А я не знаю, что именно тогда почувствовала, правда. Наверно, так оно и выглядит – то самое шестое чувство. Просто в один момент внутренний голос сказал мне: «Нет. Ты туда не сядешь». И я решила послушаться – как-то раньше со мной внутренний голос не разговаривал, может сейчас самое время, да? И подругу за собой подальше от машины потянула, а то та уже радостно карабкалась в салон.
Водитель сначала посмеялся, мол, не думал, что мы такие трусихи, а то не стал бы тратить время. А потом резко стал злым. Ну, буквально, вот он улыбается – и вот уже кричит строго так, чтобы мы немедленно садились в машину. Тут уже и подруга попятилась прочь, слишком вид у мужика жуткий стал. Мы с ней переглянулись и побежали вперед, петляя, даже специально с дороги в посадку сбежали, на случай если мужик выскочит из машины и силком нас потащит.
И в общем-то правильно сделали. Мужик сначала просто кричал зло, чтобы мы возвращались, потом сигналил, потом мееедленно поехал по дороге, и продолжил нас звать, то ласково, то грубо. Это было жутко! Вы только представьте – вот мы вдвоем, молодые девчонки, и этот псих нас преследует! Я никогда так быстро не бегала по пресеченной местности! Мой физрук мог бы мной гордиться.
Оставшиеся 15 км до города мы пролетели на крыльях ужаса за какие-то рекордные 40 минут, и даже почти не запыхались. Потом еще думали, как у нас это получилось, но ничего кроме адреналина в голову не приходило. Пикап отстал от нас только на подступах к городу, когда стало ясно, что ловить в общем-то нечего.
До сих пор не могу понять, почему он не вышел из машины? Хотя…
В общем, первое, что мы сделали – это кинулись со всех ног к посту ППС, он как раз по пути стоял. Полицейские нашему появлению посреди ночи удивились, и пару раз переспросили, точно ли мы не проститутки. Но, убедившись, что на ночных бабочек, особенно после нашей беготни, мы не тянем, выслушали.
И тут же стали серьезными. Пока один из патрульных отпаивал нас чаем, два других кинулись куда-то звонить по рациям и что-то бубнить – я не вслушивалась, но вроде про перехват. Потом у нас несколько раз переспросили марку машины, особые приметы, все такое. А мы что? На память не жалуемся. И марку назвали, и даже номер машины в памяти отпечатался, и портрет мужика хоть сейчас готовы были рисовать. Бесценные свидетели, ага.
Нас отпустили только к рассвету, причем предварительно вызвали наших родителей. Те сначала ругались, мол, взрослые уже барышни, и в полиции, но потом, когда узнали, в чем прикол, тоже пришли в ужас. И мы отправились по домам.
Но это был еще не конец истории. Оказалось, что на том участке часто пропадают люди, обычно дачники, но и случайные пешеходы тоже. Причем ни возраст, ни пол роли не играли – пропадали как мужчины, так и женщины, старые, молодые, все подряд. Их потом не находили, писали о пропавших без вести. Кто-то из тех, кому повезло как нам, тоже рассказывал потом про пикап.
Вот только… наша память не помогла следствию. Я готова была поклясться, что правильно запомнила номер, но такой машины просто не было в базе! Совсем! Даже запросы в соседние области не помогли! Такой машины просто не существовало. А фоторобот не смогли опознать ни те же базы, ни просто люди.
У меня лично объяснения этому феномену нет. Если только тогда, ночью, на дороге мы не встретили призрак, но это было бы слишком нереально…
Никогда больше не возьму вторую смену…
Я тогда только-только выпустилась из университета и устроилась на свою первую работу. К сожалению, психологов, особенно с моим стажем, никуда особенно не брали, но мне повезло – меня позвал к себе лично глава одной больницы. Вернее диспансера, куда свозили людей со всей области лечиться от туберкулеза. Место такое себе, особенно для начинающего, да и слово «туберкулез» до сих пор пугает подавляющее число всех моих знакомых, но… Повторюсь, у меня не было выбора. А зарплату там предлагали очень приличную, плюс льготы, отпуск и все вкусные бонусы. И я согласилась.
На самом деле не так страшен черт, как его малюют. Да, больница наша не особенно приятная, как в плане внутреннего содержания – старое здание, старое оборудование, хлопающие на ветру ставни окон – так и по контингенту. Но работать вполне можно. Практики там набираться, опыта. К тому же не все больные у нас из так называемых маргиналов, есть и вполне приличные люди. А к тем, от кого можно заразиться, меня не допускали, они вообще в отдельном крыле находятся.
На тот момент, когда все случилось, я проработала в больнице чуть меньше года. Мне даже понравилось. Персонал и врачи у нас хорошие, душевные, больные тоже проблем не доставляли. Я слышала от своих однокурсников, особенно тех, кто в женских консультациях, как их с их советами даже матом посылали, а мои ничего, исправно приходили, заполняли тесты, жаловались… И называли по имени-отчеству, с уважением. Это было приятно.
В тот вечер я, как обычно, закончила обход особенно тревожных пациентов, поговорила со всеми, одного отправила к психиатру, потому что там лечение нужно было медикаментозное, и чисто на секунду заскочила в кабинет переодеться. Но не успела я взяться за ручку двери, как в нее постучали.
Я открываю, а на пороге стоит мужик. Внешне – типичный наш пациент из тех, кого под лавочкой находят. Огромный, небритый, весь в грязи и воняет так, что мне аж плохо стало. Одежда на нем тоже странная была – вроде как бушлат армейский и какие-то сапоги с высокими голенищами, но я особенно не приглядывалась – я на лицо смотрела и с каждым мгновением пугалась все сильнее. Уж очень рожа у мужика была страшная, какая-то перекошенная, звериная почти.
Я попятилась, а мужик ухмыльнулся и за мной в кабинет протискивается. На табуретку садится, бушлат свой расстегивает, демонстрируя грязную и рваную тельняшку, и говорит:
– Мне бы, доктор, консультацию. Проблема у меня.
А я сижу и вспомнить его не могу. Вроде бы такого у нас в отделении точно не было, я своих всех знаю, но вряд ли к нам кто-то посторонний зашел бы, у нас и красть-то нечего, если на то пошло. Тем более в моем кабинете, где кроме стола, двух стульев и большого шкафа с картами больных нет ничего. А, ну, еще кактус на подоконнике помирал с момента моего заселения.
Подумала еще «Профессионал я, или погулять вышла? Вот больной, надо работать», но на часы покосилась выразительно. А мужик, будто не замечая моих намеков, ухмыльнулся еще шире и завел свою пластинку. Все ему плохо, все не так, врачи ужасно лечат, санитарки отмахиваются, жена ушла, жизнь – боль. И еще протяжно так, неторопливо. Я на часы уже открыто кошусь, считаю минуты, чтобы не заснуть, а он все продолжает и продолжает, как заело его.
Три часа мы так просидели. Причем его совершенно не смущало, что я сижу молча или занимаюсь какими-то посторонними делами. Он меня вообще не замечал, не слышал и не видел. Даже когда мне позвонила моя соседка, с которой мы квартиру снимали, и спросила, где я шатаюсь, он не прервал свой монолог.
А потом ко мне в кабинет заглянул офигевший охранник и поинтересовался, что я, собственно, делаю в больнице.
– Все уже домой ушли, дежурные в другом корпусе, только вы сидите, – гаркнул он и демонстраивно тыкнул в часы. Можно подумать, я в те часы не пялилась неотрывно последние полчаса…
– Так пациент же, вон сидит, – я ткнула рукой в сторону стула, мельком удивившись, как охранник мужика моего не заметил, он же своим стулом половину прохода перегородил.
Охранник так ласково на меня посмотрел, «Заработались вы, идите домой», говорит. И демонстративно стул к стене отодвигает. А мужик тот, не меняя позы, как будто не из-под него стул вытащили, ухмыльнулся в последний раз и… растворился в воздухе.
Вот тут мои нервы и сдали. Как я орала – слышала вся больница, и как бежала – тоже. Долго потом вообще в кабинет заходить отказывалась, даже просилась направить меня к психиатру, потому что это вообще не нормально – то, что я видела. Но…
