Констанс из-под неровной челки бросила на него взгляд, полный мгновенно возникшей антипатии.

— Вы тоже Латэм… Неужели?

Роджер поглядел на нее так, как если бы неожиданно заговорил стул или сапог.

— Ты, недомерок! — Я Роджер Латэм, хотя тебе-то не все равно?

— Да, прежде чем прыгнуть на эту веточку фамильного древа, дважды подумаешь, должна сказать, — несколько высокопарно произнесла Констанс; ей послышалось, что со стороны мужчины, стоявшего рядом, раздался какой-то звук, похожий на сдавленный смешок, но когда она бросила на Лока подозрительный взгляд, его лицо ровно ничего не выражало.

— Женщина! — бросил Алекс, резко и нетерпеливо, — если у вас есть что сказать, давайте, выкладывайте. Моему пищеварению противопоказано здесь надолго задерживаться.

Констанс оглядела его, ища что-нибудь знакомое в морщинистом лице и пронизывающих карих глазах.

— Так значит, вы — Александр Латэм?

— Я.

Она глубоко вздохнула:

— Я — Констанс Лилио Латэм. Джеймс Латэм был моим отцом.

Взгляд Алекса стал холодным и жестким, как мраморные плиты у него под ногами.

— Это невозможно!

Констанс вызывающе вздернула подбородок, но ее голос был мягкий и мелодичный, в нем была музыка и аромат далеких южных островов.

— Может быть, невероятно, но почему же невозможно? Нет, дедушка. Хотя народ моей матери когда-то поклонялся богине огня, Пеле, кровь Латэмов горит во мне так же ярко, как и в вас.

— Нет, нет! — Алекс потряс своей седой головой. Удивленное выражение на лице Роджера свидетельствовало о том, что он еще не вполне разобрался в ситуации.

— Но… — начала было Констанс.

— Тихо! — рявкнул Алекс. Он перевел взгляд на Лока. — Я понимаю, что твой отец мог затаить злобу против старого партнера, но дойти до таких вещей, Мак-Кин? Ты на что надеешься? Неужели ты так влип, что думаешь поправить свои делишки этой суммой, которую я обещал за известие о моем сыне?

— Думай, что хочешь, — сердито отрезал Лок. — Ты знаешь, такие махинации не по мне — ни чести, ни славы. Я тебя вскрою по-своему и в свое время. А пока мое дело — доставить пассажира к месту назначения. Кто она такая — не мое дело!

— Твой отец меня ненавидел, и это, парень, настолько отравило тебя, что ты теперь пытаешься мне так отомстить. Это подло. Я двадцать пять лет все на что-то надеялся, но теперь-то я знаю — мой сын мертв. — В голосе Алекса слышалось глубокое презрение.

— Это верно. — В разговор мягко вмешалась Констанс. — Когда мне было десять лет, у нас была эпидемия лихорадки. Отец меня выхаживал и заразился, умер, когда я сама была без памяти. Пастор на той сахарной плантации, где мой отец помогал нести слово Божье, сказал, что пути Господни неисповедимы…

— Вранье! Мой сын погиб в море!

Констанс покачала головой: он похоронен в поселке миссионеров, там, в Лахайне…

— Это можно ведь и проверить, — сухо заметил Лок. — Или боитесь правды?

— Вон! — шкиперская бородка под мощной челюстью задрожала. — И забирай эту самозванку! Роджер, проследи!

— Сейчас, сейчас, дядюшка! — Роджер суетливо сделал шаг вперед.

— Вы расшумелись что-то, прямо как дети. — Голос Констанс прозвучал упреком. Откуда-то из-под свитера она вытащила отливающий серебром овальный предмет на довольно изящной цепочке. — Вот эта штучка вас, наверное, помирит.

Алекс замер, потом порывисто схватился за медальон, который она протянула ему. Теперь уже в его голосе не было уверенности, а только тяжесть и горечь прожитых лет:

— Где ты это взяла? Констанс пожала плечами:

— Он у меня всегда был. Открой. Там два портрета.

— Я знаю, что внутри…

— Дядя Алекс! — протестующе вмешался Роджер, глянув с отвращением сперва на Констанс, потом на Лока, лицо которого, впрочем, тоже не выражало особого восторга:

— Ведь ты же не…

— Помолчи! — дрожащими пальцами Алекс открыл медальон и, тяжело дыша, взглянул на миниатюрные изображения внутри.

Констанс вновь внимательно оглядела высокого джентльмена.

— Мой отец вроде как не похож на вас.

