Но что делать, если история их семейной жизни так интересует современных людей, особенно женщин? Значит, в этой семейной истории есть что-то важное для нас, современных людей?
К.Б./ В каждой семейной истории, мне кажется, есть что-то важное для нас.
Ранний дневник
П.Б./ Продолжаем разговор. И снова – дневник Толстого.
В день свадьбы страх, недоверие и желанье бегства. Торжество обряда. Она заплаканная.
Накануне свадьбы Соня тоже пребывает в состоянии такого «сна», и это понятно: она сделала серьезный и смелый для 18-летней девушки выбор.
Возили меня по магазинам, и я равнодушно примеряла белье, платья, уборы на голову. Приходил Лев Николаевич, и его волнение, поцелуи, объятия и прикосновения нечистого, пожившего мужчины страшно смущали меня и заражали дурным чувством. Я была вся как раздавленная; я чувствовала себя больной, ненормальной. Ничего не могла есть кроме соленых огурцов и черного хлеба…
(С. А. Толстая. «Моя жизнь»)
И Толстой не в лучшей форме. Утром, в день свадьбы, заявился к Берсам, прошел в комнату невесты, хотя это было серьезным нарушением традиций. Сказал ей, что не спал всю ночь, допытывался, любит ли она его на самом деле и не лучше ли им сейчас разойтись. Потом оказалось, что у него нет новой рубашки для венчания. Рубашка нашлась, и венчание состоялось. Толстой ведет себя опять как Подколесин, – словно ищет путей бегства.
Но главное – накануне женитьбы он дал Сонечке прочитать свой дневник. А там – вся правда о его прежних женщинах, и об Аксинье в частности.
На нее это произвело ошеломляющее впечатление!
Помню я, как меня потрясло чтение дневника Льва Николаевича, который он мне дал из излишней добросовестности прочесть до свадьбы. И напрасно. Там он описывал и свою связь с Аксиньей, бабой Ясной Поляны. Я пришла в ужас, что должна жить там, где эта баба. Я плакала ужасно, и та грязь мужской холостой жизни, которую я познала впервые, произвела на меня такое впечатление, что я никогда в жизни его не забыла.
(С. А. Толстая. «Моя жизнь»)
Да, я тоже считаю это ошибкой Толстого. Но, заметьте, даже Софья Андреевна, когда писала эти мемуары много лет спустя, понимала, что он сделал это «из излишней добросовестности». То есть из-за повышенной совестливости.
Могла бы это оценить!
С другой стороны, ну что здесь такого? Барин вступил в связь с крестьянкой в своем имении. Это было сплошь и рядом. У отца Льва Николаевича тоже был внебрачный сын от горничной, и все братья Толстые об этом знали, и он был у них кучером. А вспомните роман Пушкина «Дубровский». У помещика Троекурова все крестьянские дети в его усадьбе были на него похожи. Пушкин, конечно, смеется, утрирует, но такая была традиция – что с этим делать?
Почему такой шок? И почему на всю жизнь?
К.Б./ Возвращаясь к вашей мысли, что были бы мы с вами рядом с Львом Николаевичем, мы бы ему всё разъяснили… И про стресс, возникший от ситуации со сватовством и принятым в итоге решением, и про дневник, который даже из добрых побуждений не стоило давать юной невесте перед свадьбой.
Как была бы хороша жизнь, если бы мы всё знали заранее и обходили бы канавы и выбоины стороной. Толстой, действительно, подложил настоящую «бомбу» в самое основание их семейной жизни своими дневниками и видимыми сомнениями. Вот вы говорите: «Ну что здесь такого?» Что такого в том, что у Толстого до свадьбы был «классический» опыт отношений с женщинами, как был у большинства дворян XIX века? Можно сказать, что это все – обычное дело. Только это «обычное дело» не имело никакого отношения к тому, что росло внутри Сонечки. Что она себе воображала, чего она хотела в этой жизни. Девочек же в это время воспитывают в нравственной чистоте. И тут она спотыкается о реальность, грубую и отвратительную. Вообще такое положение вещей – несправедливо, и знать об этой несправедливости не значит принимать ее и потворствовать ей.
