–– Это говорит только о том, что вы плохо знаете своего мужа.

Пока я приходила в себя, пытаясь осмыслить услышанное, и понять, что же именно его так взвинчивает (мое своеволие, собственное самолюбие, уязвленное политическими неприятностями, или мысль о том, что в Париже я так близка к Клавьеру, – тут любую версию можно было предполагать), Александр отошел к окну, встал, повернувшись ко мне спиной, словно не желал больше разговаривать. Под щеками у него ходили желваки, и это доказывало, что его спокойствие видимое и является только прикрытием для бушующей внутри бури.

Рассерженная, я растерла себе запястья. Синяков не будет, конечно, но я как-то отвыкла в последнее время от подобного физического воздействия. Он, надо сказать, и раньше его не чурался… Это одновременно и возмущало меня, и вызывало странное, животное какое-то уважение к нему как к мужчине. Этот человек умел укрощать женщин, подобной способности у него, конечно, не отнять. Не потому ли я так влюбилась в него когда-то и влюблена по сей день? Он всегда демонстрировал, что любые попытки им управлять обречены, что его мужская сила может подчинить женскую, и это заставляло смиряться. Да и втайне восхищаться его несгибаемостью.

То, что он сейчас мне продиктовал, по сути, означало, что я должна в самом скором времени, ни о чем не спрашивая и ничего не требуя, покинуть Париж. Уехать до этой второй пресловутой встречи роялистов с Бонапартом, о которой толковал Талейран… Но, как ни реальны были угрозы, высказанные Александром, я чувствовала, что во мне просыпаются упорство и желание спорить. Было уже ясно, что из попыток повлиять на герцога ничего не выйдет, но уйти вот так, вообще не поговорив, казалось мне невозможной глупостью.

Я взяла шляпку и, пока надевала ее перед зеркалом, произнесла как бы мимоходом:

–– Вы слышали хотя бы о том, что Париж наполняется эмигрантами? Многие аристократы вернулись в столицу. Среди них – Мортемары и Монморанси, Шуазели и Лавали.

Я закончила на вопросительной ноте. Голос мой звучал почти спокойно. Александр ответил не сразу, а когда заговорил, то все так же не повернулся ко мне лицом.

–– Это Бонапарт пытается создать вокруг себя подобие двора. Потому призывает их.

–– А вы это не одобряете?

–– Не одобряю что? – Мне показалось, он усмехнулся. – Любые фокусы этого человека направлены на то, чтобы задавить нас. Чем больше аристократов он привлечет, тем более беспомощным будет казаться законный король.

–– И вы…

–– И я в этой комедии, конечно, не буду участвовать.

–– К нам в отель дю Шатлэ приходил господин Симон, – сообщила я, ничуть не вдохновленная, конечно, его последними словами. – Вполне возможно, ваша позиция может привести к тому, что у нас заберут парижский дом.

Он испустил тяжелый вздох и ответил с мрачным юмором:

– Дома, поместья… Я даже и не сомневаюсь, что для Бонапарта, как для любого республиканца, чужое добро может быть привлекательно.

–– Так, может быть, я могла бы как-то воспрепятствовать этому?

Александр обернулся и взглянул на меня с нескрываемым удивлением, впрочем, не особо доброжелательным.

–– Вы? Что же зависит от вас?

Я на миг запнулась, чувствуя, что у меня от волнения сильно застучало сердце. Муж ничего не знал о моих тайных отношениях с Талейраном, и я меньше всего хотела что-либо ему об этом говорить. Однако самую суть ночного разговора передать надо было… подобрав для этого наиболее округлые, наименее подозрительные словесные обороты и исключив все то, что могло навести Александра на неприятные выводы.

–– Вчера я получила приглашение на бал от министра иностранных дел, – произнесла я как можно спокойнее, хотя испытующий взгляд герцога выдержать было не так легко. – Как мне удалось выяснить, я буду одной из многих аристократок, которые посетят его. Мне кажется, прими я приглашение, это позволило бы Бонапарту смягчиться и не трогать наш дом… и по этой причине я могла бы пойти на тот бал. Ведь это сущий пустяк.

Я явно недооценила проницательность Александра. Еще не закончив, я по выражению его лица поняла, как поразило его услышанное, и последние мои слова по этой причине прозвучали совсем безжизненно, без какой-либо убедительности. Я умолкла, чувствуя сильную неловкость и беспомощно комкая в руках перчатки.

Казалось, то, что я сказала, на миг оглушило его. По крайней мере, он ответил далеко не сразу. Заложив большие пальцы рук за пояс, Александр медленно приблизился ко мне и некоторое время молча на меня смотрел. По его виду я поняла, что он понимает: то, что я упомянула как сущий пустяк, на самом деле является довольно важным для меня обстоятельством.

 Он не спросил меня о Талейране, не осведомился, зачем и когда меня к нему пригласили, не поинтересовался, какие отношения связывают меня с министром, которого в роялистских кругах считали предателем. Его вообще, похоже, не занимали второстепенные подробности моего сообщения. Александр сказал всего пару фраз, медленно и веско, ледяным тоном:

–– Вот и обнаружился тот второй путь, который вы ищете, Сюзанна. Теперь ваш приезд становится объяснимым. Не так ли?

–– Что это вы имеете в виду? – переспросила я, стараясь сохранить самообладание. У меня пересохли губы.

–– Вы пытаетесь отыскать в жизни собственную дорогу. Отличную от моей. Дорогу, которая идет в обход нашего брака. Черт возьми! Мне следовало бы всегда помнить об этом.

–– Помнить о чем? Что за глупости, Александр? – взмолилась я. – Я ваша жена, и не мыслю себя в другом качестве!

–– Да, вы моя жена, вы герцогиня дю Шатлэ…

Взорвавшись, он воскликнул:

–– Но вы еще и дочь принца де Ла Тремуйля. Подруга казненной королевы! У вас есть свое собственное имя и собственная ценность, не правда ли, Сюзанна? Теперь, когда мои дела плохи, вы вспомнили о них. Ведь именно благодаря им вы понадобились Бонапарту?!

Я даже представить себе не могла, что он мое намерение пойти на бал в Нейи расценит именно так, и в первый момент растерялась, не зная, что ответить на эти упреки. И еще меня поразило, что эти упреки я дословно слышала накануне от Талейрана – только не в виде упреков, разумеется, а в форме восхваления. Значит, я действительно чего-то стою в нынешней ситуации, раз двое умных мужчин оценили меня почти одинаково… Тем временем Александр не упрекал больше. Выражение невыразимой боли на миг разлилось по его лицу. Однако потом он справился с чувствами, и лицо его почти окаменело.

–– Вы вольны поступать, как вам угодно, сударыня.

–– Александр, вы мой муж, и я…

–– Такой человек, как я, не стеснит вас в выборе судьбы.

Полная горечи усмешка скользнула по его губам. Шагнув к выходу, он рывком распахнул передо мной дверь:

–– Прошу вас, мадам. Перед вами открывается блестящий путь наверх, и вряд ли такой потенциальный изгнанник, как я, может быть для вас достойным спутником.

–– О, что за комедия! – вскричала я в гневе, топнув ногой. – К чему эти представления, Александр, я не собираюсь разрывать наш брак!..

–– Браки, сударыня, совершаются на небесах, но разрушают их люди. Мой роялизм и ваши бальные приготовления в честь Бонапарта совершенно не совпадают. Однако, как видно, блеск Консулата манит вас сильнее, чем прелести семейного очага.

–– Ну, знаете! – сказала я, разъярившись уже по-настоящему. Его холодность, категоричность, нежелание толком обсуждать наше положение – все казалось мне чрезмерным и неправильным. – Вы, мне кажется, просто с ума сошли, Александр. Наша семья и бал – можно ли это сравнивать?

–– Вы не можете пойти на подобный бал как герцогиня дю Шатлэ, потому что я с этим не согласен. А если пойдете в качестве принцессы де Ла Тремуйль, какая роль отводится мне? Клянусь честью, я найду себе дело получше, чем быть вашим пажом на консульских вечеринках!

Придерживая дверь, он нетерпеливо повторил:

–– Не задерживайте меня, сударыня. В данный момент нам нечего обсуждать.