Она сконцентрировалась, вгляделась в каменные черты.

– Вы Анаксимандр… монадический модулятор! Ойке сказала мне, что наши пути пересекутся! Я не та Плавтина, которую вы помните. На самом деле мы с вами никогда не встречались.

– Различие (такие, как мы, видят тождественность идентичности и различия) – не имеет значения (или имеет, но только в вашей ограниченной перспективе (которая для нас не несет никакого смысла (ведь для нас важна только одновременность (хронология в вечности)))).

Плавтина рассмеялась – она была рада найти хоть какого-то союзника.

– Ойке сказала мне, что вы говорите странно, и она на этот счет не ошибалась.

– Она ошибалась (хорошенькая же благодарность (а Ойке не занимать нахальства (это дружеское воспоминание))), – ответил Анаксимандр со смесью притворного негодования и подлинной нежности. Мы (этот интерфейс, который также вел беседу (в другом пространстве-времени (это ограниченная точка зрения на существование) с Ойке) упрощаем одновременность (то есть единство одного и множества) нашей мысли (которая для нас есть лишь одно из свойств самого существования (как распространение нашей внутренней сущности (одинаковой как здесь, так и везде))) в нечто почти линейное и понятное для вас.

Она засмеялась сильнее. В ней расцветала радость – как зернышко, вдруг начавшее расти благодаря весенним дождям и солнцу.

– Я благодарю вас за это усилие, но уследить за вашей мыслью нелегко. Вы на самом деле статуя? Почему вы не на Корабле, как другие ваши собратья?

– Это соображение не относится к делу (показывает узость ума) (но я и в самом деле статуя). В то же время у меня нет собратьев (я сам являюсь и единством (то есть единством одного и множества) и сложностью (включением разности в единство)).

– Я не понимаю.

Он испустил мысленный эквивалент вздоха, в этот раз – в одном измерении, предназначая его недалекому уму Плавтины.

– Мы – «тот самый» монадический модулятор (и мы же – репрезентация этого модулятора) (и мы же (как считается) специфический монадический модулятор Урбса). Я один, несмотря на множество моих проявлений (это сужающее (научно-популярное) название). Я считаю (мир высчитывается), мир (я) меняется. Это вы и называете властью. Но власти не существует (поскольку мир – высчитывание (самовыражение) каждой части по отношению к целому). Эта наша онтологическая беседа не имеет, впрочем, никакого значения (и для вас она недоступна, крохотное создание (говорю это без всякого презрения (у каждого свое место во Вселенной (и мы вас весьма ценим, Плавтина)))).

– Вы что-то вроде мощнейшей машины, наделенной множеством способностей. Существует только один монадический модулятор!

– Пойдет и так (это неточное выражение).

– Но тогда отчего вы остаетесь здесь, статуей? Ваша мощь превышает силу всех Интеллектов, вместе взятых.

– Отсюда я наблюдаю за течениями (которые создают и разрушают Урбс (в эту конкретную минуту город скорее разрушается, чем созидается (или же созидается что-то другое)). Все меняется (так быстро), что едва успеваешь моргнуть (хотя мне нечем), и оказывается, что Гальба сменил Нерона. Но с точки зрения Чисел (которые бессмертны), все это временно (вспомните метафору о тени на стене пещеры (старый добрый Платон, у него можно найти все ответы) (вы смотрите на тень) (время – лишь проявление подспудной логики (а не выражение, к примеру, неизменной сопряженности)). Мы не поддерживаем ни одну из сторон среди Интеллектов (однако я с удовольствием передам сообщение Плавтине от Плавтины).

– О чем вы говорите?

– Пришло время (для нас это ничто (а для вас – единственная цель)). Положение вещей таково, что оно ускорит событие (с вашей точки зрения). Вы встречали Ойке (аромат неугасимой дружбы, запах воска, будто свечу задули преждевременно), этот очаровательный аспект Плавтины.

– Да, пусть и ненадолго. Она была… моей создательницей.

Воспоминание об Ойке наполнило ее сердце печалью.

– Нам довелось вести с ней приятные беседы (она – симпатичная сторона (другие – какая-то коварная посредственность) Плавтины), мы с удовольствием с ней разговаривали (насколько вообще можно так разговаривать (преображать ризому реальности в линейный диалог)). Она сумела понять (удивительную, хотя и не для меня) сложность своего положения. Вы – цель ее поисков, а теперь вы отправляетесь в собственный поиск. Плавтина (в форме Ойке) как-то попросила меня помочь версии ее самой, которая окажется, как вы сейчас (в огромном затруднении) (не зная, что делать) (растерянной) (благородной девой в беде). Мы, конечно же, согласились (в память о дружбе (но также потому, что ваши намерения справедливы. Еще не пришло время (с вашей диахронической точки зрения) оказать вам помощь (изменить порядок вещей в вашу пользу).

– Вы мне не поможете?

– Не в этот раз (временной разрыв (однако имеется в виду время не с точки зрения понятия (которое является истиной этого мира)). Я прошу извинения (за этот неприятный (для вас) сюрприз, однако на деле это лишь развитие событий в логическом порядке (который нижние монады воспринимают, как последовательность))! Вы (Плавтина, новая Плавтина, если уж необходимо вас различать (чтобы доставить вам удовольствие) (по дружбе) сумеете выйти невредимой из этой западни.

Она посмотрела на него, не понимая:

– Откуда вы это знаете?

– В этом моя сущность (мой способ существования (та лепта, что я сам вношу в бытие)): не знание (поскольку что можно знать (все уже известно) в этом мире?) но вычисление (аксиоматическое дополнение), которое является нитью (структурой, содержимым, целым) реальности (Mathesis universalis[7]).

Это понятие было ей знакомо. Mathesis universalis, наука наук, предмет почитания для самых радикальных неоплатонистов, тех, кто утверждал, что огромной производительности обработки данных будет достаточно, чтобы породить… если не бога, то, по крайней мере, существо, для которого обычные измерения – время и пространство – будут упразднены. – И вы мне поможете? Раз мое дело правое?

Он это подтвердил.

– Но ведь у меня нет никакого дела. Я предоставлена самой себе. И потом, как мне доверять вам, если вы не станете выражаться яснее?

– Мне это не нужно (сопряжение прошедшего с настоящим (которое на вашем скудном языке называется «событием») (временное отражение логического сочленения мира) уже близко). Когда нужда ваша будет велика (а дело – абсолютно справедливо), приходите ко мне. Следуйте моим советам или же не следуйте (ваши действия будут проистекать из размышлений об Идее и Числе) (что кажется очевидным (ибо так и есть)). А теперь идите, Отон делает вам знак.

Отон и в самом деле махал ей рукой. Она встряхнулась, навела порядок в мыслях, приведенных в смущение разговором с Анаксимандром, и, в последний раз тихо попрощавшись, подошла к остальным – маленькое создание под тяжелыми взглядами принцепсов и принцесс Урбса. Потом она, как могла, изобразила неловкий поклон. Камилла была хуже всех: от презрения она даже не стала смотреть Плавтине в глаза.

– Вот что осталось от моей покойной племянницы, – резко сказал Виний. – Удивительное создание, не правда ли?

Марциан пожирал ее глазами. Он наверняка почувствовал острее других, до какой степени она представляла собой то, чем он желал стать: идеальную имитацию человеческого существа. Она вообразила, как бы он отреагировал при виде Эврибиада или Фотиды. Собрав все свое мужество, Плавтина смерила его недобрым, дерзким взглядом и высокомерно улыбнулась. Это смутило жуткого триумвира, а молодую женщину наполнило удовлетворением.

– Что это вы там делали, приклеившись к статуе Анаксимандра? – насмешливо спросила Камилла. – Вы настолько впали в варварство, что почитаете идолов? Опыт смерти внушил вам мистические идеи? Если только вы не продолжаете играть в ту же маленькую игру, что и Плавтина, которая, кажется, все время проводила в молитвах…

– В этих местах не нашлось лучшего собеседника, чем пустоголовая статуя, – отбрила она.