Сегодня нам предстояла встреча с директором маркетинговой службы в Музее Пэгги Гуггенхайм Коллекшн. Не секрет, что Пэгги Гуггенхайм, племянница известного коллекционера и мецената Соломона Гуггенхайма, тоже отличалась любовью к Венеции. Она, как, впрочем, и я, очень хотела найти такое место на каком-нибудь канале, с красивым видом, садиком, большой территорией и, конечно же, террасой и собственным причалом, где она сможет принимать гостей, собирать арт-коллекции своих современников и отдыхать с любимыми собачками. Теперь это место на Гранд-канале известно широкой публике как музей-усадьба Пэгги Гуггенхайм. И каждый в мире искусства стремится туда попасть минимум как посетитель, но лучше как сотрудник. Десятки специалистов и экспертов проходят жесточайший отбор на стажировки, волонтёрство и позиции экскурсоводов. Мощь музея и его команды неоспорима, а представительница руководства на встрече в консерватории воспринималась как единственная лекция Тони Робертсона в Москве в Олимпийском.
Зайдя в зал за несколько минут до начала встречи, я оглядела состав. Вторая неделя, а я до сих пор не всех узнаю. Девочка из Сирии очень похожа на Александру из Греции, только об этом нельзя говорить вслух – обидятся. Обе невысокого роста, улыбчивые, с большими зубами. Этот международный состав – хорошая селф-прокачка. Когда долго живёшь в коконе, зашоренно, по одному сценарию, начинаешь мыслить очень однообразно, один день напоминает другой, и создаётся впечатление, что, кроме людей определённого круга, вокруг больше никто иначе не живёт. Впрочем, даже когда считаешь себя вполне открытым к новому общению, зачастую бываешь не в курсе, что кто-то в другой стране тоже живёт похожей энергичной жизнью. Я, например, считала, что только у меня такой тернистый путь к славе успешного куратора, что только в России проблемы с бюджетом на культурные мероприятия, что только у нас публику не затащишь на событие, если огромный билборд не будет висеть напротив рабочего офиса в центре города. Каково же было моё удивление уже на первой встрече с девочками, что так работают и живут все: в Греции, Аргентине, Германии, Турции…
Джорджи из Берлина, высоченная австралийка, приветливо помахала большой рукой:
– Татья-я-я-на, садись рядом, с первого ряда лучше видно!
Оно, конечно, правда, что лучше, но природная застенчивость не позволяет мне быть настолько смелой. Стоит позавидовать Джорджи: всегда громкая, яркая, она привлекает внимание, и английский для неё родной. Я думала, в работе она будет одной из старших лидеров. Но, как это часто бывает на больших проектах, как ни лидируй, слабые стороны всё равно раскроются. Мы потом узнали, что у Джорджи не было высшего образования, в искусстве она была очень слабенькая, а в Берлин приехала из Австралии, надеясь начать новую жизнь после резкого снижения веса аж в два раза. Впрочем, если человек проявлял интерес к учёбе, это было только похвально. Она ещё и затыкала паузы неловкого молчания после классического: «Ваши вопросы?». Джорджи не постеснялась попросить у сестёр в конвенте номер на двоих с двумя кроватями для себя одной, потому что не помещалась на монашеских одиночных. Любимый вопрос Джорджи на кухне за безглютеновым ужином был: «Что ты думаешь о?..». Такая постановка вопроса противоречила моему пониманию общения, поэтому я пожимала плечами и быстро набивала рот пастой, чем, наверное, вскоре сформировала мнение о себе, как о неразговорчивой замужней особе.
Замужем я была одна. У меня даже закралось подозрение, что по этому критерию отбирали учениц, но на момент заполнения анкеты я и вправду была не замужем. Хотя признаюсь, что замужество весьма отвлекает от учёбы. Историю своей любви я рассказала за то лето не меньше десяти раз. Все хотели всё знать, и в ответ вздыхали, охали и ахали, как чеховские сёстры. То, что для меня стало историей, девочки воспринимали как романтическую сказку и мечтали о том же. По российским меркам я поздно вышла замуж, в 28, прямо-таки «в последний вагон», но для девочек со всего мира я была удивительным счастливым исключением, нашедшим своё счастье так скоро. Вырвавшись из кокона одноклассниц, одногруппниц и коллег в бесконечных декретах, в интернациональном сообществе талантливых творческих девушек вдруг стала молодой женой. А после моего первого прогула «по семейным обстоятельствам» Аврора, директор галереи, очень удивилась: «У Тани муж? Какой муж?».
