Олег ни разу мне ни слова не сказал. Часто оставался у меня ночевать в последний месяц перед смертью тети. Когда мне было до судорог жутко оставаться один на один в пустом доме рядом с медленно умирающим человеком. И вообще, поддерживал, как мог. А вот позавчера ушел на работу, предупредив, что на два дня уезжает в командировку и пропал. Телефон в сети. Но Олег трубку не брал.
Против моей воли сегодня уже в голову начали лезть совсем нехорошие мысли. День у меня сегодня был как на заказ. С самого утра, когда я пошла отпрашиваться на поминки у хозяйки магазина, где я трудилась последние два года, она неожиданно взяла и уволила меня. Вот так, запросто. В ответ на мое: «Лидия Васильевна, мне нужен дополнительный день. Тете будет сорок дней. Я все отработаю», она сначала кивнула. А потом вдруг скривилась, словно ее заставили жевать незрелый лимон и желчно мне бросила:
– Можешь больше на работу не выходить.
Я растерялась:
– То есть?
– А то и есть! Ты сама по себе ничтожество! У тебя самая низкая выручка из всех! Да я тебя держала только из уважения к твоей тетке! Но теперь это бессмысленно. Можешь уходить прямо сейчас.
Такого унижения я еще не испытывала. На глаза навернулись горькие слезы. Я действительно оказалась в этом магазинчике на колхозном рынке благодаря тетке. После того, как меня сократили из библиотеки, как самого молодого и имеющего больше всего шансов на дальнейшее трудоустройство сотрудника, я несколько месяцев не могла найти работу. Мы кое-как перебивались на скромную тетину пенсию. Пока однажды не пошли вместе на рынок. На глаза попался этот магазинчик дешевой обуви с объявлением на двери: «Требуется продавец. Девушка 20-30 лет. Можно без опыта работы». Теть Маша только увидела это объявление, написанное от руки, так сразу прищурилась. Словно сквозь стены магазинчика что-то разглядывала. А потом, бросив мне короткое: «Жди здесь!», вошла внутрь. И все. Когда она вышла, меня уже приняли на работу.
Работа была не сахар и не мед. Весь день на ногах. В жару и холод. Иногда, не имея времени не то, что поесть, а элементарно сходить в туалет. Мои напарницы менялись ежемесячно. А я работала. Платили неплохо. Вот и терпела. Есть что-то надо. Обуваться и одеваться тоже. И вот она, благодарность в итоге.
Из магазинчика я вышла, судорожно зажав в ладони ручки потрепанной сумки. Не потому что там было что-то ценное. Или я боялась ее потерять. А потому, что эта старая сумка вдруг оказалась для меня чем-то вроде якоря, не дающего потонуть в безумном водовороте под названием жизнь.
Зайдя домой, чтобы переодеться и взять нехитрый хозинвентарь, я отправилась на кладбище, здраво рассудив, что мне будет куда легче, если уберу сегодня. А завтра уже устрою поминки для тетиных подруг.
Заклеив ранку полоской очень кстати завалявшегося в сумке бактерицидного пластыря, я сгребла остатки венков и превратившиеся в сухие веники пучки дубков. Вот и все. Я остановилась напротив тройной могилы. Когда-то очень давно тетя Маша, мамина родная сестра, как будто предвидя такие события, забронировала землю под тройное захоронение. А отчим заранее поставил памятник. Один на троих. Жуткое это было зрелище. Не знаю, как у тетки хватало нервов смотреть на пустую могилу, ждущую ее. Но, когда тети Маши не стало, я оценила предусмотрительность моих родственников.
И вот теперь, стоя на стылом октябрьском ветру, я смотрела на свою семью. Когда-то у меня была мама. Я ее не помню. Знаю только по фотографиям. Она умерла, когда мне едва исполнилось пять лет. И только недавно, после смерти тети Маши, разбирая старые документы, я узнала, что маму убили. Жаль, теперь уже не у кого спросить за что. И почему. Тетка, наверное, знала. Но всю жизнь молчала. Только губы поджимала, когда я спрашивала о маме или папе. О родном отце я не знаю вообще ничего. Даже его имени. Наверное, его зовут Иван. Если судить по моему отчеству. Но мне почему-то кажется, что это не так.
