Моди всегда радуется, когда её просят что-нибудь починить. При виде сломанного велосипеда она сияет, будто Мэнни преподнёс ей букет цветов, и потирает руки. Она слишком старенькая для разных тяжёлых работ в парке, но на верстаке у неё всегда лежат какие-нибудь разобранные штуковины.

– Шина прокололась, а, юноша? – говорит она, немедленно это замечая. Одним плавным движением она переворачивает велик Мэнни и принимается отсоединять колесо, а потом снимать шину. – Мне нравятся твои джинсы, – говорит она, взмахивая монтажной лопаткой. Джинсы у Мэнни красно-белые в клеточку (я не шучу). – У меня самой такие были когда-то, в своё время.

Моди очень старая, довольно низенькая и такая круглая, что покачивается, когда входит в свой сарай и выходит из него, прихватывая инструменты, ремонтные наборы и всякое такое. Я не знаю точно, сколько ей – мама думает, ей «хорошо за восемьдесят», но выглядит Моди гораздо моложе; лицо у неё сияющее, круглое, ровное и загорелое до светло-медного оттенка от слабого солнца и солёного воздуха. На длинных седых волосах, которые она часто заплетает в косы с бусинами, она носит старую тёмно-синюю беретку. Одета она всегда в один и тот же комбинезон, увешанный разноцветными значками и нашивками, с надписями вроде «^МИР», «^{СИЛА ЦВЕТОВ}», и одним, который, как она утверждает, стоит сотни фунтов, на котором написано «КЕННЕДИ В ПРЕЗИДЕНТЫ ‘60». Этот приколот у неё к груди – «рядом с сердцем», как она выражается.

Моди мне вроде дополнительной бабушки, пожалуй. Мамины родители, дедуля и бабуля, живут в Лидсе, поэтому я не очень часто с ними вижусь. Папины родители развелись. Его мама живёт в Лондоне; у неё всё хорошо. А его папа умер во время большой пандемии, когда я была совсем маленькой, так что я плоховато его помню.

– Ты очень тихий, сынок, – говорит Моди Мэнни с улыбкой, демонстрируя щербатые зубы. – Ага, вот он. Шип, да здоровенный какой. Сейчас всё направим.

Тихий? Да бедный Мэнни сейчас лопнет.

Мы стоим и наблюдаем, как старые, узловатые пальцы Моди ловко делают отметку на камере, выдавливают клей и накладывают заплатку, и в конце концов Мэнни больше не может сдерживаться.

В его глазах словно зажигается свет, и Мэнни говорит:

– Что вам известно про то животное? Мы видели вас по телику! Что именно это было такое? Думаете, оно откуда-то сбежало? – Вопросы из него так и сыплются.

Моди медленно отводит взгляд от перевёрнутого велика и поправляет свою беретку.

– Ха-ха! Оно говорящее. Ну да, я точно его видела. Ох и здоровенное оно было. – Она вытягивает руку, показывая размеры животного – чуть ли не по пояс ей.

– Когда это было? – спрашивает Мэнни, не скрывая нетерпения в голосе.

– Пару ночей назад. Я кой-чего попивала, сидела там, где за птицами-то смотрят, знаете?

Я киваю. Между парком отдыха и пляжем есть небольшой заповедник с искусственным озером. Там стоит старый сломанный трейлер для любителей понаблюдать за птицами, куда Моди иногда ходит посидеть с баночкой пива и поглядеть на птиц, пока небо над мелким озером темнеет. Как-то раз она сказала мне, что это «лучше, чем все эти телевизоры».

– Он вылез из воды. Уже темнело, и он пробежал по берегу озера и скрылся в тенях, и я его из виду потеряла.

Мэнни мрачнеет.

– Не переживай, сынок, – говорит Моди. – Я всё выглядывала его и наконец увидала снова, там, пониже. – Она машет рукой в сторону моря. – Он бежал по пляжу к Калверкоту, держался в тени.

– Погоди, Моди, – говорю я. – По телику ты сказала, что видела, как оно вылезает из моря.

Она подмигивает мне сквозь заляпанные очки.

– Ха! Ставишь под сомнение источники, э? Это был небольшой, ээ, отвлекающий манёвр, так-то! Мы же не хотим, чтобы сюда повалили все толпами и перепугали нам птиц, правда ведь? К нам как раз сорокопут-жупан прилетел, а я их с 2026-го не видала. Вот так вот, – говорит она, возвращая Мэнни снова поставленный на колёса велик. – Как новенький.

