Больной она себя вовсе не чувствовала и считала вполне естественным, что ее ребенок должен появиться на свет с приходом весны.

Сколько раз приносила она новорожденных ягнят с полей на Полмирскую ферму; сколько раз видела терпеливые глаза коров, которые вылизывали своих немного испуганных, дрожащих на неокрепших ногах отпрысков.

Ей казалось, что нет ничего более простого и обыденного, чем рождение молодого существа, будь то младенец в крестьянском доме или ягненок в холмах. Ягнята блеют, прося еды и ласки, и тянутся к овце, которая дает им то и другое, женщина прижимает своего младенца к груди. Все эти кивки, перешептывания, перевязывания лентами колыбели в спальне и многозначительные улыбки матери в ответ на вопросы не в меру любопытных соседок были непонятны ей, равно как и бесконечные просьбы Томаса почаще лежать и не слишком утомляться.

– Господи, как бы мне хотелось, чтобы вы ушли, занялись своими делами и оставили меня в покое. Я не боюсь болей, не боюсь родовых схваток, и, будь на то моя воля, я с радостью оставила бы вас заниматься всеми этими лентами, колыбелями, бульонами, а сама убежала бы на свои холмы и родила бы там моего малыша среди овец и коров, которые меня понимают.

– Боже милостивый, если так, то твое место явно в кровати. А ну-ка ложись, да немедленно! – воскликнула мать и без лишних разговоров потащила Джанет наверх.

Через два дня, пятого марта, родился сын Джанет Сэмюэль.

– Это были красивые роды, – объявила соседкам старая миссис Кумбе. – Проще и лучше, чем мы с доктором могли ожидать. Храбрая девочка отлично с ними справилась и сейчас чувствует себя превосходно. А что до мальчика, то он просто картинка и вылитый отец.

В честь радостного события на верфи были вывешены флаги, а работникам поставили хорошую выпивку.

Джанет лежала, рассыпав по подушке черные волосы и не сводя глаз с малыша.

Он был совершенный кроха, с лысым черепом и водянистыми глазами. При всем старании Джанет никак не удавалось найти в нем ни капли сходства с Томасом. Она очень надеялась запомнить наконец, что ребенка надо называть «он», а не «оно».

Однако ей было приятно чувствовать рядом с собой это маленькое теплое тельце и сознавать, что именно она дала ему жизнь.

Смотреть на Томаса было одно удовольствие. Стараясь не шуметь в своих тяжелых скрипучих сапогах, он на цыпочках вошел в комнату; лицо его покраснело, а голубые глаза едва не вылезали из орбит.

– Джени, ты не очень плохо себя чувствуешь? – спросил он хриплым шепотом.

Ей пришлось покачать головой и, дабы не обидеть его, спрятать улыбку. Затем она слегка отогнула край одеяла и показала мужу малыша, спавшего у нее на руке. Рот Томаса широко раскрылся, и он застыл, не сводя взгляда с сына. При виде онемевшего от удивления, раскачивающегося на своих длинных ногах из стороны в сторону Томаса Джанет не смогла удержаться от смеха.

– Похоже, ты никогда раньше не видел младенцев, – сказала она. – Потрогай его, он ведь живой.

Томас осторожно потрогал пальцем щечку сына.

Младенец открыл глаза и моргнул.

– Видели?! – радостно воскликнул Томас. – Он меня уже узнает.

– Вздор, – объявила старая миссис Кумбе. – Где это слыхано? Бедная кроха еще даже не видит.

И она вытолкала Томаса из комнаты, опасаясь, что его глупые выходки могут утомить дочь.

Вскоре Джанет окончательно оправилась после родов, встала с постели и вернулась к домашним делам.

Сэмюэль был славным ребенком и почти не доставлял хлопот родителям: не капризничал, не плакал без повода, а вел себя как и пристало нормальному, здоровому малышу. Томас не мог на него наглядеться, с нетерпением ждал конца рабочего дня и испытывал ни с чем не сравнимые гордость и радость, когда во время воскресных походов к бабушке на вершину холма ему разрешалось нести сына на руках.

Джанет устало брела рядом с ним, довольная тем, что хоть ненадолго может избавиться от этой ноши. Томас шел спокойной, чинной походкой, высоко подняв голову, и то и дело останавливался, чтобы показать сына соседям.