– Меня зовут Александра Македонская, – представилась милая девушка лет сорока, положившая жизнь на алтарь карьеры, но не отпускавшая молодость изо всех сил. На ней был синий льняной костюм и лёгкая белая блузка без рукавов: день в Венеции, несмотря на ранний час, разогревался.
– Я – руководитель маркетингового направления в Пэгги Гуггенхайм Коллекшн.
Маркетинг в музее почему-то был мне близок. Никогда специально его не изучая, я была в курсе о подходах музея к изучению аудитории, привлечению новой, об организации спецсобытий и программ членства. Не говоря уже о необходимости ведения страниц в социальных сетях. В Москве все задачи по организации выставки лежат на плечах кураторов, поэтому на подкорке всё было знакомо. Я сразу прониклась симпатией к Александре: имея отношение к творческому сообществу, она сохраняла бизнес-хватку, имела чёткий план действий и несла ответственность за своих сотрудников и работу. Она не придумывала туманных текстов, не пускала пыль в глаза слушателей и не питала финансовых иллюзий к безнадёжным художникам.
Все смотрели на Александру затаив дыхание. Кто-то надеялся остаться в Венеции любым способом, кто-то хотел нахвататься иностранных штучек и с гордостью презентовать их на родине, кто-то задавал «хоть какие-нибудь» вопросы, надеясь на внимание Авроры с дальнейшей протекцией. Один пример истории успеха был у нас перед глазами: основным менеджером и главным ассистентом по организаторской работе была девушка с мужским именем Франческа и мужской причёской. Невысокого роста, одетая очень по-венециански, она была нашим проводником, особенно в первые дни, по тайным местам и по учебным встречам и локациям. Не имея личной жизни с утра и до «последнего гостя», Фран проводила с нами время в барах с аперолем, в секондах у Арсенале и на всех биеннальных точках.
Франческа тоже жила в монастыре, но в той части, куда проход для нас был закрыт. Наверное, каждый задал бы ей вопрос: в чём смысл её жизни и куда она двигается? И задающий вопрос, и отвечающий на него не хотели говорить очевидного: Франческа избрала одну из моделей построения карьеры в галерейном бизнесе, при которой спустя десятки лет на должности «девочки на побегушках» тебе «в наследство» переходит управление как самому доверенному лицу. Она отшучивалась, что набирается опыта. Но работа отнимала у неё всё время и лишала даже возможности закончить образование, а творческие поручения миновали её стороной. Зарплаты хватало в ноль. Правда, из нас тринадцати у неё хотя бы была зарплата.
Большинство девочек увольнялись с работ, кому-то повезло взять летний перерыв, кто-то, как и я, находился в поиске. Например, моя соседка Эля говорила, что она продолжает работать в двух организациях: в мировом содружестве музеев и на музей, созданный её родителями в маленьком родном городке. В моей голове это укладывалось с трудом, но она действительно порой уделяла учебное время работе.
Девушка Раня, лет тридцати пяти, ливанка по происхождению, но проживающая в Арабских Эмиратах, чудом урвала эту стажировку у работодателя! Галерея решила повысить квалификацию сотрудника и, сняв ей квартиру, отправила учиться. Наконец, это объяснило, почему до последнего Раня не пропустила ни одного занятия! В гостях у Рани побывать не удалось. Как ни крути, но девочки поделились на группки отчасти и по национальной приближённости, и лучшей подругой Рани стала Апурва, пухленькая индианка, готовившая, вопреки всем законам Италии, курицу карри и креветки масала на обед. Где она находила специи, ума не приложу. Может, привезла с собой. У Апурвы был молодой человек, по-восточному кардинально обратных пропорций: худощавый, высокий, осунувшийся и очень молодой. По глупости я даже один раз спросила: это твой брат? Смешливая по характеру Апурва не приняла вопрос всерьёз и только посмеялась.
