Кононов настраивал приёмопередатчик. Из него неслась какофония. Музыка сфер – говаривал шеф, судья межпланетной категории Чэн Ю.

Наконец из хаоса вырвались отдельные разборчивые фразы.

– Полмегаметра! Мегаметр! На Канопус ориентируй! Хш… чрщрш… странства, говорят тебе! Damn you, imbecile! Куд-ды? Avant-la! Allez!

В Пространстве шла работа. Там оборудовали гоночную трассу. Там было тесно от контейнеровозов, буксиров, катков системы «Минковский Плюс», сборных конструкций трибун и рабочих, всем этим управлявших. От голосов этих рабочих в эфире и всех девяти подпространствах.

Как раз от подпространств надлежало надёжно отстроиться. Гонка – это гонка. Честная. Только на моторах. То есть реакторах всех систем, но только в римановом пространстве трёх измерений плюс время.

Именно за это отвечал Кононов, помощник главного арбитра Чэн Ю.

– Раз-два-три! Раз-два-три! Даю настройку, – сказал он в микрофон.

В наушниках опять загомонили, только чуть более упорядоченно. Было понятно, что все сто астрономических единиц трассы уже выровнено катками «Минковский Плюс», зачищено от случайно оставленных входов-выходов в подпространства, оборудовано маячками слежения за экипажами участников. Заканчивали облачение трассы в кокон гиперполя, долженствующий предотвратить вылет шлюпок, люлек, капсул и иных допущенных к состязанию снарядов за пределы трассы. С целью исключения помех грузовым и пассажирским перевозкам.

Сто астрономических единиц. Неслучайная цифра. В честь столетия первого полёта Человека в Пространство.

Несколько движений пальцев по клавиатуре – на экране возникло лицо Айгишат Хафизовой, дежурного диспетчера «Нептуна-Пасс».

– Привет. Ещё раз сегодняшнее расписание – а?

Если уже сказал одно слово вежливости, больше не трать время на изъявления уважения, это спам. Таков закон деловой этики Пространства. Экран отобразил расписание пассажирских рейсов на сегодня. И для сравнения – стандартное, будничное. Жёлтым цветом, цветом внимания, были мечены отличающиеся строки. Да, несомненно. Когда через четыре часа начнётся гонка, за орбитой Нептуна в сторону Канопуса не будет ни одного пассажирского судна вплоть до дистанций в тысячи астрономических единиц.

Дорджиев, грузовой диспетчер «Запланетной», находившейся примерно на том месте, где был когда-то Плутон, подтвердил, показав своё расписание. Тоже притормозили приём-отправку грузов. На время состязания.

И оно того стоило. На соревнованиях впервые в истории земной космонавтики должны были присутствовать Зеркальные.

Мухачёв поднёс пальцы к вискам – и не заметил этого жеста.

Был не здесь.

Он и должен был быть не здесь. Точнее, одновременно здесь и в Пространстве. Технику этому так и не научили. Такое мог только человек. Не всякий. Тех, кто мог, называли Астропатами.

Лена Монько заметила жест Мухачёва. В её обязанности как раз и входило внимательно на него смотреть и замечать всё необычное. Буквально всё – по условиям службы Мухачёв был одет в облегающий костюм, термостойкий, защищавший от дискомфортных соприкосновений с твёрдыми предметами, поддерживавший оптимальный газо- и влагообмен, но совершенно прозрачный. Кроме плавок. Дань старинной условности, способ сделать их с Леной работу взаимно комфортной. Прозрачность давала возможность отслеживания сосудистых реакций, вздыбливания атавистического пуха, непроизвольных сокращений мышц и других отличий от фонового состояния.

Здесь, на посту слежения, в гермошлеме или термоподшлемнике надобности не было. Поэтому Мухачёв тёр виски пальцами. Кожа о кожу. Легче не становилось. Голову наполняло биение словно бы большой птицы в клетке. Она кричала, крик осаждал уши изнутри, перед глазами летали пёрышки, строчили целые периоды знаков. Непонятных.

Уставные требования той же службы запрещали Лене привлекать внимание астропата при обнаружении им необычного поведения. Видеорегистрация – в видимом, инфракрасном, радиодиапазоне, и только потом обмен сигналами. Под запись.

Тонкие смуглые пальцы с аккуратными ногтями – щёлк. Щёлк. Записано. Теперь можно. Включила микрофон.

– Серёж, голова болит?