– Он и впрямь выдался в вас, мистер Томас, – говорили они. – Те же глаза и того же чудного цвета.

– Вы действительно так думаете? – улыбался Томас. – Слышишь, Джени? Вот и миссис Роджерс говорит, что малыш весь в меня.

– Конечно в тебя, – вздыхала Джанет; она ежедневно со всех сторон слышала одно то же и не находила ничего удивительного в том, что ребенок похож на отца.

В доме ее матери малыш переходил с рук на руки, соседки не могли на него наглядеться, тетки наперебой целовали, бабушка качала на коленях, а Томас тем временем следил за ним беспокойным, ревнивым взором и то и дело повторял: «Осторожно, осторожно! Вы его уроните».

Джанет сидела у очага в стороне от остальной компании и рассеянно слушала нелепый тарабарский язык, который, по мнению взрослых, дети только и понимают.

Ей была непонятна вся эта умиленная возня и сюсюканье, ведь она прекрасно знала, что мальчику лучше всего лежать одному в колыбели или нагишом на простыне после купания вволю сучить ножками. Странно, что людям не хватает здравого смысла, чтобы это понять. Не понимает этого и Томас.

Когда Джанет вечером раздевала малыша и он размахивал кулачками, исполненный гордости отец видел в этом проявление силы. «Посмотри, Джени, посмотри, какие у него мускулы на руках. Этому парню скоро любая пила будет нипочем».

Так прошел первый год, и прожили они его втроем в своем доме счастливо и в полном довольстве друг другом.

Осенью 1831 года старый дядюшка Кумбе слег с ревматизмом, и все заботы по верфи перешли к Томасу. Он решил провести некоторые изменения. Расширили стапель, углубили дно, чтобы получить возможность безопасно спускать в этом месте большие корабли.

Один за другим стали поступать заказы на крепкие рыболовные суда, способные справиться с зимними штормами, и у Томаса уже почти не оставалось свободного времени на игры с сыном. Знающие люди уважительно покачивали головой и с гордостью указывали на него, не упуская случая заметить, что молодой Кумбе затеял для себя знатное дело.

«Хороший он человек, этот ваш Томас, милая Джанет, – говорили они его жене. – Повезло вам с мужем, да и с крепышом-сыном в придачу».

Джанет было приятно слышать похвалы в адрес мужа, ведь жителей Плина хлебом не корми, дай лишь заметить соломинку в глазу соседа. Сэмюэль ползал по полу у нее под ногами, валялся на спине, тянул ручонки к небу и обращал к матери серьезное личико с задумчивыми, как у отца, глазами. Вечерами Джанет всегда дожидалась возвращения Томаса и, лишь когда он приходил, укладывала сына в колыбель рядом с кухонным очагом и садилась с мужем за ужин, и они, довольные и счастливые, принимались обсуждать события дня.

– Наш большой корабль почти готов, Джени. Завтра поутру начнем обшивать корпус досками. Я очень доволен материалом, что мы десять месяцев назад привезли из Труанского леса. С ним мы сейчас и работаем. Мне сдается, что ни одно судно из тех, что я строю, Джени, никогда не развалится на части, если, конечно, его не посадят на рифы.

– А знаешь, Томас, говорят, что ты строишь быстрее и лучше, чем дядюшка Кумбе.

– Значит, все-таки говорят?

– Да, насколько мне известно, так говорит весь Плин. Я очень горжусь тобой, Томас.

– Все это ради тебя и нашего малыша, Джени. Ты только посмотри на него. Господи, что за невинное личико! Кто знает, может быть, пройдет не так много времени и он будет работать рука об руку с отцом, а, что скажешь, сынок?

Сэмюэль брыкнулся в колыбели и закричал во все горло.

Томас встал из-за стола и опустился на колени около колыбели.

– Ну-ну, Сэмми, разве хорошие мальчики так кричат?

Он взял сжатый кулачок сына и поцеловал его.

– Тише, малыш, тише. Ты разобьешь отцу сердце, если будешь так себя вести.

Сэмюэль продолжал кричать, его личико покраснело.

Джанет улыбнулась и покачала головой. Затем подошла к колыбели, перевернула малыша на живот и погладила по маленькой попке.