Новая книга Улукбека Чиналиева не столько воссоздает события, сколько показывает внутренний мир автора на разных этапах его жизни. Студенчество, как оно воспринималось провинциалом, не побоюсь этого слова. Формирование лидерских качеств, определивших дальнейшее послевузовское хождение по ступеням и коридорам власти, общение с разнообразным начальством. Карьера, которая, конечно, требует жертв, нравственных и физических сил (а это самое интересное, так как автор, один из первых, обращается к закулисью, знакомому и комсомольско-партийному чиновнику, и дипломату).

Сегодня эта книга интересна и тем, что многие реалии советской жизни забываются даже жившими в том, коммунистическом, мире, а молодежи и подавно неизвестны.

В книге отсутствует назидательно-воспитательный тон, она без «да… были люди…».

Интересны «декорации», фон, на котором рисуется жизнь. Прошу прощения за оставшуюся там, в другой реальности, фразу: «формирование личности и характера молодого, а позже зрелого человека», когда должность диктует отношение ко всему окружающему.

Не сомневаюсь, что открывший книгу узнает, что чувствовали те, для кого СССР – и судьба, и биография.

Два дня трудился, написал о времени студенческих лет и одним нажатием пальца на клавишу компьютера утратил текст. Начну все сначала.

Ландшафт за окнами студенческих общежитий меняется в зависимости от времени года. В нескольких десятках метров от окон нашей комнаты – лесной массив Измайловского парка. Листья с деревьев все падают и падают, густо, но не быстро, опускаются они кругами с безжизненной легкостью, унылой и медлительной. Их никто не убирает, они лежат толстым слоем, в котором можно увязнуть по щиколотку. Воет резкий ветер в парке, стучит в окна холодный дождь. Близость дубравы привлекательна для юношей и девушек, зимой – катанием на лыжах и коньках, летом – спортивными коллективными играми и прогулками на велосипедах и лодках.

Если свернуть за угол нашего кирпичного корпуса и направиться на восток по 7-й Парковой улице, то через пару сотен шагов ты уже на улице Первомайской, проходящий с юга на север через район Измайлово. На ней размещены продуктовые и промтоварные магазины, ресторан, кинотеатр «Первомайский» – с широкоформатным экраном и вечным дефицитом билетов (хотя зал рассчитан на 1400 мест). Перед началом сеанса открывался занавес, украшенный композицией на тему киноискусства. Это был один из главных культурных центров Восточного Измайлова, выделяющийся на фоне типовых унылых жилых застроек. Его открытие полвека назад было примечательно тем, что в нем состоялась премьера фильма «Бриллиантовая рука». Накануне сеанса только и слышалось: «У вас нет лишних билетиков?», и очень редкий ответ был утвердительным.

Севернее от нашего корпуса, на 6-й Парковой, разместились Измайловские бани. Сейчас их интерьер украшает мозаика на тематику Петровских времен на стенах и потолках, затейливая резьба по дереву, а в прежние времена царила помпезная сталинская архитектура. За массивными дверями следовал огромный вестибюль с высоченными потолками. В холле – удобная гардеробная с металлическими номерками и березовыми вениками для парной. После крутого пара к услугам клиентов жигулевское пиво, как не выпить даже тем, кто относился к нему без пристрастия.

Между 5-й и 6-й Парковой, на первом этаже высотного жилого дома пристроилась пивнушка с широкими запотевшими окнами, смотрящими в сторону парка и на тротуар, по которому сновали студенты от места жительства к месту учебы и обратно. Подъезды дома были с обратной стороны питейного зала, и это изолировало жителей от любителей веселящего напитка. Назвали пивнушку «Тринадцатая кафедра», двенадцать кафедр составляли наш факультет «Автоматизации и механизации производства».

Обстановка в распивочной была такова, что невольно смягчалось человеческое сердце. Хотя места в ней немногим больше, чем в салоне трамвая, – так плотно заставлено все свободное пространство круглыми столиками, – ни у кого не возникало желания сделать заведение просторнее. Буфетчица в красном фартуке, цвет которого гармонировал с носами завсегдатаев, пользовалась непререкаемым авторитетом, и надо было допиться до чертиков, чтобы осмелиться ей противоречить. Знатоки «Тринадцатой кафедры» платили впрок за несколько кружек пива, пристраивались стоя за столиком, неторопливо цедили напиток, затем вновь вне очереди подавали пустую кружку хозяйке за буфетной стойкой. Запасливые приносили с собой сушеную рыбу, или, как ее называли, тараньку, которую бережно разделывали, рыбий пузырь жарили с помощью зажженной спички. Делились деликатесом по-братски, даже если за столиком оказывались незнакомые лица. Очередь безмолвствовала в ожидании освободившихся кружек либо предъявляла собственную посуду. Отстой пены исключался, с этим мирились: это было предпочтительней, чем разбавлять пиво водой, оскорбляя чувства потребителя. Однажды кто-то из очереди осмелился подать возглас: «Почему не доливаете?!» Возмущенный ответ из той же очереди: «Потому что не разбавляет!» Кого-то это подталкивало приготовить коктейль «Ерш»: четверть поллитровки водки (в народе ее называли чекушкой) смешивали с кружкой пива – и певучий напиток готов.

Осеннее утро, комната общежития на четверых наполняется светом.

– Рассвет уже полощется! Вставайте, граф, вас ждут великие дела! – будит нас Саша Бородков (мы его звали Борода).

Вылезать из постелей не хочется, впрочем, в городке очень многие никогда не вставали спозаранку даже в самую ясную погоду, ибо это не ранние пташки, а ночные птицы. Шутка взбадривает больше автора, остальные молча заправляют свои панцирные кровати, включают электробритвы, а кто-то настраивает станок с безопасной бритвой, каждый у своего небольшого зеркальца. Один умывальник и санузел в блоке, где проживало семеро студентов, обязывали проявлять деликатность и как можно меньше создавать помех друг другу. По негласному правилу приоритет имели старшие по возрасту: Геннадий Давыдкин (мы звали его Бугор) и Александр Хомутский (Сан Саныч).

Борода – спортсмен, борец-вольник (иногда он демонстрировал мельницу, однажды у него что-то не срослось, и результат был на лице), он марширует с голой грудью, энергично разминает тело и, обливая его холодной водой, фыркая, вытирается купальным полотенцем. Задор, с каким он проделывает манипуляции, передается окружающим.

Бугор основателен во всем: одежде, учебе, разговоре.

Сан Саныч скребет себе голову жесткой щеткой, волосы его вьются на загорелых висках тем круче, чем сильнее он их трет, а что касается декоративной стадии его туалета, то она завершается быстро. Он из города Тольятти (до 1964 года – Ставрополь), за год до его приезда в Москву названного в честь лидера компартии Италии. В армии Сан Саныч пристрастился к куреву, а в рабочем коллективе закрепил привычку. Он, как и в любое другое утро, прикуривает «Шипку» и с сигаретой шагает взад-вперед по комнате. Что только он не курил… «Солнце», потом была «Ява», дед из киоска сказал ему про некачественный болгарский табак, и он перешел на «Приму». Когда ему твердили, что курить – здоровью вредить, иногда слишком умным он отвечал: «Оно то ясно, что понятно, не иначе как вообще, по сравнению с превосходным, чуть ли не буквально…»

Пока старшие разбираются, мы с Бородой спускаемся на первый этаж, в буфет, где нам предстоит позавтракать. Гастрономическим разнообразием закусочная не отличалась: сосиски с картофельным пюре, яичница, кефир, чай, хлеб; нас все устраивало и по цене, и по качеству приготовления.

Борода заказывает в буфете: