Это именно так и воспринималось, а я всегда предпочитала слушать интуицию, наплевав на очевидное и мало кому нужное – я же ничего не сделала, с фига ли на меня нападут. И интуиция подсказывала, что сидящему передо мной человеку едва ли будет нужен обширный список доказательств, чтобы обосновать свои действия. Таким ничего не нужно и оправдываться им не перед кем. Пара минут представления с участием Егора, сильно перепуганного и явно осведомленного кто перед ним, безропотно пошедшего на выход, говорила, что крыть ходы Истомина и его людей нечем, хотя Егор при неплохих связях, но даже не вякнул… Чтобы сам Стрельников и не вякнул…

Н-да, ситуация, конечно.

Илья прав, нам действительно следует быть в хороших отношениях с ними. Жаль, что очарованный мной Вадим ушел, он, судя по всему, особо приближенный к… этому. При присутствии Вадима, формировать отношение Истомина к себе было бы легче, особенно, если через самого Вадима незаметно действовать. Формировать отношение нужно. Определенно нужно, потому что от него исходило давление, незримый ореол предупреждения, густой, насыщенный тяжестью. Это отчуждало, сковывало, замораживало, обездвиживало. Черный лед…

Он закончил звонок и рылся в телефоне. Лицо бесстрастное, снова непроницаемое, но это отнюдь не стирало равномерно распространенное вокруг него веяние, очерчивающее поле и границу, за которую заступать не стоит.

– Нравлюсь? – приподнял бровь, глядя в экран.

Прохладная ирония, а в ней эхо безусловной самоуверенности, балансирующей на очень тонком пределе с выраженной напористостью, и все это так естественно, будто совсем для него привычно.

Внутри вспыхнуло раздражение, настолько резко и зло, что я едва сдержалась, чтобы парировать с совсем неосмотрительной и чрезвычайно опасной насмешкой: «нет, у меня есть вкус».

– Извините, неловко вышло, – смягчая взгляд, произнесла я, напоминая себе, что это все та же совокупность шансов и перспектив, облаченная в очень твердую оболочку с шипами, к которым крайне нерекомендованно приближаться, не то чтобы прикасаться, если с последствиями мучиться не хочешь. Поэтому нужно быть аккуратным и на всякий пожарный во всеоружии, но в этой ситуации оружие только вежливость. Как главное оружие королей.

Он откинулся на спинку, пристально глядя на меня. Я, изображая спокойствие и чинность, внимательно смотрела на него, отслеживая его реакции, стараясь понять, кто передо мной и что там за предупреждающим фоном, от чего именно это исходит и как с этим обращаться. Он едва заметно поморщился и, снова поворачивая голову, чтобы посмотреть в окно, скучающе произнес:

– Вероятно, мы с вами не сработаемся.

В горле пересохло. Спокойное выражение лица удержалось с трудом из-за внутреннего мандража.

– Позвольте узнать почему, – спросила, подавляя напряжение в голосе.

– У меня аллергия на лицемерие. – Снова посмотрел на меня и слегка прищурился. – Я ясно слышал, как именно вы разговаривали со Стрельниковым и прекрасно понял, что на мой вопрос у вас ответ был иной, нежели лицемерное «извините, неловко вышло». Что у вас было на языке, Алена Васильевна? Быть может, у нас все еще есть шанс.

И я поняла, что не только я сейчас изучала и делала выводы. Глядя в его обманчиво спокойные глаза, поняла, что важно совсем не то, как вести с ним диалог, не то, чем от него фонит и что именно является источником этого; большое значение имеет то, как он быстро переходит из одного состояния в другое, полностью стирающее предыдущую маску. Поняла, что нужно быть осторожнее, потому что даже когда он не смотрит прямо, все равно не нужно быть наивной и думать, что не видит. Видит. Либо чувствует. Он знал, что я его рассматриваю, когда смотрел в окно и копался в телефоне. Он знал, что моя вежливость (очень правдоподобная, между прочим, ибо не только за своей интонацией, но и за мимикой следила), скрыла желание ответить ему должным образом, потому что все это время, что он стоял позади, пока я мило беседовала с Егором, все то время, пока он разговаривал по телефону и якобы не смотрел на меня, он анализировал движения тела и мимики, каждое слово и интонацию не упуская из виду постоянно изменяющийся контекст и динамику ситуации, мои реакции на его появление и ситуацию со Стрельниковым. Он уже сделал безошибочные выводы по этому всему, по паре минут наблюдений, и поэтому мгновенно распознал разницу между тем, что сказано и тем, что вероятно хотелось сказать на самом деле, молниеносно понял, кто перед ним и сейчас заставляет говорить без масок, ведь только у него есть на это право, при этом всем, скорее всего, успевая параллельно прогнозировать поведение и поступки, соотносить их с тем, как ведет себя человек перед ним, и прекрасно знать, когда лгут и… лицемерят. Словами ли, поведением ли.

