И теория самоорганизации, и постмодернизм, и история повседневности6, – все эти направления ХХ в. подготовили для психологии методологический переворот: смещение интереса от универсальных законов к уникальным событиям, от общих схем исследования – к частному анализу, от «объективизма» – к «культурной аналитике».

Если взглянуть на методологию как на систему «линз», которые мы непроизвольно меняем от эпохи к эпохе (механизм, посредством которого это происходит, описан Т. Куном), то мы обнаружим, что современная европейская мыслительная культура созрела для обретения произвольного контроля над этим процессом, и для ученого становится привычным (благодаря влиянию герменевтики и теорий языка) менять эти «линзы» при работе с разными текстами, добиваясь более продуктивного понимания7.

Искусство импрессионистов современники поначалу тоже встречали в штыки, поскольку общественному сознанию надо было научиться видеть в хаотической пестроте красок авторский замысел, угадывать в намеках штрихов целое произведение. Но, научившись этой процедуре, публика легитимизировала импрессионизм как направление искусства. Постмодернистский текст – своего рода импрессионистская философия. Для постижения такого рода текстов приходится менять на некоторое время «линзы», мыслительные установки, привычные настройки восприятия. Можно, конечно, отмахнуться, сказать, что все это вздор, бессмысленный набор слов, а можно, осуществив усилие по смене привычного взгляда, произвольно выстроить иное состояние сознания, осуществить процедуру, результатом которой станет неожиданное понимание автора.

В отечественной культуре ХХ в. работал философ М.К. Мамардашвили, и тот способ философствования, который он практиковал, представляется нам сегодня именно постмодернистским. В одной из своих статей М.К. Мамардашвили ввел понятие презумпции ума как принципа работы с философскими текстами. «Презумпция ума» означает, что не следует думать будто Декарт, Кант, или Ницше не видели тех недостатков своих концепций, которые обнаруживаем у них мы; как умные люди, они многое видели, но – они не о том говорят! И то, что мы замечаем недостатки концепций и не понимаем того главного, что авторы хотели до нас донести, – это проблема не Декарта или Ницше, а нашей неконгениальности, нашего сегодняшнего недопонимания. Иными словами, смотреть на авторов прошедших эпох свысока: этого не видели, того не учли – непродуктивная позиция, гораздо эвристичнее услышать, о чем они говорят.

Тот же принцип «презумпции ума» должен руководить нами, когда мы имеем дело с работами современников, поскольку прежде, чем приступать к погружению в постмодернистский текст, необходимо выстроить особый функциональный орган понимания – «глаза», в противном случае «сезам не откроется». Чтобы увидеть и понять, что хочет донести до читателя автор, надо произвести некоторую работу над собой, осуществить своего рода процедуру «феноменологической редукции» – очистить свое сознание от шаблонов, установок и готовых теорий. И здесь, на наш взгляд, в постмодернизме происходит любопытное сближение европейской философии с восточными традициями, где ученика долго готовят для возможности восприятия той или иной реальности (так, К. Юнг писал о «западной йоге», которая должна быть выработана европейской культурой самостоятельно, а не перенята с Востока) (см.: Юнг, 1994).

«Презумпция ума» (принцип «методологического сомнения») и коммуникативная рациональность стали методологическими достижениями постмодернизма.

ХХ в. был богат на «методологические повороты», такие как антропологический, лингвистический, исторический, культурологический, нарратологический, постмодернистский. «Лингвистический поворот» сделал язык ведущей методологической доминантой, возникло направление, известное как структурализм, оказавшее широкое влияние на различные науки. Не стала исключением здесь и психология. Однако в отечественной культуре 60‐х годов ХХ в. структурализм оказал существенное влияние лишь на развитие тартуско‐московской семиотической школы, связанной с именами Ю.М. Лотмана, В.Н. Топорова, Б.А. Успенского и др., практически не затронув психологию. Последовавший «постмодернисткий поворот» способствовал превращению структурализма в постструктурализм (различие между ними в том, что первый ориентирован на синтез, а второй на гетерогенность; структурализм использует системный анализ, а постструктурализм придерживается анализа сетевого и контекстного).

