– Сам и спроси, – посоветовал водитель, – Я сейчас обратно махну. До темноты успеть хочу. Неспокойно стало в этих краях, того и гляди подстрелят на дороге.

Кучеров подошел к 'Уралу' и, открыв дверь, распорядился:

– Ну, давай, пополнение, вытряхивайся. Машину разгружать будем.

Солдат с готовностью покинул кабину и предстал перед ним во всей красе: форма сидит как влитая, уверенный взгляд направлен прямо в глаза сержанта, без тени сомнения на лице. Молодое пополнение не обладает таким характером.

– Да, – протянул Кучеров, – Вижу, не простой фрукт нам прислали. Контрактник, что ли?

– Тебе какое дело, сержант?

– Хорош языки чесать, – забирая накладные из рук Кочерова, произнес подошедший прапорщик. – Ты лучше иди вещи собирай, раз уж замену тебе прислали.

– Это я мигом, – воодушевленный он, направился в палатку, долгие месяцы служившую крышей над головой

– Счастливый, – с нескрываемой завистью, вздохнул Климов. – Скоро дома будет.

– Не дрейфь – тоже домой поедешь, – успокоил Дымов. – Но, попозже.

Он вернул подписанные листки обратно водителю и распорядился:

– Приступайте к выгрузке. Появится Кучеров, пусть присоединяется. 'Дембельский аккорд' – вещь святая!

Первым делом Дымов воспользовался стоящей в грузовике рацией и связался с дежурным, сквозь зубы высказав свое мнение о начальстве, не обратившем внимание на замолчавший блок-пост.

По ходу решено было работающую рацию оставить себе, несмотря на возмущения водителя грузовика.

Вскоре ящики с припасами перекочевали из кузова грузовика на импровизированный склад. После этого состоялись проводы сержанта Кучерова. Отправили, как положено: посидели за накрытым столом, испили спирта (приятель с технического склада, прислал Дымову небольшой презент, в виде пятилитровой канистры). Все, кроме водителя, выпили, мешая в тостах пожелания и советы, в основном пошлые, о том, что сержанту в первую очередь необходимо сделать на гражданке. Новенький пил мало, и особо не притронулся к еде, думая о чем-то своем, и лишь иногда усмехаясь особенно громким взрывам смеха. Его не трогали.

Когда машина, поднимая столбы пыли, скрылась за поворотом, Дымов подошел к сидящему в сторонке Наумову и, устроившись рядом, спросил:

– Как служить будешь, солдат?

– Как в уставе написано.

– Послушай меня, Ваня. Твое прошлое меня не интересует, но нормального человека сюда силой не загнать – значит, биография у тебя не особо чиста. Это твои личные проблемы. Теперь, нам вместе жить, а – время, оно покажет – кто есть кто на самом деле. Ты понял?

Тот кивнул. На несколько минут воцарилось молчание.

– Пойдем, – поднимаясь, вздохнул прапорщик. – Отметим теперь твой приезд. Все равно время обеденное.

Когда они уже лежали на брезенте, заменившем и стол и стулья столовой, пришлось встать и открыть шлагбаум старенькому белому мерседесу и двум 'Жигулям', украшенных свадебными лентами.

Сидящие в машинах смотрели прямо, и когда прапорщик, через открытое окно, дежурно поздравил молодых, жених только слегка наклонил голову.

И этот эпизод никогда бы не отложился в голове у Дымова, если бы на следующее утро не приехала комиссия из штаба.

Сгоревший продырявленный грузовик обнаружили в часе езды от блок-поста, на обочине. Обезглавленные тела водителя и сержанта Кучерова лежали на дороге.

Комиссию больше всего интересовало, кто разрешил забрать радиостанцию из машины, будто она как-то могла спасти ехавший без прикрытия грузовик от двух очередей прошивших кабину насквозь.

Пробыв три часа на посту и собрав объяснительные, начальство уехало восвояси, и, как только улеглась пыль под колесами штабных УАЗов, все стихло. Будто ничего и не было.

Когда Наумов окончил военное училище, мир казался прекрасным. Щеголяя перед бывшими одноклассниками и друзьями парадной офицерской формой, сидевшей на нем как влитая, он и подумать не мог, что дальнейшая служба доставит массу неприятностей. Отгуляв положенный отпуск и отправившись к новому месту службы, он как новоиспеченный командир мотострелкового взвода, после представления командиру части, ' проставился' своему непосредственному начальнику – командиру роты, капитану Васюкову. Сколько пили – он вспоминал с трудом, да и для него, воспитанного в семье учителей иностранных языков, слово 'водка' было малознакомым. Поначалу все складывалось вполне нормально. Вскоре его назначили временно исполняющего должность командира роты. Обычные армейские будни затянули с головой.

Все изменилось спустя несколько месяцев. Прибывшая в часть комиссия, выявила огромные недостачи в 'артвооружении', а в частности в роте Васюкова. Только в тот момент осознал Наумов, что принял верную ему технику и вооружение существующую только на бумаге. Все остальное было разворовано и давно продано. Далее был суд, лишение офицерского звания и 'зона', страшная и беспощадная.

Об этом сейчас думал бывший командир мотострелкового взвода, бывший лейтенант, бывший заключенный – Иван Наумов, лежа на драном матрасе, на краю Аргунского ущелья. Жизнь порою выписывает крутые виражи, переворачивая все с ног на голову. Жаль, что не всегда возвращает на исходную позицию.

Выросший на среднерусской равнине, в горной местности он был впервые. Необычная тишина поражала. Вместо гулких камнепадов, рисовавшихся в сознании, тишину эту нарушали только мелкие ручейки гальки, ненавязчивый шепот горной речушки, и храп рядового Климова, дрыхнущего рядом, после принятия дозы спиртного, убойной для его организма. Иногда доносился до ушей крик какой-то птицы и тихий посвист старшего прапорщика Дымова, напевающего очередную песню. Стойкий мужик, ничего не скажешь.

Не спалось. Лежал, прислушиваясь к окружающему миру, и вспоминал Лену, когда- то бывшую ему женой. Она ушла. Ушла, узнав, что лишив звания, суд отправил его на лесоповал. Нелепый и отвратительный случай. Но время – лучший целитель, кто бы не говорил против этого. Вернувшись, устроился на предприятие, сменив не одну работу на гражданке, вскоре понял, что, по сути, он человек военный и не приспособлен к жизни в новом обществе, где главной ценностью стали деньги. Пытался оправдаться и вернуть звание, обивая пороги различных инстанций. Все было тщетно. В итоге – воспользовавшись помощью старого друга, подписал контракт и отправился сюда, на Северный Кавказ, надеясь, что участие в боевых действиях поможет в реабилитации.

– Спишь, Наумов? – неожиданно раздался голос Дымова.

– Нет.

– Тогда давай ко мне, – предложил он. – Поговорим.

Он направился к мешкам с песком, где у Дымова был сооружен небольшой командный пункт.

– Ты присаживайся, не стесняйся. Субординация отменяется, тогда, когда этого захочет командир, – старший прапорщик плеснул из чайника в стакан спирт и, пододвинув ближе к Ивану, приказал: – Пей!

Тот выпил, аккуратно закусил тушенкой и спросил:

– Сигарету разрешите, товарищ прапорщик?

– Перестань, все, что на столе – бери не стесняясь. Может, последний день живем. Кто его знает?

Наумов в ответ промолчал. Кесарю – кесарево…

Выпили еще по паре, и Дымов, понимая особым чутьем, что перед ним не совсем обычный солдат-контрактник, не выдержал и спросил:

– Я уже говорил, что не мое это дело, но, убей, хочется знать, кому спину подставляю. Двадцать лет родине отдал. Дома жена и дети ждут, а я тут загораю. Хорошо, пока спокойно, стреляют редко. Может, дотяну до срока, целый домой вернусь. Не хочется малых сиротами оставлять. Хотя, сам виноват. Запил понимаешь, но как не запить, когда такое кругом творится – не угла своего нет, ни достатка в семье. Денежное содержание месяцами не выплачивали, жена совсем запилила.

– Понимаю, в жизни всякое случается, – кивнул Наумов. – Главное, духом не падать. А обо мне и рассказывать нечего. Я ведь лейтенантом был. А потом стандартная постперестроечная история – недостача в роте, сшили дело и в тюрьму. Звания конечно лишили. Вышел – работы нет. Да и что кадровый офицер умеет делать? Поскитался, помыкался, затем решил, что лучше в армию – рядовым, чем в бомжи. Так, тут и очутился.