– Ты правда думаешь, что это какое-то существо, которое раньше никто не видел? – спрашиваю я.

Моди от души пожимает плечами, и вся верхняя часть её тела сотрясается.

– Представления не имею, дружок. Но если мы чего-то не знаем, совсем не факт, что этого не существует.

Эта фраза мне знакома: так сказал Мэнни, когда говорил, что его мама жива.

– Именно! – гаркает он, а потом хватает велик и вскакивает на него так быстро, что успевает проехать несколько метров, прежде чем притормозить и развернуться. – Спасибо, Моди. Спасибо огромное! – А потом снова уносится, ожидая, что я поеду следом.

Я так и делаю.

У Мэнни есть одна раздражающая особенность – которой я в то же время вроде как восхищаюсь, если честно, – он всюду заявляется с таким видом, будто ему там автоматически рады. Как в тот день, когда он только пришёл к нам в школу: он просто уселся на своё место, сразу же устроив всё по своему вкусу.

И теперь он опять так делает: рассекает «Счастливую Страну» на велике, полностью игнорируя знак, запрещающий велосипеды. Я бы сказала ему слезть, потому что, ну… потому что таковы правила. Но туристический сезон ещё не наступил, и гостей не так много. (Честно говоря, даже во время сезона у нас довольно пусто – это ещё одна причина, по которой мама с папой вечно ссорятся.)

Вот это я и считаю «домом». Наш маленький домик располагается практически в самом парке, и мама с папой управляют бизнесом, принадлежавшим нашей семье много лет. На ресепшен висит фото прапрадедушки Роджера, который и начал всё это как трейлерный парк в тысяча девятьсот пятьдесят каком-то, а теперь здесь целых 120 домиков – и вовсе даже не трейлеров, во всяком случае не таких, какие тянут за машиной. Большинство из них мы называем «бунгало» – это по сути одноэтажные хижинки. Правда, теперь в них влажновато, и они обветшали – по крайней мере если верить последнему отзыву с одной звездой на сайте Счастливой-Поездки точка ком, что здорово расстраивает папу. (Он говорит, у нас не хватит денег их отремонтировать.)

Я качу мимо открытого бассейна. Его надо почистить, а местами – заменить плитку, но он не подогревается, так что в нём не купается никто, кроме совсем мелких детей в самые тёплые летние дни. Да и тогда они вылезают из воды розовые, как мармеладные свинюшки, и мамам приходится растирать их полотенцами, чтобы согреть.

Мэнни я догоняю возле полосы препятствий «Дикие джунгли» – такой тематической игровой площадки с разными горками и всем прочим. Сейчас она огорожена канатом, потому что многим аттракционам не хватает деталей, а карусель сломана.

– Ого, Уилла! Жалко твою площадку!

– Она не моя, – говорю я, внезапно смущаясь потрёпанного состояния парка. Мэнни не слушает. Останавливается он только на противоположном конце парка, где стоит дряхлый трейлер, наполовину заваленный ветками, в нескольких метрах от природного резервуара – по сути очень большого пруда.

– Это место она имела в виду? – спрашивает Мэнни, и я киваю. – В таком случае, тут мы наши поиски и начнём. Во сколько темнеет?

– Примерно, эм… часов в восемь? – отвечаю я. Во взгляде Мэнни появляется что-то маниакальное, и я уже вижу, что ситуация может немного выйти из-под контроля.

Если бы я только знала, насколько.

– Ты точно в этом уверен? – уточняю я.

Он закатывает глаза.

– Уилла! Если он был когда-то замечен здесь, значит, есть большая вероятность, что мы заметим его здесь снова. Так? Если только Моди не врёт, конечно, – с хитрецой добавляет он. – Ой, ну ладно тебе – не смотри на меня так!

– Дело… в маме с папой, – говорю я. – Они не любят, когда я по темноте разгуливаю.

Мэнни смеётся, но, кажется, без издёвки. Он как будто просто не видит в этом проблемы.

– Ладно – во-первых, отсюда практически видно твой дом.

Не видно, но он не так далеко. Я понимаю, что Мэнни имеет в виду.

– Во-вторых, до тех пор, пока ты остаёшься по эту сторону изгороди, ты всё ещё находишься на территории парка, так? Ты всё ещё дома. В-третьих, темно не будет. Может, будет сумеречно, но «по темноте» тебе точно разгуливать не придётся. В-четвёртых, это исследование дикой природы для школьного проекта. Мы собираем доказательства.