«Прости мне, – говорил он, – великая лавра Сергиева, если мысль моя с особенным желанием устремляется в древнюю пустыню Сергия. Чту и в красующихся ныне храмах твоих дела святых, обиталища святыни, свидетелей праотеческого и современного благочестия; люблю чин твоих богослужений, и ныне с непосредственным благословением преподобного Сергия совершаемых; с уважением взираю на твои столпостены, не поколебавшиеся и тогда, когда колебалась было Россия; знаю, что и лавра Сергиева, и пустыня Сергиева есть одна и та же благодатью, которая обитала в преподобном Сергие, в его пустыне, и еще обитает в нем и в его мощах, в его лавре; но при всем том желал бы я узреть пустыню, которая обрела и стяжала сокровище, наследованное потом лаврою. Кто покажет мне малый деревянный храм, на котором в первый раз наречено здесь имя Пресвятой Троицы? Вошел бы я в него на всенощное бдение, когда в нем с треском и дымом горящая лучина светит чтению и пению, но сердца молящихся горят тише и яснее свечи, и пламень их досягает до неба, и ангелы их восходят и нисходят в пламени их жертвы духовной… Отворите мне дверь тесной келлии, чтобы я мог вздохнуть ее воздухом, который трепетал от гласа молитв и воздыханий преподобного Сергия, который орошен дождем слез его, в котором отпечатлено столько глаголов духовных, пророчественных, чудодейственных… Дайте мне облобызать прах ее сеней, который истерт ногами святых и чрез который однажды переступили стопы Царицы Небесной… Укажите мне еще другие сени другой келлии, которые в один день своими руками построил преподобный Сергий, и в награду за труд дня и глад нескольких дней получил укрух согнивающего хлеба… Посмотрел бы я, как, позже других насажденный в сей пустыне, преподобный Никон спешно растет и созревает до готовности быть преемником преподобного Сергия… Послушал бы молчания Исаакиева, которое, без сомнения, поучительнее моего слова… Взглянул бы на благоразумного архимандрита Симона, который довольно рано понял, что полезнее быть послушником у преподобного Сергия, нежели начальником в другом месте… Ведь это все здесь: только закрыто временем или заключено в сих величественных зданиях, как высокой цены сокровище в великолепном ковчеге! Откройте мне ковчег, покажите сокровище: оно непохитимо и неистощимо; из него, без ущерба его, можно заимствовать благопотребное, например безмолвие молитвы, простоту жизни, смирение мудрования»…

Назначенный викарием петербургской епархии, он недолго прослужил в этой должности и назначен архиепископом Тверским.

В Твери в течение ста дней он обозрел епархию, в каждом храме ее без приготовления произнося поучение. Только что начал он действовать в Твери, как был перемещен в Ярославль, а оттуда менее чем по истечении года – в Москву (24 марта 1821 г.).

В 1823 году явился знаменитый труд Филарета «Христианский катехизис православной кафолической восточной грекороссийской Церкви», по которому поныне обучается вере вся русская молодежь.

Пользуясь особым доверием императора Александра I, Филарет писал по его поручению Манифест Императора, в котором тот передавал права престолонаследия помимо второго, отрекшегося от престола, брата Константина – Николаю Павловичу.

Сперва, по неведению этого манифеста, когда дошла весть о кончине в отдаленном Таганроге Александра I, народ приведен был к присяге великому князю Константину Павловичу, затем, когда выяснилось отречение того, надо было вновь приводить к присяге – уже Николаю Павловичу В Петербурге эти обстоятельства послужили одним из поводов к так называемому Декабрьскому бунту В Москве, благодаря твердости Филарета, все обошлось спокойно. Он, при получении Манифеста Императора Николая, вынес из алтаря государственные акты, прочел Манифест Александра I, отречение Константина и произнес: «По уничтожении силы и действия данной присяги непреложным от нее отречением того, кому она дана, – тут он осенил народ на три стороны крестом и выговорил слова новой присяги: – Я, нижепоименованный, обещаюсь и клянусь».

На коронации государя Филарет был возведен в сан митрополита.

Почти все время состояния московским митрополитом Филарет прожил безвыездно в Московской епархии. Вследствие некоторых недоразумений он с неприятностями покинул Петербург в мае 1824 г. и уже навсегда.

Как впоследствии ни просили Филарета возвратиться туда, его решение не выезжать более в этот город осталось непреклонным.

С окончательным переселением в Москву его учено-литературная деятельность почти прекращается, заменяясь проповедничеством. Кроме того, всей душой он отдался устройству епархии, бывшей до него в довольно запущенном состоянии.

Близким наблюдением за духовно-учебными заведениями, в его время в его епархии достигшими полного расцвета, он как бы создал целое поколение прекрасного, развитого, истинно православного духовенства.

Чрезвычайно строгий и настойчивый в своих требованиях, он вместе с тем был чрезвычайно внимателен к духовенству, входя во все подробности всех его нужд, глубоко вдумываясь в обстоятельства тех отдельных случаев, которые вызывали его вмешательство.

Он оказывал особое почтение заслуженным священникам, и бывали примеры, что он, всегда слабый, был доступен и в ночные часы и, после двухдневной поездки по осенним дорогам внутри епархии, с освящением двух храмов, поспевал ночным переездом в Москву на отпевание приходского священника.

Величайшее уважение всей России окружало Филарета. Иностранцы, приезжавшие в Москву, старались увидеть его, как удивительное явление. Высоко ценился голос Филарета в вопросах государственных, и почитавший его государь Александр Николаевич часто совещался с ним о важнейших вопросах управления. Так, Филаретом составлен Манифест на освобождение крестьян.

То обаятельное впечатление, какое оказывал митрополит Филарет на современников, нашло себе прекрасное выражение в известном стихотворении Пушкина «Стансы».

Эти вдохновенные строфы вот по какому поводу вылились у Пушкина.

Когда Пушкин написал полное глубокого отчаяния стихотворение:

Митрополит Филарет ответил ему следующими строками: