— Что-то случилось? — Флёр снова подошла из-за спины, хотя знает, что я не могу этого терпеть. — Ты весь вечер молчишь.

— Нет, — я конечно же солгал. — Просто устал на работе.

Она — особенная, и за это я полюбил её. Флёр забывает о многих моих привычках, иногда может до возмущения быть раздражающей, но это то, что я в ней люблю. Её непосредственность, лёгкость и улыбка — за это можно простить всё остальное. Но есть то, чего мне в ней не хватает — это родство душ. Любви не всегда достаточно, чтобы провести с человеком всю оставшуюся жизнь. Порой мне кажется, что я занимаюсь каким-то самообманом, а в придачу, обманываю и Флёр.

Я как-то услышал, что мы часто выбираем себе вторых половинок, похожих на наших родителей. И временами, я нахожу схожесть в Лаванде с Молли Уизли, но на кого похожа Флёр? Я не знал своей матери, и довольно долго был один, а потом появилась Флёр с охапкой документов на пороге моего кабинета. Можно было бы сказать, что мне повезло, и я лишь руководствовался своим сердцем, не оглядываясь на вкусные мамины пироги, но нет. У меня был идеал женщины, и это была даже не мать Рона, которая относилась ко мне, как к сыну.

Моим идеалом была Гермиона. Нет, я никогда не испытывал к ней какой-то физической тяги или чувств, что зачастую чувствуют представители противоположных сторон. Мои чувства к этой девушке были самыми светлыми и искренними, но заканчивались в пределах дружбы. Хотя нет, границ моих чувств к ней не было, но это никогда не было «той» любовью, о которых Флёр читала в своих книгах. Мне сложно это объяснить, но думаю, что тот, у кого была настоящая подруга, меня понимает.

Я всегда был готов абсолютно на всё ради Гермионы, потому что ближе неё у меня никого не было. Дамблдор как-то посчитал, что мы могли бы быть с ней хорошей парой, а я лишь рассмеялся в ответ. Мы бы не ужились с ней под одной крышей, если чисто в теории предположить, что между нами что-то могло быть. Как друзья, хоть всю жизнь прожили бы вместе (хотя тут всё же закрадываются сомнения), а вот как пара — это точно не наш случай.

У них могли бы с Роном получится какие-то отношения, потому что они были разными. Да, возможно бы Рон был немного в её тени, но такой вид отношений был допустим, а между нами ничего такого не могло быть, потому что мы слишком похожи. Иногда даже казалось, что мы кровные родственники, но родство душ и сердец — это гораздо сильнее простых кровных уз.

Мы чувствовали друг друга, понимали с полуслова, видели глаза друг друга среди тысяч людей. Мы всегда были с ней родными людьми — мы были семьёй, и так будет всегда. И дело не только в том, что я ей пообещал, тут всё гораздо сложнее, и не поддается объяснениям. Но тот, кто чувствовал нечто подобное, обязательно поймёт меня и к чему я веду.

lewis capaldi — before you go

Она думает, что я злюсь, и она права. Я очень зол, но совсем не на неё, а на её решение. Гермиона смотрит на меня своими карими глазами, а всё, что я вижу — это тлеющую в ней боль. Я ненавижу её за то, что она снова приняла решение сама, за то, что снова позволила себе оказаться в этом доме. Мне хочется стереть его с лица земли, чтобы ей больше никогда не пришлось видеть эти мерзкие стены, чтобы её прошлое не рвалось наружу, раз за разом толкая в спину.

Я злюсь за то, что она отказывается от возможности жить нормально. Она утверждала, что смогла начать новую главу своей жизни там, в Америке, но теперь я понимаю, что она лгала мне. Гермиона продолжала жить, пока внутри неё разрасталась ненависть к Малфою до вселенских масштабов — она пожирает всё на своём пути, даже её саму.

Сказать, что я был ошарашен её признанием в убийстве Гранта? Да, я был, но не так долго, как могло бы показаться, потому что очень быстро я снова переключился на Гермиону. Что должно быть внутри человека, чтобы он решился на такой поступок? Какие разрушения там остались от души, чтобы идти по головам к своей цели? Должен ли я был задуматься о том, что она способна на большее? Определённо, да. И я задумался, и картинки, которые родились в моих мыслях, они ужасали, поэтому я затолкал их куда поглубже.

Я понимал, что мне просто нельзя оставлять её тут, но я был ей сейчас не нужен. Гермиона не относилась к той категории людей, что могли с лёгкостью попросить о помощи, а поэтому если я стану ей навязываться, то это закончится намного хуже. И теперь дело было не только в том, насколько рана внутри глубока, но и в том, насколько эта рана заставляла её вставать на ноги, чтобы дать обидчику сдачи. Я чувствовал, что от неё исходили волны опасности — она внушала страх.

И, возможно, мне показалось, но в её карих глазах был какой-то новый блеск. Я когда-то такой уже в ней видел, но старался не думать об этом, и вот теперь опять. Он мне незнаком, но это ни к добру.

james arthur — impossible

У вас когда-то было желание обнять человека? Не просто заключить в лёгкие объятия, а так, чтобы просто разом забрать всю его боль себе? Я так обнимал её каждый раз, потому что неосознанно чувствовал свою вину за её слезы. Будь то выговор от Снейпа или плохой конец нового романа. Я настолько сильно чувствовал ответственность за неё, что корил себя за каждую её слезу. В какой-то степени это было глупо, но бо́льшая глупость заключалась в том, что у Гермионы были точно такие же чувства по отношению ко мне.

Она могла думать о себе в самую последнюю очередь, но никогда забывала обо мне. Знаете, она совсем не разбиралась в квиддиче, но каждый раз пыталась поддержать со мной разговор. Я видел, как Гермиона тяжело вздыхала, пытаясь хоть немного вникнуть во все мои новые тактики, но продолжала слушать. Это было ценно, и даже сейчас для меня это большая ценность. Меня никто и никогда так внимательно не слушал, как она.

И мне очень больно будет, если вы просто услышали о том, что она могла со мной говорить обо всём, потому что говорилось совсем о другом.

Так вот. Я чувствовал вину за малейшую слезу на её лице, а что должно было со мной случиться, когда она сидела передо мной на полу, положа голову мне на колени, рассказывая о своём прошлом? Я называл себя её лучшим другом, но пропустил всё, я просто не увидел этого. Или видел, но хотел считать, что мне просто показалось? Мне была неприятна одна только мысль о том, что кто-то может причинить ей боль. Я злился на книги с плохим концом за то, что она расстраивалась из-за них. Мне так хотелось верить в то, что её жизнь безоблачна, что я закрыл глаза — я не увидел, как искры карих глаз потухли.

Гермиона кричала о своей боли, что так и не угасла после стольких лет, а я слушал и не мог поверить. Мне захотелось снова обнять её, чтобы отобрать эту боль, чтобы исцелить все её раны, будто бы это вообще было возможно, но она оттолкнула меня. Её чувства сдирали с неё кожу и каждое прикосновение приравнивалось к смерти. Она плакала, падала на пол, зарываясь руками в волосы, а я не мог ничего сделать.

Она лгала мне, а я упрекал её за это. А как оказалось, я упрекал её в любви ко мне, потому что Гермиона снова пыталась меня оградить от своей боли. Ею невозможно было не восхищаться, и я мог бы понять Малфоя — за что он влюбился в неё, но я не понимал её. Внутри меня что-то с треском разлетелось. Похоже, что это был вакуум, в котором я жил все эти годы. Мне так сильно хотелось верить в то, что с ней всё хорошо, что я закрывал глаза на очевидные вещи.

Когда любишь человека, то принимаешь все его минусы, как самые большие плюсы. Наша дружба с Гермионой никогда не была исключением. Она могла бы вам рассказать о том, насколько я благородный, добрый, справедливый и честный. Но она никогда бы не рассказала о моей вспыльчивости, агрессии, нерешительности и ещё многих пороках, потому что эта девушка принимала меня полностью. Она была предана нашей дружбе, она была предана мне — это было полностью взаимно. Я тот, кто я есть, только благодаря ей.

Я смог пережить Войну, потому что со мной была Гермиона рядом. Я смог стать главным аврором, потому что у меня была её поддержка. Всё, что было у меня — это только благодаря тому, что у меня был человек, который всегда верил в меня, поддерживал и мог поговорить со мной по душам. Я сейчас не приуменьшаю значимость Рона или Флёр, но это совсем другое. Можно сказать, что с Гермионой у нас «другой вид» дружбы. Такой встречается раз на миллион — это большая редкость и невероятная ценность.