– В мрачные девяностые, – начал он, изобразив мудрое выражение на своем круглом, с узенькими щелочками глаз лице, – мы бы тебя за такой выебон выставили на квартиру. И, мне кажется, были бы по-своему правы. Ты видел, мудос, что от коллекционного «ягуара» Петра Викентьевича оставил?

– Что я такого сделал? – заблеял я. И попытался возмущаться. – Что вы сами творили? Вы ведь меня жали сзади, нафиг было так делать? А этот… Сам виноват, что так резко тормознул!

Он выслушал сказанное мной так, будто был доктором психиатрической лечебницы, а я – только что доставленным буйным поэтом Иваном Бездомным.

– Дистанцию соблюдать надо, товарищ водитель. Мало вам, пиздоебам, это в социальной рекламе объясняли? – спросил он беззлобно. Я захлебнулся ответными аргументами, но он продолжил гнуть свою линию: – Так вот. Есть две проблемы. Во-первых, нет у тебя никакой квартиры. Во-вторых, сейчас не мрачные девяностые.

Мышцы у меня на заднице начинали расслабляться. Похоже, ситуация складывалась не так плохо, как мне подумалось.

– Теперь отношения государства и бизнеса, а также… – Он затруднился определить наш с ним формат отношений, свой статус и мой и после короткой паузы закруглил мысль так: – А также бизнеса со всем остальным миром определяются исключительно на правовой основе.

При выражении «правовая основа» мне пришла в голову мысль о страховке и стало уже совсем спокойно. Но он имел в виду другое:

– Как ты понимаешь, никакой полис Росгосстраха причиненный тобой, вахлачищем, ущерб не покроет. Там лимит в сто штук грин, а ущерба ты нам на двести пятьдесят доставил. Или еще побольше, я толком даже не знаю, сколько теперь точно стоит эта тачка. И сколько на барахолке дадут за те два колеса, что ты от нее оставил. Но люди с тобой, пидарасом, решили поступить по-людски. Уж не знаю почему, не мое дело. И ты слышал: ты нам должен всего пятьдесят тысяч. Я тебе честно скажу. Я бы тебе выкатил в три раза больше. И был бы, опять же, по-своему прав. Но сказано пятьдесят, значит пятьдесят. И если ты, мудак, эту сумму через три, ну ладно – через пять. Да, пять обычно дается… Так вот, если ты нам эти пятьдесят тысяч через пять дней не принесешь, знаешь, что мы с тобой сделаем?

Тут его телефон заискрился какой-то чрезвычайно томной мелодией, и липкий женский голос протянул «А тыыыыыы…» – но ничего больше ей не дал спеть сумоист, алёкнувший коротко и деловито, как рефери на боксерском матче.

– А, товарищ полковник! – Это обращение прозвучало у него не подобострастно, а по-соседски, так что чувствовалось, что он с этим «товарищем полковником» на ты уже не первый десяток лет. – Вот как раз беседу провожу. Ну так я динамичек включу, пусть послушает.

И нажал на кнопку громкой связи, а вместе с ней – еще на три мяукнувшие недовольно кнопки, пальцы у него были такие, что клавиши для них должны были быть полуметровыми. Из трубки понеслось с легким взбулькиванием помех:

– Ну какие еще детали по ориентировке. Где прописан уже знаешь. Сожительствует с официанткой. Работает реально в университете. По социальному и психологическому портрету, с его доходом, лучше всего подходит хищение средств связи. И правдоподобно, и дел у нас таких нераскрытых есть. Сейчас висит заява от гражданки Волобуевой М. С., прописанной в Сокольниках, отработанное полностью и проведенное. Свидетельские показания собраны, оставалось только подозреваемого вписать, этот как раз подойдет. Хищение сотового телефона с оценочной стоимостью в семьсот бэ, мы ее при экспертизе завысим, чтоб вам приятно было, так вот, без отягчающих потянет на пятеру общего режима. Как вариант?

– На первый раз – самое трали-вали! А выйдет – еще пять деньков ему дадим, чтоб деньги собрать. И потом – уже на семерку посадим, если не найдет. – Весело поддержал сумоист.

– На входе его сразу в Маши определят, это мы устроим. Телефон-то бабский, – заверил собеседник.

– Понял, товарищ полковник! Спасибо за помощь! Дадим ему тогда пять дней, а там – готовьте камеру!

Круглолицый нажал на отбой и глумливо улыбнулся мне:

– Ну, ты все слышал, профессор. Я думаю, вас там в университетах учили, что такое пять дней. Можешь, конечно, попытаться дернуть из Москвы, ну так мы найдем и тогда уже разговор у нас пойдет неправовой, совсем неправовой. Пятьдесят тысяч через пять дней, все просто. Сегодня – вечер вторника. В воскресенье в восемнадцать ноль ноль, бабло должно быть у тебя. В смысле – у меня. Понял, да?

