— Хотите ли вы что-нибудь сказать, прежде чем вам будет объявлен приговор? — Кроткие глаза Главного Судьи изучали лицо обвиняемого. В ответ на его вопрос последовало угрюмое молчание. — Ну что ж, жюри установило, что вы нарушили один из основных принципов, занесенных в Завет, и что этим поступком вы причинили вред другому свободному гражданину. По мнению жюри и суда, вы сделали это умышленно и заранее знали о возможности причинения вреда свободному гражданину. Поэтому вы приговариваетесь к выбору Альтернативы.

Опытный наблюдатель мог бы заметить легкий испуг, мелькнувший на той маске безразличия, с которой молодой человек предстал перед судом. Страх был неразумным: принимая во внимание его преступление, приговор был неизбежен — но разумные люди не приемлют такой приговор.

Подождав соответствующее время, Судья повернулся к бейлифу:

— Уведите его.

Заключенный внезапно поднялся, опрокинув стул. Он окинул горящим взглядом собравшуюся публику и быстро заговорил.

— Подождите! — воскликнул он. — Я хочу вам кое-что сказать!

Несмотря на грубую манеру поведения, в нем было некое благородное достоинство дикого зверя, загнанного в угол Он взирал на окружавших так, словно они были собаками, готовыми накинуться на него.

— Ну? — требовательно спросил он. — Ну? Могу я говорить или нет? Было бы самой злой шуткой во всей этой комедии, если бы осужденный не смог наконец высказать свое мнение.

— Вы можете говорить, — сказал Главный Судья тем же самым неторопливым голосом, каким он объявил приговор, — Дэвид Мак-Киннон, сколько желаете и любым образом, каким вы желаете. В свободе речи нет никаких ограничений даже для тех, кто нарушил Завет. Пожалуйста, говорите, магнитофон включен.

Мак-Киннон с отвращением взглянул на микрофон, стоявший перед ним. Сознание того, что любое слово, сказанное им, будет записано и проанализировано, парализовало его.

— Я не просил делать записи, — проворчал он.

— Но они должны быть у нас, — терпеливо ответил Судья, для того чтобы другие могли определить, поступили ли мы с вами справедливо или нет. Окажите нам любезность, пожалуйста.

— А… ну что ж, ладно! — Он неохотно уступил этому требованию и заговорил в микрофон: — Мое выступление вообще не имеет никакого смысла, но как бы то ни было, я буду говорить, а вы будете слушать. Вы рассуждаете о своем драгоценном Завете, как если бы он был чем-то святым. Я не согласен с ним и не приемлю его. Вы ведете себя так, будто он вам с неба послан. Мои предки сражались во Второй Революции, но они сражались за то, чтобы уничтожить суеверия, а не за то, чтобы тщеславные дураки могли создавать новые.

В те дни были мужчины! — Он надменно огляделся по сторонам. — А что осталось сегодня? — Осторожные, идущие на компромисс «надежные» заморыши, в жилах которых течет вода. Вы так тщательно спланировали весь ваш мир, что лишили его всей прелести бытия. Нет больше голодных, нет обиженных. Ваши корабли не тонут, а поля неизменно дают хорошие урожаи. Вам даже удалось укротить погоду — дождь стал таким вежливым, что идет только после полуночи… Однако непонятно, почему после полуночи вы ведь все ложитесь спать в девять часов.

И если у кого-нибудь из вас, смиренных людишек, возникает неприятная эмоция — да сгинет сама мысль об этом, — вы тут же бежите трусцой в ближайшую клинику и лечите свои смиренные умишки. Слава богу, я никогда не поддавался этой дурацкой привычке. Спасибо, я уж сохраню свои собственные чувства — неважно, плохи они или нет.

Вы даже не ложитесь в постель с женщиной, не проконсультировавшись прежде с психотерапевтом. «Мыслит ли она так же плоско и скучно, как я?» Да этого достаточно для того, чтобы заткнуть рот любому мужчине. Ну а если дело дойдет до драки из-за женщины — если у кого-либо хватит на это мужества, — то тут же рядом с ним окажется проктор, готовый парализовать его ударом в самое чувствительное место и вопрошающий тошнотворно сладким голосом «Не могу ли я быть вам чем- нибудь полезен, сэр?»

