Юра Клюев осторожно выглянул в окно. Его мучитель плюгавый Свищ и другие грифы караулили возле выхода из школьного двора. Фиг проскочишь. Нет, можно, конечно, подойти к замдиректора по безопасности. Он здесь, в вестибюле, треплется с вахтером. Но пацанячьи разборки не в его компетенции. И вообще жаловаться, даже если тебя совсем загнобили, нехорошо.

– Ты чего? – спросил зам по безопасности, отставной вояка с деловым лицом бездельника. – Какие-то проблемы?

Не отвечая, Юра закинул ранец за спину и побрел к дверям.

Грифы понимали, что денег они на этот раз из него не вышибут. Но они просто обязаны были действовать по понятиям. Не платишь – отвечай. Порядок надо соблюдать.

– До чего ж ты, Клюв, жадный, – укоризненно сказал Свищ. – Ну, денег нет, а чай, сахар? Ты что, чай без сахара пьешь?

– По-моему, я приносил деньги, – с достоинством ответил Юра.

Однажды он принес столько, что они ошалели. Двенадцать тысяч. Все, что мать скопила на ремонт квартиры. Думал, разом отошьется. Но вышло наоборот. Грифы решили, что у его матери денег куры не клюют. Дуралей, он только разжег у них аппетит.

– Отойдем, пообщаемся, – Свищ стрельнул глазами по сторонам.

Зашли в дальний угол школьного двора, где росли большие кусты шиповника.

– Ну, что, Клюв, если не понимаешь человеческого языка, будем тебя опускать.

Они поставили его на колени и помочились по очереди. Это означало, что он теперь опущенный и его теперь будут долбать каждый день, проходу не дадут. Любой пацан может всячески обзывать его и бить, а он не смеет в ответ даже слово сказать.

Юра сидел в кустах шиповника, пока на нем не высохла одежда.

Лифт не работал. Юра поплелся на свой девятый этаж, открыл квартиру, зашел в кухоньку, где стоял старенький компьютер, сел перед ним.

Ну, вот и все. То, чего он боялся, произошло. Теперь осталось сделать то, что он давно собирался сделать, если это произойдет.

Юра включил компьютер, вошел в Word и настучал на клавиатуре: «Мам, я умер из-за того, что у меня вымогали деньги. Прости за те 12 тысяч. Во всем виноваты грифы, они довели меня до этого. Мам, ты не плачь. Пока».

Он вышел на балкон и перелез через перила. Его увидели снизу. Кто-то из взрослых крикнул:

– Эй, пацан, ты чего задумал?

Он не отвечал – не хотел ничего слышать. Ему все надоело – он устал. Ему хотелось, чтобы все кончилось. Конечно, ему было страшно. Он дрожал всем телом. Но он сказал себе, что надо немного потерпеть. Несколько секунд, и все кончится.

Он сцепил на груди пальцы, это у него получилось непроизвольно, и шагнул с балкона, как парашютист из самолета. Он падал со стоном, будто знал, что за мгновение перед смертью ему будет очень больно. Он упал ничком, у него были сломаны шейные позвонки. Когда люди сбежались, он уже не дышал, только по телу его пробегала дрожь.

Анна Ланцева приехала во двор, где жил Юра, на другой день после его похорон. Вышла из своего старенького «Опеля», огляделась. Современные девятиэтажные жилые дома. Асфальтированные дорожки, детский городок. Хороший микрорайон. Отчего же у него такая дурная слава?

Звали микрорайон Сукиным болотом. Раньше здесь стояли очистные сооружения. Перед строительством сюда два года завозили самосвалами грунт и гравий. Не ставить же новые дома на отходах человеческой жизнедеятельности.

Теперь здесь жили выходцы из некогда элитного района, служащие и рабочие завода, строившего в советское время ракеты, прозванные на Западе «Сатаной». Чтобы свести концы с концами, продали просторные квартиры и переселились с потерей жилплощади в этот микрорайон.

Мучить Юрину маму вопросами было неловко. Но работа есть работа.

– Вас что-то настораживало в поведении сына?

Женщина глубоко вздохнула, собирая силы для разговора:

– Бросил изостудию, ушел из баскетбольной секции. Значит, стало ненужно. Иногда видела его с ребятами постарше. Объяснял, будто это братья его девочки, с которой он дружил. Я видела, что он привирает, но не понимала, для чего. А на днях друг предложил ему записаться в «школу выживания» в ДЮЦе. Юра тогда как-то странно усмехнулся: «Это как раз то, что мне нужно».

