Открыв глаза, Шахов обнаружил себя в лагерном бараке, на нижней шконке с приваренными под матрасом стальными полосами. От полос этих исходил непобедимый холод, бороться с ним было невозможно, ибо, если одеяло большей частью подворрачивалось вниз, то сверху спящего продувал вечный барачный сквозняк; накрывшись же сверху, Шахов физически чувствовал железо внизу стужа, как нож, входила в тело, замораживая организм целиком и по отдельности - почки, легкие, ребра и все остальное.
Виктор Шахов в другое время не очень и огорчился бы перипетиям собственной судьбы: он, как пионер, всегда был готов пострадать за убеждения. Однако, возраст уже не тот, да и обыкновенная каторжная работа в обыкновенной зоне строгого режима разительно отличалась от чуть завышенной паечки и относительного комфорта брежневских политлагерей, в которых Шахову пришлось "отмотать" один небольшой срок. В те времена можно было встретить "лже-политических" - уголовников, севших за "политику" прямо с лесоповала, специально раскрутившихся за "анекдот" или матершину в адрес власти, чтобы избежать тяжкого общего труда. Они и в политзонах были как бы на особом счету - перековывались и резво занимали самые выгодные "должностя".
А вот бывшему политическому в уголовной зоне устроиться было сложно, приходилось напрягать все оставшиеся силы - как душевные, так и физические, не говоря уже об умственных. Виктор "пахал" в деревообработке, сколачивал ящики под яблоки, вино и прочие продукты. Норму выполнял, но все же чувствовал: если бы не близкий конец срока - плюнул бы на все, побежал бы или.... Что - "или", Шахов и сам не знал, хотя и думал об этом (о чем?) все время перед отбоем.
- Шах! - крикнули ему из противоположного конца барака. - Великий русский, блин... этот, физиолог! Шесть букв по вертикали!
"Великий русский блин по вертикали" - мысленно и машинально повторил Шахов, а вслух произнес:
- Павлов.
- Да ну? - сказали из угла. - Подходит! И рыба сошлась!
- Какая еще рыба? - спросил Шахов.
- Да баклан, по горизонтали, тоже шесть букв.
- Баклан - птица... чайка, одним словом... - начал Шахов.
- Птица? - перебили его.
Послышались гулкие шаги, и к шаховской шконке приблизился "мужик" Фонтан, ч-ский убивец "по пьянке", очень шебутной и хваткий на любые знания. Черпал он их в основном из ежевечернего коллективного решения кроссвордов, к которому привлекался и Шахов - как "начитанный".
- Ты, Шах, не трекаешь? Правда?
- Что - трекаешь?
- За баклана.
- Зуб даю, - по-блатному сказал Шахов, поднес к губам ладонь с отставленным большим пальцем и сделал резкое движение - будто и вправду выдергивал этим пальцем зуб.
- Да верю... - пробормотал Фонтан. - Только вот зачем я тогда на вятской пересылке одному ботанику в нюх дал... за птицу. Рыба, говорю ему, и - все!
- И пингвин, - сказали из угла. - Тоже рыба.
- Ты заглохни там, дурак! - возмутился Фонтан. - А то и тебе в нюх!
По зоновским понятиям это был уже "косяк", оскорбление без правил, поэтому зек Затырин (не фамилия, а кличка), шутивший из угла, решил пресечь Фонтана.
- Дурак у меня между ног. А насчет нюха - давай, пробуй...
Фонтан решительно пошел в угол. Через мгновение там послышалась глухая возня, и в проход между шконками выкатился клубок двух тел, извивающихся и бьющих друг друга руками и ногами.
- Ты не борись, понял! Вставай, баклан, махайся! - кричал Фонтан, пытаясь вырваться из цепких объятий соперника. - Чего ты борешься, а?!
Но Затырин, занимавшийся в юности классической борьбой, не выпускал Фонтана, ломал его. Остальные молча наблюдали, не вмешиваясь, ибо таков был закон, порядок.
Шахов все же решил пресечь кровопролитие - пока еще слабое: у Фонтана текла кровь из носа, пару раз сильно прижатого к полу, а у Затырина были разбиты губы с первого удара.
- Хватит, мужики! - сказал он, подойдя к дерущимся. - На вас же люди смотрят. Земляки, называется...
Затырин и Фонтан действительно были "полными земляками" по вольной жизни: родились в одном городе Ч. и даже работали в одном цеху на тракторном заводе: правда, тогда не знали друг друга. Но на слова Шахова они не обратили никакого внимания, продолжали месить друг друга на дощатом полу барака.
- Вы ж русские люди! - заорал Шахов. И добавил: - Век свободы не видать! - хотя и не был склонен употреблять жаргонные выражения, обходился нормальным языком.
У Фонтана взыграла совесть, хотя и отвечал он всегда насчет нее, совести, по-зековски: мол, там, где совесть была, нынче ... вырос. Было в этой поговорке нечто фрейдистское.
- Да отпусти, отпусти! - заорал Фонтан на Затырина.
- А биться будешь?
- Мы ж русские люди, а туда же, колотим друг друга. Слышал, что Шах сказал?
- А что Шах, авторитет, что ли? - заворчал Затырин, все же отпуская Фонтана.
- Кто вам воще авторитет, рожи вы беспредельные? - послышался голос вошедшего в барак Рыжика. - Устроили бойню, балбесы, шоркаетесь по полу как тряпье, весь бутор на себя собрали, шныря без работы оставили!
Рыжик легонько пнул Затырина носком утянутого и начищенного до блеска "блатного" ботинка.
- Рыжик, зачем ногой? По масти не положено, по понятиям нельзя, что я, этот, как его?... - загундосил оскорбившийся Затырин.
По лагерным законам ногами полагалось бить только сук, козлов и петухов, а "мужику" можно было заехать по роже кулаком.
- Да я что, бью тебя? - засмеялся Рыжик. - Если я тебя буду бить, дядя с мельницы... А потом, ты ж валяешься, как гнида, на полу. Вставай скорым ходом, борзота.
Затырин встал и, быстро развернувшись, чтобы ненароком не получить от Рыжика достойную мужика оплеуху, отправился в угол к своей шконке. Неожиданно заорал репродуктор; замкнулись от сотрясений драки какие-то неведомые контакты, и из динамика полилась песня - из модных, когда ударные выстукивают в темпе четырехтактного двигателя внутреннего сгорания. Не дойдя до шконки Затырин пустился в пляс. Каблуки его рабочих ботинок выделывали гораздо более сложные узоры, нежели те, что неслись из репродуктора, промежутки разделялись витиеватой дробью, похожей скорее на пение