Бейлиф бочком подвинулся к Мак-Киннону. Тот рявкнул:

— Встаньте на месте. Я еще не кончил.

Потом он продолжил свою речь:

— Вы предложили мне Альтернативу. Ну что ж, для меня этот выбор не представляет никакой трудности. Принудительному лечению, помещению в один из ваших чистеньких, надежненьких, приятненьких санаториев, где в моих мыслях станут копаться доктора с мягкими пальцами, я предпочел бы быструю и приятную смерть. О нет, для меня существует единственный выбор. Я предпочитаю отправиться в Ковентри — и, больше того, рад этому… Надеюсь, что никогда больше не услышу о Соединенных Штатах!

Но прежде чем я уйду, мне хочется задать один вопрос: ради чего вы живете? Мне кажется, что любой из вас с радостью положил бы конец своей глупой, бессмысленной жизни — столь она скучна. Вот и все. — Он повернулся к бейлифу: — Уведите меня.

— Минутку, Дэвид Мак-Киннон. — Главный Судья поднял руку, останавливая его. — Мы выслушали вас. Хотя по закону я не обязан этого делать, но мне хочется ответить на некоторые из ваших заявлений. Не хотите ли вы меня выслушать?

Неохотно, но еще больше не желая отказать в разумной просьбе, молодой человек согласился.

Судья начал говорить гладкими учеными словами, более подходящими для лекционного зала.

— Дэвид Мак-Киннон, вы говорили в манере, которая, несомненно, кажется вам разумной. Тем не менее ваши слова были безумны и высказаны с излишней поспешностью. Я хочу исправить очевидные искажения фактов, допущенные вами. Завет является не одним из суеверий, а простым временным контрактом, заключенным теми же самыми революционерами по прагматическим причинам. Они стремились обеспечить максимум допустимой свободы каждому человеку.

Вы сами пользовались этой свободой. Никакой поступок, никакой образ поведения не были вам запрещены, если ваши действия не причиняли вреда другому. Даже совершение конкретного действия, запрещенного законом, не могло быть поставлено вам в вину, если государство не было в состоянии доказать, что именно этот акт повредил или создал реальную возможность вреда какому-либо человеку.

Даже если кто-либо преднамеренно причинит вред другому как это сделали вы, — государство старается не наказывать и даже не высказывать морального порицания. Мы недостаточно мудры для этого, а цепь несправедливостей, которая всегда следовала за подобным юридическим или моральным принуждением, ставит под угрозу свободу всех. Вместо этого виновнику предоставляется выбор — либо подвергнуться психологическому лечению с целью устранения тенденции к желанию нанесения вреда другим, либо покинуть государство и отправиться в Ковентри.

Вы жалуетесь на то, что ваш образ жизни скучен и неромантичен, что мы лишили вас тех удовольствий, на которые, как вам кажется, вы имеете право. Вы свободны в выборе и выражении своего эстетического мнения о своем образе жизни, но вы не должны рассчитывать, что мы станем жить так, как вам угодно. Вы вольны искать опасностей и приключений, если желаете, — опасности все еще существуют в экспериментальных лабораториях, а трудностей, и лишений хватает на лунных горах, в джунглях Венеры можно даже погибнуть… но мы не можем зависеть от прихотей вашей натуры!..

— К чему такое преувеличение? — презрительно возразил Мак-Киннон. — Вы говорите так, словно я совершил убийство, — а я просто стукнул человека по носу за то, что он возмутительно оскорбил меня!

— Я согласен с вашей эстетической оценкой этого типа, продолжал Судья ровным голосом, — я лично одобряю ваш поступок, но ваши психометрические тесты показывают, что вы считаете себя вправе исправлять людей и наказывать их за недостатки. Вы опасная личность, Дэвид Мак-Киннон, вы представляете опасность для всех нас, ибо мы не можем предсказать, какой еще вред вы причините. С социальной точки зрения ваше заблуждение делает вас безумным в глазах современного общества.