Вот что отталкивало. Чутье, постоянно напоминающее быть осторожной было не просто чутьем, это требование инстинкта самосохранения, в качестве доказательства воспроизведшего в голове момент его взгляда на Егора. И чтобы мне не достался подобный, лгать нельзя. Он задал направление и негласные правила. Придется учитывать, ибо мне совсем не хочется того же взгляда, того же отношения, того же жеста, там последствия явно не радостные… На кому слишком многое. Поэтому, чтобы не попасть в опалу, придется очень хорошо думать и идти по заданным им параметрам. Направление первое – говори честно. Реагирует нормально, иначе бы не потребовал этого. Окей.

– Вы мне не понравились, но правила приличия не позволяют об этом говорить. – Безэмоционально, сухо и констатирующе признала я.

– Какая именно формулировка была у ответа? – усмехнулся он, напрочь игнорируя мои попытки остаться в рамках вежливого диалога.

– Нет, у меня есть вкус. – После некоторой заминки, внимательно отслеживая его реакцию. И была удивлена.

– Неплохо. – Одобрительно кивнул он, читая пришедшее смс. – Чувство юмора есть.

Реагирует не просто нормально, а вполне адекватно, значит, без загонов на тему венценосной особы, требующей к себе благоговения. Хотя с учетом того, как реагируешь на его энергетику и того, что он мгновенно прочитывает и просчитывает собеседника, эти загоны могли бы быть вполне оправданы. Но их нет. От этого сложнее, потому что льстить легко и управлять теми, кому лесть как воздух нужна, в принципе, тоже без проблем, а вот с теми, кто предпочитает откровенность и требует правду, тяжелее, особенно не зная в какой дозировке подавать, чтобы не перешагнуть дозволенное. Ладно, будем методом проб и ошибок прощупывать почву, потому я честно произнесла:

– Это была не шутка.

– Значит, все же сработаемся. – Невозмутимо заключил он. Притянул соседний стул и, положив на него локоть, стал быстро набирать текст в телефоне.

Ну, и? Что это такое и с чем его жрать? Позовите шеф-повара, я влеплю ему диз. Потому что к таким блюдам надо давать очень четкую инструкцию, еще более подробную, чем к рыбе фугу, от которой можно копыта отбросить при неправильном употреблении. Здесь продукт гораздо круче рыбы фугу, потому что к нему еще надо как-то исхитриться подойти без печального итога, а употребить его можно только одним способом, но что-то мне подсказывает, что это особая тайна мироздания и никому она не известна.

Внутри разлилось липкое, неприятное чувство опасливости, пока не страха. Ключевое слово здесь «пока». Потому что я поняла, что это первый человек, с которым мне непонятно как обращаться. Причем целый мужик, а с ними всегда было легче, чем с бабами. Нонсенс, блять.

Поставив временный блок на быстром развитии совсем неоптимистичных для меня логических умозаключений в этом направлении, я смотрела на выход и, чтобы отвлечься, размышляла, чем аукнется Стрельникову его затяжная БДСМ-оргия с нашей нервной системой, коли у нас такой покровитель теперь.

– Вы искали Стрельникова... – осторожно начала я, вспоминая почем ныне гвоздики и где приличный цветочный магазин, если решу навестить Егорушку, мягкой ему посадки в котелок раскаленный. И вместо флага, наверняка вилы в жопе, – с целью?