Они заканчивали разговор, когда пришел сосед по лестничной площадке, Станислав Викторович Томилин, мужчина лет сорока пяти с грустным, доброжелательным взглядом.

– Я вас узнал, – сказал он Анне, давая понять, что видел ее по телевизору. – Как бы нам поговорить? У меня тоже проблемы с сыном. У Вани скоро выпускные экзамены. Потом, бог даст, институт. Но вы в курсе? Пирамиду поборов усовершенствовали: теперь она охватывает и студентов. Понимаете, за право жить в своем доме, учиться в школе или институте ребятам приходится платить. Идут за знаниями, а получают понятия. Деньги, чай, сахар, другие продукты собирают якобы для кого-то из осужденных поволжских авторитетов. В каждой школе этим занимается свой «смотрящий». «Смотрящего» ставит «рулевой» – тот, кто смотрит за районом. Говорят, есть рулевой всего Поволжска. Его еще называют ночным мэром.

Томилин взглянул на часы и подошел к окну, будто ожидал что-то там увидеть.

– Ну, вот, толпа в сборе. Давайте сделаем так. Пойдем к нам, и Ваня сам все объяснит.

– У вас нет, случаем, бинокля? – спросила Ланцева.

Ваня принес отцовский бинокль, большой, тяжелый, мощный. Лица пацанов приблизились на расстояние вытянутой руки. Шрамы на головах, перебитые носы выбитые зубы, татуировки. У каждого модная прическа – коротко стриженый газон. Обычный для группировщиков прикид – черные куртки, на ногах «гробы» – черные ботинки с квадратными носами.

Ланцева разглядывала грифов, а Ваня – ее. Он видел эту женщину на экране телевизора. Гораздо симпатичнее телеведущих местной программы, хотя те моложе. Каштановые волосы до плеч, умные серые глаза, никакой краски. Ваня уважал женщин, не пользующихся косметикой, считал их честнее.

– В первых рядах – бригадиры, – словно экскурсовод, пояснял он, – За ними – молодые. Дальше – сопли, их еще мясом называют. В смысле, пушечное мясо: сами лезут в драки, хотят отличиться.

Пацаны лузгали семечки, сплевывая себе под ноги. Бригадиры и молодые пили пиво. Не допив до дна, передавали бутылки соплям. Те прикладывались, гордые, что им оказана такая честь. Стоявший на земле посредине толпы магнитофон гнал репертуар ансамбля «Руки вверх». Чуть в стороне, ближе к подъезду, дымила сигаретами стайка раскрашенных девчонок.

– Братанки, – обронил Ваня.

– Девочки тоже себя грифами называют? – спросила Анна.

Ваня молча кивнул.

– А где Гришка Федоров, что-то о нем не слышно? – спросил Станислав Викторович, имея в виду первого предводителя грифов.

– Гриф пропал, папа.

Гриша Федоров исчез, а его место занял Сережка Радаев. Но тогда группировщики еще не делили асфальт, и уличные бои не были еще такими жестокими. А они, Томилины, жили в спокойном районе города.

– Господи, почему мы не евреи? Уехала бы, не задумываясь, – подала голос из кухни Евдокия Тимофеевна Томилина.

– Дуняша, до чего ж непатриотично высказываешься! – упрекнул жену Станислав Викторович. – Кому мы там нужны?

– А мы и здесь никому не нужны, – отозвалась Евдокия Тимофеевна.

Анна продолжала разговор с Ваней:

– Ваня, откуда это безрассудство? Пацаны идут на бой со штырями, ножами, кастетами. Даже с самопалами и обрезами. Неужели не страшно?

– Никто не говорит «на бой». Говорят, «на баклан», – поправил Ваня, не дав конкретного ответа.

– Что привлекает ребят в толпе?

– Считается, что там настоящая дружба. Не то, что в школе.

– Пацаны верят в любовь?

– В любовь? – Ваня усмехнулся. – А как же, любовь у пацанов практически ежедневно. С этим проблем нет.

– Родители догадываются? Или ничего не знают про толпы?

– Если б узнали, толпы бы зашатались. Многие пацаны боятся и уважают родителей. За них всегда первый тост. Может, хватит?