— Нет, — пробормотал Алекс, дотрагиваясь до изображения на одной из крышек-половинок. — Джеймс был копией матери. И сердце такое же мягкое — как у Рашели. Это ее вещь. Она его отдала Джеймсу, когда умирала; она хотела, чтобы он потом передал его своей будущей жене.

— Он так и сделал, а когда моя мать умерла, он перешел ко мне. Я его всегда ношу. — Констанс обратила взор на предмет, который все еще был в руках у престарелого джентльмена; теперь она чувствовала, что что-то уже прочно связывает их, не только цепочка, на которой висел медальон.

— А эта леди внутри — моя бабушка, да? Я всегда гадала…

Зрачки глаз Алекса расширились. Он бросил беглый, какой-то смущенный взгляд на стоявших слегка поодаль мужчин, потом захлопнул крышку и вернул Констанс.

— Нет, она мне незнакома. Ну, неважно.

— Разве? — Констанс не смогла скрыть разочарования. Она сжала медальон в ладони; он еще хранил тепло рук Алекса.

— Констанс. — Алекс Латэм произнес впервые это имя, и в глазах его что-то подозрительно заблестело.

— Девочка Джеймса. Посмотрите на нее. Бог мой!

Неожиданно для себя Констанс оказалась в его объятиях, он прижал ее щекой к тонкой шерсти своего смокинга. Ее ноздри наполнил аромат дорогого трубочного табака и мяты; она почувствовала, что его плечи вздрагивают. Это было уж слишком для нее; ей так хотелось, чтобы ее любили, и было так страшно, что это может не осуществиться. Она отшатнулась, почти в отчаянии, обхватила сама себя за плечи, чтобы скрыть дрожь, охватившую все ее тело.

— Дядя Алекс, — с возмущением воскликнул Роджер. — Ты, надеюсь, это не серьезно?

— Попридержи язык, племянничек! — Алекс отмахнулся от него и улыбнулся Констанс, не замечая ее состояния. — У нее медальон Джеймса. Я бы его узнал из тысячи.

— На это может быть тысяча причин, включая и то, что она воровка! — Лицо Роджера густо покраснело; казалось, его вот-вот хватит удар. — Это же нелепо! Она просто авантюристка в сговоре с Мак-Кином. Пытается завладеть наследством.

— Поосторожнее, Роджер. Я не собираюсь это выслушивать! — Глаза Лока опасно сузились.

Роджер, однако, уже не мог остановиться:

— Да посмотри ты на нее, дядя! Прямо как из сточной канавы, кто знает, что у нее в прошлом, да к тому же еще и… язычница! Знаем мы этих островитянок — шлюхи, голыми подплывают к нашим судам и предлагают себя матросам…

Эти слова иголками вонзились в Констанс, она даже пошатнулась. Алекс сердито одернул племянника:

— Хватит, парень!

— Ты же не дурак, чтобы дать себя так провести!

— Послушаем ее, — твердо сказал Алекс. — Почему ты так долго не давала о себе знать, Констанс?

— Я же ничего не знала о вас, — ответила она. Покусала губы, боль ее как-то успокоила. — Я была совсем маленькая, когда мама умерла, а когда папа… — тогда мне было десять. Может, он и говорил мне о вас и этом доме, только я не помню. И в миссионерской школе на сахарной плантации, где я жила, никто мне ничего не мог рассказать про его родственников.

— Тогда как же ты вообще узнала про нас? — осведомился Роджер.

— От Дайлана Мак-Кина.

— Ну, конечно! — В голосе Роджера прозвучала смесь торжества и презрения. — С начала до конца все подстроено!

На Констанс его слова подействовали как красная тряпка на быка. Она выпрямилась и обратилась к нему сладчайшим тоном:

— Да нет, дорогой кузен! Когда Дайлан впервые оказался в Лахайне, он увидел мое имя на картине, которую я написала, и начал задавать вопросы. Так все и обнаружилось. С его стороны это был чисто христианский жест — помочь мне обрести мою семью, не так ли? Я хочу изучать искусство во Франции, в Лахайне меня ничто не удерживало, поэтому я здесь. — Голос Констанс подчеркнуто спокойный, даже равнодушный, звучал ядовито-презрительно. — Но не беспокойся — я не собираюсь здесь жить и не рассчитываю на твои нежные чувства. Я уже сказала; моя цель — Париж, и, по правде говоря, в этом доме слишком напряженная атмосфера — это меня не устраивает. Роджер чуть не задохнулся от ярости: