Его потенциальный оппонент простил ему его ошибку и продолжил свои дела. «Второго шанса не будет». Дверь была близко. Майлз вновь достал камеру. Но теперь та фигура, что секунду назад спокойно копошилась у трупа охранника, уже стояла у самого стекла, облокотившись на него спиной. Пациент. На нём была типичная одежда для обитателей того места — монотонные штаны и рубашка поло с каким-нибудь номерком. В своих руках он сжимал рацию, которую, по всей видимости, так долго отдирал от бездыханного тела. Спустя секунду устройство связи полетело в сторону трупа, а в руках у психа осталась всего-лишь батарейка.

Щелчок. Писк. Репортер был просто ошарашен — в руках у парня была камера ночного видения. Точно такая же, как и у него самого. «Это конец, — пронеслась мысль в голове, — мне нигде не спрятаться от него».

Спустя секунду, так и случилось — прибор заработал. Пациент начал медленно осматривать помещение, в котором проводил всё прошедшее время, а Апшер, в свою очередь, убедился в том, что тот человек не смог бы попасть к нему ни через какую дверь. И такой двери, которая связывала бы те две комнаты, действительно не было — он был в полной безопасности.

Но кем же был этот незнакомец? На памяти скромного служителя новостей, никто из присутствующих в Маунт-Мессив психов не мог и дубинки в руках нормально удержать. А тот человек управлялся с камерой и делал это… довольно неплохо. Пожалуй, даже слишком неплохо для того, кто лишился головы. И хоть сам Майлз не мог сказать, что руководило им в тот момент, но он собрал всю волю в кулак и ударил этим же кулаком по бронированному стеклу. Пускай тот удар был более похож на слабый хлопок, едва выдавливаемый из двигателя старой машины, но его хватило. Псих был ошарашен не менее сильно, чем сам журналист.

В тот момент сквозь толстые слои защиты на каждого из них смотрели два испуганных глаза. Но почему же никто из них не бежал? Не спасался бегством, думая лишь про то, как прожить еще пару секунд в том бренном мире? Непонятно. Никто из них не знал, что делать. И никто из них не ожидал тех обстоятельств, что случились.

Пациент начал медленно подходить к стеклу. Еле перебирая ногами, он ступал с такой же осторожностью, что и сам репортер — словно сам был крысой для мышеловки, словно боялся того, кто стоял за стеклом.

И чем ближе он подходил, тем лучше мог рассмотреть человека, что ударил по треснутой броне: порванная кожаная куртка, что, казалось, порвалась задолго до тех событий, окровавленная рубашка, мятая и серая, как осенний лист, грязные джинсы тёмно-синего цвета и сбитые коричневые туфли, возраст которых был в пору носителю. Но самым примечательным было его лицо — всё в мелких порезах, глубоких ранах, крови, грязи и мутной воде — то был явно не лучший день для простого парня.

Они оба замерли на одинаковом расстоянии, будто бы оценивая своего соперника прежде, чем вступить в бой. Стальной взгляд Майлза явно брал верх. «Неожиданный поворот событий», — он смотрел на того человека и видел в его глазах то, что давно не показывалось во взгляде обитателей той больницы, — разум.

Журналист сделал шаг вперед. Прогнившая доска треснула под его весом, и нога репортера упала в пол по самое колено. Звук был очень громким. Пациент, в свою очередь, пошатнулся. Его роковой шаг назад привел к падению и он упал на двухъярусную кровать. Словно большое домино, весь ряд спальных мест медленно опрокинулся на бок.

Оклемавшись, они вновь замерли. Они вновь стали на целый шаг дальше, и вновь кто-нибудь должен был его сделать. Вдалеке прозвучал выстрел. Еще один. Еще один. Репортер оглянулся и понял, что стрельба шла не с его стороны, а псих в свою очередь, медленно попятился к стеклу спиной. Страх — сильнейшее оружие.

Парень спрятался под кровать, а Майлз неподвижно стоял и ждал того, кто быстро бежал в его направлении. Загнанная лань в ожидании гепарда. Взгляд бесстрашного репортера вне сомнения вызывал восхищение и уважение каждого, кто его видел, даже если это и был всего один человек.

— Где он? Где он?! — прокричал еще один пациент, ворвавшийся в палату.

Майлз молчал. Смотрел прямо в глаза смерти и шел к стеклу, пока не уперся туфлями в стену — испытывал своего палача так, будто бы ему ничего не угрожало. А, быть может, это действительно было так? Выстрел. Вооруженный мужчина медленно подходил к репортеру, стреляя в стекло. Еще выстрел. Кажется, он начал понимать, что пользы от стрельбы под стеклу было очень мало.

— Я спрашиваю тебя в последний раз, — сказал он, наставляя ствол пистолета на голову сопернику, — где он?! Ты не мог устроить весь этот шум, а это значит, что ты был здесь не один! Говори! — Апшер молчал.

Выстрел. Щелчок. Еще щелчок. Пустой револьвер щелкал ударно-спусковым механизмом, перебивая монотонный стук часов. Осознав это, псих ударил по стеклу кулаком, всматриваясь в глаза репортера. И лишь когда он покинул комнату, журналист смахнул со своего лба холодный пот, смотря на огромную дыру в стекле, которую его соперник не заметил только по чистой случайности. Глупая привычка рисковать всем, что есть, чуть не стоила ему жизни.

Тем временем, парень вылез из-под кровати. В его глазах вместо страха читалось только чувство благодарности и небывалое восхищение. Такого журналист не видел даже в глазах самых преданных поклонников. Они оба стояли у самого стекла. Нелепая случайность заставила их приблизится на максимальное расстояние. Остался лишь один выбор. Роковой выбор. Репортер протянул руку сквозь дыру…

— Майлз Апшер, — хриплым и уставшим голосом проговорил мужчина.

— Вейлон Парк, — ответил ему его новый товарищ.

Так завязалась то странное знакомство за миллиметрами непробиваемой брони. За стенами. Обменявшись приветствиями, они разошлись в разные стороны от стекла. У каждого из них была своя дорога, но то был первый и последний раз, когда они видели друг друга живыми…

========== Бог любит тебя? ==========

— Как ты думаешь, бог любит тебя? — Ричард Трагер говорил с явной насмешкой, расхаживая вокруг одного из его пациентов.

Очередной бедняга, привязанный к деревянному столу. Очередная муха, что попалась в столь крепкие сети седовласого паука. Отсюда нет выхода, никогда не было. Плохо закрепленные кожаные ремни, как иллюзия свободы, которая таилась за каждой дверью, и изредка щелкающие ножницы Ричарда, как напоминание об её отсутствии.

Доктор медленно обходил стол, проводя острыми лезвиями по его ободкам — водил по струнам страха и владел им в совершенстве, словно маэстро своим виолончели. Все попытки бежать должны пресекаться одним движением смычка, одной струной.

Человеку на столе страшно. Его пугает эта музыка, а еще больше пугает сам мастер — волосы встают дыбом, руки трясутся, несмотря на кожаные ремни, а глаза истерически бегают по комнате, в поисках утерянной свободы. Он ерзает, терзает себя, выламывает все свои кости только ради того, что бы еще хоть раз увидеть солнце — всё идет по плану.

— Ты переживал не одну пытку, раз за разом произнося мольбы, клятвы, заклинания, проклятия… ссылаясь на «помощь сверху»… Идиот…