты уж прости меня, не сдержался. С меня ведь начальство требует: где лук, стрелы, меч? где преступники? А я что скажу?

Он открыл щелчком пачку папирос "Казбек" и протянул ее мне.

- Ладно, успокойся... На, закури вот... Не плачь.

- Не курю, - ответил я, размазывая по лицу слезы.

- Не курю! Хм, знаю, знаю... Я тебе сейчас заместо отца... или нет, я вообще тебе отец. Говорю: кури, значит, кури... Не боись.

Я достал из пачки длинную папиросину. Я действительно не курил в отличие от многих моих сверстников, вступивших на вредную табачную стезю кто с 8-9 лет, а кто и с детсада... Правда, попробовал разок - не понравилось. Да и футбол с табачищем как-то не совмещался. Но раз такой важный дядька, капитан милиции, папиросу предлагает - почему не попробовать?

Я прикусил папиросину зубами, а Беликов чиркнул спичкой.

Однако в тот момент, когда я, прикурив и слегка затянувшись, хотел сесть на стул, Беликов, размахнувшись, отвесил мне звонкую оплеуху. Папироса прилипла к щеке, в ушах зазвенело. Я упал со стула, больно ударившись затылком о паркет, и медленно пополз в сторону выхода.

- Ты куда, сынок?! - жалобно вскрикнул капитан Беликов. - Эх, что ж я так? Прости, не сдержался!..

Он вышел из-за стола и встал надо мной.

- Ты пойми, сынок, я ведь вам как отец родной... Не могу, понимаешь, видеть, как пацаны курют! (Он так и сказал: курют...) Не сдержался, прости... Вставай, садись на стульчик, поговорим по душам, как мужики...

Он даже всхлипнул - так, видимо, досадовал на свою несдержанность...

Я сел обратно на стул. Руки мои тряслись мелкой дрожью.

- Ты кем хочешь стать, когда вырастешь? - продолжил разговор совестливый капитан.

- Физиком... - всхлипнул уже я.

- Хорошее дело! - обрадовался Беликов. - Физики стране нужны, за атомом будущее!

Он вдруг посерьезнел, лицо окаменело, а глаза покрылись ледяной пленкой.

- Только вот незадача: можешь ты физиком не стать...

- Почему? - расстроенно удивился я.

- Посодют. Или условно год дадут. А какой из тебя студент, если ты судимая морда? Какой?..

Я мысленно согласился с ним и опять заплакал.

- Да что ты, что ты, сынок?!! - заорал Беликов. - Шучу я... Не расстраивайся, все еще поправить можно. Лишь бы принадлежности нашлись, и гаденыша, что их стибрил, споймать надобно. Ты-то здесь не при делах?

Я энергично замотал головой.

Беликов тем временем потянулся к сейфу за спиной, открыл дверцу, и в руке его оказалась бутылка дешевого крепленого вина. Это было всем известное "Волжское".

Капитан откупорил сосуд и плеснул в стакан. Затем одним махом опрокинул в себя то, что осталось в бутылке. Крякнув и нюхнув рукав форменного кителя, он двинул стакан по столу в мою сторону.

- Вот, выпей чуть, успокойся...

- Да не пью... - вспомнил я оплеуху.

- Я тоже не пью, нельзя. Сердце болит. За вас, между прочим, болит, за гаденышей... Пей, не боись! Я ведь те как отец родной, забыл, что ли?

(Вино я пробовал один раз, когда устраивали "штаб" в старом бомбоубежище. Ничего, забалдел. Только тошнило потом.)

Я потянулся к стакану. Но, как только мои пальцы коснулись стекла, Беликов, широко размахнувшись, ударил меня открытой ладонью по лицу захватил даже ухо...

Мне показалось, что я совершил сальто в три оборота - так вертелся перед глазами паркетный пол.

Приземлился я возле стены, ударившись на этот раз не затылком, а лбом, на котором сразу же выросла ощутимая и видимая шишка. Не было никаких сил встать или ползти.

- Что, гаденыш?!! - орал капитан Беликов. - К стаканчику тянешься, сволочь! Сегодня к стаканчику, а завтра к ножичку, завтра к ножичку, а послезавтра - пырь и готово! Здрасьте, тюрьмы-лагеря! Да?!!

Ответить было нечего, и я заорал благим матом, поминая дедушку и бабушку, - чтобы они забрали меня поскорее из этого страшного места.

- Эх, сынок, - вдруг снова обмяк Беликов, - что ж ты со мной делаешь? Что ты их, гаденышей, жалеешь? По ним тюрьма плачет, а ты физиком хочешь стать. Да пусть их посодют, ты только скажи, где инвентарь, кто во дворец-то шнырял?

... Наверное, если бы я знал - кто, наверняка взял бы грех на душу, заложил бы с потрохами... Но мне ничего не было известно, и поэтому я лежал под стеной тихо-тихо, безобидным зверьком, стараясь плакать как можно тише.

А Беликов уже стоял надо мной.

- Ладно, сынок, вижу, что ты здесь ни при чем. Иди домой, учись, становись физиком. А то, вишь, как расстроил ты меня, пожилого человека! Сердце болит за вас, гаденышей!