Дядя Толя, мой отчим, женился на маме, когда мне исполнилось полтора года. Он всегда очень хорошо ко мне относился. Приносил мелкие подарки и гостинцы, возвращаясь с работы. Баловал, как умел. Помогал с уроками, когда я стала постарше. Подсказывал, учил всему, что знает сам. После смерти мамы женщин в его жизни не было. Почему, мне не известно. И сейчас, спустя пятнадцать лет после его смерти, я не могу понять, почему всегда считала его отчимом. Почему никогда не пыталась хотя бы в мыслях назвать его папой. Почему он так и не стал для меня родным. Одни сплошные «почему». И ответ я уже вряд ли узнаю. Дяди Толины родственники после его смерти буквально выставили меня на улицу, забрав квартиру и машину. И мотивируя это тем, что я им никто. Дядя Толя так меня и не удочерил. Несмотря на то, что всю жизнь, до самой смерти, заботился только обо мне.
Отчим был милиционером. Однажды вечером на нас с ним напали какие-то подонки. Дядя Толя сумел меня отбить. Ценой своей жизни. А я долго валялась в больнице с травмой головы. И до сих пор не могу вспомнить точно, что же случилось тем роковым вечером.
После его смерти я оказалась на окраине нашего городишки. В доме маминой сестры. На обрыве над речкой. Первые годы, когда я только переехала на Озерную улицу, будучи еще подростком, я часто и подолгу простаивала за домом, опираясь на низенький заборчик. Сразу за забором начинался крутой обрыв. Внизу берег речки со скромным пляжем. Его даже местные не использовали. Слишком сложно было спускаться вниз. Тетя Маша однажды мне рассказала, что раньше были ступени, ведущие вниз, на пляж. Но после одной особенно снежной зимы, когда начал бурно таять снег, на берег устремился сильный поток талой воды, стекающей со всей улицы. И в одну ночь ступеней не стало. Теперь на том месте сломанными зубами из земли торчат камни. Остатки лестничных ступеней. Подмытая земля ненадежна. За пару лет до моего переселения на Озерную улицу, на бывшей лестнице свернул себе шею тетин сосед-пьянчуга. А в первый год моего проживания тут сорвался вниз и сильно покалечился какой-то молодой парень. С тех пор туда никто не ходил. Так что берегом и рекой я могла любоваться только сверху. Хотя, по правде говоря, особо любоваться было нечем. Только поздней весной и ранним летом покрытая зеленью и дикими цветами земля внизу выглядела привлекательно. Позже все выгорало от жары. А зимой и осенью туда даже смотреть было жутко. Но чем-то меня это место влекло. И я часто и подолгу, до полного промерзания, стояла у ограды, глядя вниз. Или на свинцово-серое небо.
Окончательно продрогнув на холодном осеннем ветру, я подобрала свои вещи и побрела к выходу с кладбища.
В конце октября сумерки наступают рано. Пока я добралась до города да зашла в магазин, на улицах уже зажглось освещение. А мне еще почти пять кварталов вниз. И на последних двух уличного освещения не было, кажется, со дня основания города. Местные все ходили с фонариками. Романтика. Особенно, когда в руках тяжелые сумки. Фонарик хоть в зубы бери.
Ночь наступила внезапно. И, как всегда, в самый не подходящий момент. Едва я только покинула освещенную зону улицы. Вот только что еще было видно, куда я ставлю ноги. В следующий момент налетел пронизывающий, злой какой-то, ветер. Дернул за волосы. Недовольно прошелся по моей старенькой куртке. Бросил в лицо пригоршню дорожной пыли, заставив зажмурится. А когда я открыла глаза, вокруг была непроглядная темень.
Я растерянно остановилась. Где-то впереди слабо мерцали несколько огоньков – освещенные окна в домах. Все остальное тонуло в глубокой и неподвижной, какой-то вязкой, тьме. Только ветер вымещал свою злость на ветках уже оголившихся деревьев.
Со вздохом поставив пакеты с продуктами на дорогу, я полезла за фонариком. Но сегодня определенно был не мой день. Сначала заело молнию на сумке. Я минут пять ее дергала в безуспешных попытках добраться до заветного источника света. Пока строптивица не поддалась и не позволила вынуть фонарик. Я поспешила его включить. Не смотря на довольно ранний час, в полной темноте было жутковато. Нажимая на кнопку, я позволила себе помечтать, что кто-то из соседей прямо сейчас будет идти мимо меня домой и предложит свою помощь и компанию. Ага, как же. Так мне и повезло.