Конечно, когда она согласилась выйти замуж за Льва Николаевича, она понимала, что он человек с прошлым, но он, дав ей дневники, дал ей видимое прошлое. Соню не могло не задеть и то, что он писал про Аксинью как про жену и что «влюблен как никогда в жизни». В восемнадцать лет девушки впечатлительны. И Соня не только придает большое значение этим признаниям, но она их воспринимает как имеющие силу в настоящем. То есть описание того, что было несколько лет назад, она видит так, будто это происходит у нее перед глазами. Такие картины не забываются!
Дормез
П.Б./ Ох, мне кажется они стоили друг друга! Он, с его гипертрофированной совестливостью, и она, с ее гипертрофированным представлением о «чистоте». Ему бы попроще невесту, а ей бы попроще жениха. Но тогда о их совместной жизни не было бы написано столько статей и книг. Да и гениальных сцен в «Анне Карениной» о любви Лёвина и Кити не было бы. Мне вообще иногда закрадывается в голову опасная мысль. Не было ли это такой художественной игрой? Ведь и в нем, и в ней была бездна артистизма!
Но вернемся к прозе жизни. После венчания «молодые» тем же вечером отправились в Ясную Поляну, для чего Толстой купил специальную карету, «дормез», в которой можно было ночевать, принимая горизонтальное положение. В карете произошла первая брачная ночь. Говорить об этом вроде бы неделикатно. Но… Толстой написал об этом в своем дневнике, а Софья Андреевна в своих мемуарах, которые создавались спустя более сорока лет. Толстой эту запись в дневнике сохранил, хотя понимал, что дневники его будут опубликованы. Софья Андреевна тоже сделала этот сюжет, как сказали бы сегодня, «достоянием гласности». Таким образом оба вынесли это на всеобщее обсуждение.
Итак…
ОНА:
После Бирюлева, да еще и на станции, началось то мучение, через которое проходит всякая молодая жена. Не говорю про ужасные физические боли, один стыд чего стоил! Как было мучительно, невыносимо страдать! Какое вдруг проснулось новое, безумное, хотя безотчетное чувство страсти, спавшей в молодой, не сложившейся еще девочке. Хорошо, что было темно в карете, хорошо, что мы не видали лиц друг друга. Я только близко, близко чувствовала его дыхание, порывистое, частое, страстное. Все его сильное, могучее существо захватывало меня всю – покорную, любящую, но подавленную мучительными болями и невыносимым стыдом.
(С. А. Толстая. «Моя жизнь»)
ОН:
В карете. Она все знает и просто. В Бирюлеве. Ее напуганность. Болезненное что-то. Ясная Поляна. Сережа разнежен, тетенька уже готовит страданья. Ночь, тяжелый сон. Не она.
(Л. Н. Толстой. Дневники)
Послушайте, Катя! Дочь врача. «Все знает и просто». Почему же она делает из этого какую-то «страшилку»? И это пишет не восемнадцатилетняя Соня, а Софья Андреевна в 1904 году. Наверное, я в этом что-то не понимаю?
К.Б./ Откуда вам понять психологическое состояние девушки в первую брачную ночь? Бо́льшая доля того ощущения, из которого складывается «страшная история» – это чистая психология. И где-то одна пятая – это физиологические болевые ощущения. От этого вы никуда не уйдете. Я рискну предположить, что с кадетом Поливановым, случись им стать мужем и женой, психологических страданий было бы у Софьи Андреевны меньше. Здесь – комплекс различных обстоятельств.
Во-первых, Соня, как мы это уже видели по ее воспоминаниям и картинам ее дозамужней жизни, не получила практически никакого сексуального образования. Вряд ли папа́ рассказывал девочкам, откуда берутся дети, или показывал медицинские картинки. И, уж конечно, девочки не помогали акушерке при маминых родах. Тот факт, что Соня была дочерью врача, не дает нам права утверждать, что она знала подробности половых отношений между мужчиной и женщиной (механическую сторону). Тем не менее я не вижу большой загадки в том, что «она все знает». Оставьте юношу и девушку на необитаемом острове, и они очень быстро сообразят, что к чему. Помните, как в фильме «Голубая лагуна»?