Они много лет работали вместе. Сейчас, когда были экипажем «астропат-регистратор». Раньше, когда он был техником «Запланетной», а она диспетчером. В студенческой юности, когда были парой невесоров, то есть акробатов-танцоров в невесомости. И сейчас, когда его отделяла от неё тонкая ударопрочная преграда, они тоже были вместе. Разобщённость тел не мешала почти полной слиянности сознаний.

– Н…нет, – очнулся он, – как бы птица бьётся…

Как можно точнее описать словесно любые необычные ощущения – было одной из уставных обязанностей астропата. Так верстались карты и таблицы влияний. Уже были внесены в анналы науки открытия вспышек сверхновых, плазмоидов, полей помех – именно основанные на астропатии. Чутьё сверхчувствительных людей шло впереди конструкций точных приборов, направляя инженерную мысль.

– А это не Зеркальные? – серые глаза Лены блеснули догадкой, светлые волосы взметнулись ореолом. Тяжесть-то на посту одна двадцатая земной. – Сегодня же гонка.

– Н…нет. Я их чувствовал… не так. Раньше – не так.

– Тебе кофе послать? Или что вкусненького?

– Ой, кофе точно нет. Собьюсь с настройки, – улыбнулся, проваленные щёки, синеватые от бритья, чуть округлились, на выпуклом лбу разгладились тонкие штрихи морщин, – а вот астропенку-мороженое, а?

Готовить мороженое в невесомости было хобби большинства девушек, работавших в Пространстве. Взбить миксером молочную смесь и во вспененном состоянии высунуть в шлюз. Закрыть-открыть, и всё. Недостижимой на Земле нежности замороженная масса из молочно-сладких пузырьков. Сергей слизывал, артистически, по-кошачьи шевелились тёмные усы, тонкие, чётко прорисованные складки ушей, щурились карие глаза в лаково отливающем обрамлении чёрных длинных ресниц. Работал на публику. Свою публику, свою Лену.

Вдруг остановился. Поморщился. Лена увидела: карие глаза-вишни словно дали сок. Так покраснели белки.

– Где? – не договорила она. Подсказывать запрещено уставом. Где больно – вопрос-подсказка: а вдруг это не боль.

– Со стороны… Кан-нопуса… один… но он не один.

Жужжание, цыкание, пение десятков приборов в посту слежения словно разом стихло – нет, конечно, не стихло, просто все чувства Лены сосредоточились на Сергее.

– Сергей! Кто – один? Точнее, пожалуйста.

Пауза.

– Астропат Мухачёв! Я регистратор Монько! Раз-два-три – приём!

– Д-да… На связи! Ощущаю: один терпит бедствие, рядом с ним есть неспособные помочь!

– Дистанция? Координаты?

Трасса была готова. С центральной трибуны, приготовленной для почётных гостей и находившейся в зоне Свободного Полёта, в бинокли гипервидения, выдававшиеся каждому зрителю и позволявшие визуализировать гиперполе ограждения, она была видна как исполинская труба, простиравшаяся от задворок Солнечной системы в сторону Канопуса. Бинокли, а также фан-экраны, предназначавшиеся для просмотра состязаний компанией болельщиков, окрашивали гиперполе – материал этой трубы – в светлый лилово-синий оттенок. На его фоне человеческий глаз наилучшим образом видел красное смещение гоночных экипажей. По бокам трассы через равные расстояния размещались маячки слежения, снабжавшие информацией судейскую бригаду. На предельном увеличении можно было различить вдали финиш – грандиозные ворота, оборудованные сигналом пересечения линии, а за ними круг почёта и тормозную сетку из силополевых тяжей. Сетка обязана была обеспечить бестравматическое торможение тем, кто разгонится свыше скорости света. Буде таковые найдутся. Ведь ожидались Зеркальные.

Их потому и называли Зеркальными, что их мир был тахионным. Микрочастицы этого мира рождены были непрерывно вращаться, поддерживая скорость выше световой, и не имели возможности замедлиться ниже этого предела. Служившего своего рода зеркалом между мирами. Зеркальным было известно ион-тахионное преобразование, но оно позволяло землянам лишь увидеть их – существ со схемой строения тела, подобной человеческой, но отличавшихся деталями облика. Клювастые головы с откинутыми назад хохолками-пучками приёмопередающих антенн начисто исключали термин «гуманоиды» – жизнь очередной раз оказывалась причудливей самой разнузданной фантастики.