Я все это время, с момента озвучивания суммы, сидел оторопев, не реагируя никак на их обмен репликами – сумма была бы запредельной, даже будь она в десять раз меньшей. Не было у меня ни пятидесяти, ни пяти тысяч, да и три я бы накопил где-нибудь за полгода. И я думал, а не сказать ли сразу: денег нет и не будет, я их не найду, и не пойти ли сразу – в камеру? Но – очень остро – подумалось о тебе, Оля. Подумалось о том, что пять дней вместе – это… Это очень много, знаешь.

А круглолицый уже выталкивал меня из здания, уже тащил к воротам:

– Ну все, давай, иди бутылки собирай или как там еще вы, профессора, на жизнь зарабатываете. Мы за тобой будем присматривать. Если деньги раньше наберешь – узнаем, сами на тебя выйдем. Как ты понимаешь, ты у нас – как на ладони. Только не тяни, слышишь? А то как бы не успеть к воскресенью! Зона – она кому мать родна, а кому вроде тебя и хребет может переломать. Там таких, тощих, знаешь как! Так что давай, все, пошел!

Ворота распахнулись, и прямо за ними оказалось ждущее меня такси, и, усевшись в него, я не знал, куда теперь двигать, и попросил на Копьевский переулок, надо ведь было забрать то, что осталось от «Розенбаума». Приехав туда, я обнаружил, что давшей течь груды металла, лежащей в россыпи стекла, уже нет, осталась только маслянистая лужа и неубранное стекло, которое может лежать теперь тут, в самом центре Москвы, неделю, месяц, – пока его не смоет дождем. Дорожные службы убрали оба хладных трупа, похоже изрядно при этом веселясь: особь из низшего отряда так изуродовала венец эволюции отряда высшего, как смешно! Я же скорбел о «Розенбауме», скорбел по-настоящему, вспоминая его дерматиновый салон с прорвавшимися швами водительского сиденья, игрушечную, как будто собранную из детского конструктора, коробку передач.

Набрав номер ГИБДД, я выяснил, что останки оттранспортированы на штрафную стоянку и что сутки лежания в этом морге стоят больше, чем сами «розенбаумовы» останки, и денег на то, чтобы заплатить за первую ночевку там у меня хватало, но как его забрать оттуда? Как оплатить эвакуатор? И куда везти? И я – махнул рукой на мертвого старичка, махнул с камнем на сердце, махнул, чувствуя, что совершаю подлость, и оправдывая себя тем, что моя собственная ситуация куда хуже. И оказался я в ней в том числе из-за того, что он не сумел затормозить. И вообще – через пять дней я буду уже в СИЗО, ожидая направления по этапу, так что стоит ли теперь переживать из-за разбитой машины? Да пребудет она вечно в этом милицейском морге, пока трубы автомобильного Страшного суда не воскресят ее!

Почтив память деда минутой молчания у места смерти, я двинул к Останкину. Была поздняя ночь, транспорт уже не ходил, и подле меня то и дело останавливались бомбилы, норовящие тормознуть поэффектней, резануть посильней и еще на тротуар заскочить прямо перед твоим носом: «Куда едем, паря?» Но я делал вялый жест, показывающий крайнюю степень опустошенности – во всех смыслах этого слова, включая финансовый, и они мчались дальше, лихие, наглые, – тараканы ночного мегаполиса, а я в этом случае был пищевым отбросом, неполезным даже для тараканов. И до дома было километров десять, полночи хода, а ноги уже еле двигались. Однако деньги теперь стоило экономить – я хотел оставить тебе что-нибудь, перед тем как оставить на пять лет. Но нет, вру я, Оля: не понял я еще в этот момент, что меня действительно посадят. Не готовился я к тюрьме, не строил планы, нет, здесь я просто инстинктивно чувствовал, что деньги мне лучше не тратить, вдруг я найду где-нибудь 47 тысяч 300 долларов и до нужных 50 тысяч останется вполне-таки наскребаемая по сусекам сумма – и обидно будет не наскрести из-за того, что проехал на чудовищно дорогом ночном таракане до пятиэтажки, где все равно тебя пока нет, ты работаешь в ночь в своих «Курилах». На одной десятой пути, когда стало вдруг очень жалко себя (какое-то принципиально новое чувство), рядом остановился неосвещенный автобус с табличкой «в парк» и распахнулась дверь, и водитель громко крикнул: «Куда тебе, друг»? Я ответил и сказал, что денег нет, но он кивнул на пустой салон, и рванул вперед, и выдавил за всю дорогу только: «Мне вообще-то не по пути, но ничего, довезу». И кто-нибудь после этого скажет, что в Москве нет хороших людей?