Подобный культурный контекст оказал влияние и на ментальные установки в целом. К концу ХХ в. интеллектуальный мир стал рефлексивнее и толерантнее: дурным тоном сделалось пребывать в убеждении, что исключительно наша точка зрения верна, а незыблемость личности – признак ее душевного здоровья. В психологии возникли теории множественной личности, а в методологию проникли идеи либерализма и «системного плюрализма». Пришло понимание того, что любая теория спекулятивна (особенно четко эту методологическую проблему высветил постпозитивизм), поскольку имеет в своей основе интуиции и внелогические предпочтения. Настало время для толерантности, для осознания взаимодополнительности разных познавательных «логик» – «божественной» (где 1=3), «восточной» (где результат зависит от контекста), «научной» (2х2=4), для презумпции ума (М.К. Мамардашвили).

Подобного рода культурные и ментальные предпосылки побуждают задуматься о методологических ориентирах развития психологии в этой новой реальности. Какая методология адекватна современности и способна решить встающие перед культурно‐психологическим исследованием задачи? На наш взгляд, это методология постмодернистской, постнеклассической, сетевой парадигмы (название которой еще не устоялось, но общим ее признаком является установка на коммуникативность и «связь всего со всем»).

Изначальный смысл постмодернизма (по крайней мере, в концепции Ж. Деррида) заключался в критике европейского рационализма. Разработанный им методологический прием деконструкции служил цели читать тексты критически. Деконструкция была направлена против любого вида «центризмов», объединенных Ж. Деррида под термином «логоцентризм» (Hepburn, 1999)8.

Возникновение постмодернизма связывают также с развитием «новейших средств массовой коммуникации». Постмодернизм стал опытом духовного сопротивления тоталитаризму, диктату идеологии, массовой культуре, навязываемой посредством масс‐медиа. Это был рожденный европейской культурой способ защиты ума от «промывания мозгов». Постмодернизм поставил во главу угла индивидуальность, вариативность, ситуативный контекст, а не универсальные схемы; частные интерпретации в постмодернизме оказывались важнее канона. Постмодернизм не только срывал маски, осмысливая и показывая, как осуществляются процессы означивания, но и значительно раскрепощал творческую активность.

Постмодернизм – эвристика, усилитель. Однако каждому он дает нечто в зависимости от того, что уже есть за творческой душой. Между тем, содержательная монография Н.Б. Маньковской позволяет заинтересованному исследователю глубже разобраться в феномене постмодернизма. Н.Б. Маньковская отмечает, что если в западном контексте назвать человека постмодернистом, то это будет воспринято как похвала, но у нас чаще всего слово «постмодернизм» вызывает негативное отношение. Что стоит за подобным негативизмом? Может быть, недостаточная осведомленность? Н.Б. Маньковская показывает, что «в настоящее время существует ряд взаимодополнительных концепций постмодернизма как феномена культуры» (Маньковская, 2000, с. 133). Следовательно, прежде, чем выносить суждение, стоит разобраться: о каком постмоденизме идет речь, в чьей конкретно авторской интерпретации? Так, для Р. Панвица (1914), А. Тойнби (1947), В. Вельша и Х. Кюнга (1990) постмодернизм представляет собой культурологическую реальность. Согласно А. Тойнби, постмодернизм означает конец доминирования западного стиля в культуре и религии. «Подлинно постмодернистская парадигма требует большего, чем плюрализм, релятивизм и историзм»,– отмечает В. Вельш, а именно, «базисного консенсуса в отношении определенных человеческих ценностей и прав» (цит. по: Кюнг, 1990, с. 226). Для Х. Кюнга постмодернизм – это новое состояние эпохи, характеризующееся утратой доминирующих установок модернизма, касающихся роли разума, естествознания, евроцентризма, абсолютизма индустрии и демократии. Также Х. Кюнг считает поверхностным, хотя и распространенным мнение, что постмодернизм возник в последней четверти ХХ в. «Слово “постмодернизм“ – это всего лишь предварительный шифр, отражающий то затруднительное положение, в котором оказывается исследователь, пытающийся дать определение новой эпохе, начавшейся в период первой мировой войны, эпохе, содержание и специфика которой исследуются все тщательнее и глубже, но все еще не определены с исчерпывающей точностью и полнотой» (Кюнг, 1990, с. 225).