Перед глазами темнело старое дерево; идол четвертого округа многим казался самым жутким из всех, но об этом не принято было говорить вслух. На округлой поверхности толстого столбика распласталось неестественно вытянутое старческое лицо с длинной бородой – обозначение предка – узкие глазки этого лица прорезались из дерева усердными ударами ножа древнего ремесленника. Мертвецки-впалые глазки. Над бровями вместо лба раскинула пышные крылья бабочка. Несмотря на всю свою призрачную красоту, над головой жуткого древесного старика она тоже становилась неимоверно жуткой. Круглые узоры-глазки казались еще одними глазами хмурого идола, точно такими же глубокими, впалыми и во всей своей неестественности живыми. Не блеск жизни придавал им натуральность, а мистическая, чернеющая глубина. Арий даже замялся на мгновение, столкнувшись своими светлыми глазами с этим недвижимым, вопрошающим взором дерева.

Как раз в эту короткую минуту что-то шевельнулось позади деревянного старика, затем еще и ещё раз, и гулкий скрежет раздался из-за его спины. Вмиг округлив глаза, Арий оборвал молитву и пристально всмотрелся в безмолвный тотем. Мысли в голове туманились беспременными суетами и беспокойствами и начинали играть над Арием злую шутку. Фантазия бежала вперёд него, рисуя перед глазами пугающие образы. Снова странный скрежет. Вдруг идол начал раскачиваться из стороны в сторону ритмическими порывами – мелко, часто и основательно. Едва сдержав испуганный крик, Арий резко отпрыгнул, будто неведомая сила отшвырнула его с прежнего места.

Деревянный старик продолжал мелко раскачиваться – могущественная сила оживляла его. Не найдясь, что предпринять, Арий начал еще громче вслух читать молитву: не ту, что была заучена накануне, но ту, что первая попалась в голову.

– У! – крикнул тяжелый голос. Арий зажмурился и в ужасе сгорбился в маленький комок, не останавливая панический ход молитвы.

«И да будет так, и да будет так, и да будет так!» – в панике шептал он.

– Все, все, тихо, а то он помре со страху, – гул вдруг сменился тихим шепотом. В ответ ему прыснул другой смешок.

– Испужался? – вылетел из-за идола Дион. Не понимающий Арий что-то пискнул и отскочил в сторону.

– Да он чуть не призвал всех духов! – задыхаясь от смеха, вслед за Дионом выскочила Агния.

Неясно, как им удалось просидеть в засаде за деревянным стариком столько времени в ожидании удачного момента для шутки – Арию всегда казалось, что сидеть тихо этим двоим просто невозможно.

– Дураки, – промямлил Арий, поднимаясь с грязной сырой земли, взмокшей от тающего снега. Тонкие губы его, подрагивающие от обиды, с трудом приняли обычное свое ровное положение. – Что вы здесь забыли?

Он звучал так жалобно, что Диону вдруг стало стыдно.

– Тебя разыграть хотели, – вышло невольное признание. Приходилось отворачиваться от Агнии, чтобы не засмеяться во весь голос. Та уже давно хрюкала от смеха.

– Совсем не смешно, ага, – Арий с поддельным спокойствием оправлял широкие порты, еще утром вычищенные до идеальной белизны: на месте былой чистоты красовались пятна мокрого снега.

Голос его перескакивал и ломался, смешивался с отчетливым скрежетом вполне ожидаемой детской досады. Ария было сложно чем-нибудь задеть – в то время как любой другой ребенок мог расплакаться от обидного прозвища или проигрыша в салки, будущего волхва все эти расстройства жизни ничуть не трогали. Однако в эту минуту в небесном взгляде нетрудно было разглядеть влажную пленку слез – Дион и Агния даже не предполагали, что глупая шутка, вполне свойственная им, произведет подобное впечатление. Но совсем не шутка расстраивала Ария – его собственный испуг привел его в ужасное разочарование. Ведь настоящий волхв должен быть смелым и всегда сохранять лицо. А он не смог. Даже несмотря на юный возраст и по природе весьма опасливый характер, Арий не мог простить себе той минутной паники.

Искушение совести внезапно укололо юное сердце – Дион, еще раз закусив нижнюю губу, неловко подошел к другу и помог отряхнуть одежду. В холодное время года поверх хлопковой белой рубахи тишинцы носили кожух из овчины с теплым меховым воротом. Вся спина Ария испачкалась в снегу, мех кожуха отяжелел, а нарядный узорчатый пояс промок в грязи. Он брезгливо оглядел результат жестокой шутки.

– Снимай, я тебе свой дам, – пробурчал Дион. Заметив протест в глазах друга, он насилу дернул завязку на его шее. – Снимай, не дуйся. Сами мы тебя напужали. А ежли настоятель увидит на одежде будущего волхва грязь, он будет много ругаться, верно?

– А ты?

– А я в твоем пойду. Мне не привыкать.

Арий благодарно взглянул на друга. Все же многое он не понимал в Дионе: сам начудил, а теперь сам же и спасает от позора перед настоятелем.

– Айда уж, – поторапливала их Агния, – скоро урок начнется.

II

Пока одни коротали часы после заутрока за играми, другие искали иных развлечений в беседах. Федор и Ева отошли от ребят к ручью, протекавшему на границе третьего и четвертого округов. Кругом росли молодые деревья, на редких ветвях уже раскрывались листья. По окраинам ручья растаял снег, местами пробивались первые пучки молодой травы. Утром знахарки попросили Еву собрать раннюю листву для отваров. Не желая участвовать в очередной бессмысленной шалости брата, Федор вызвался помогать девочке, однако в конечном итоге просто стоял рядом, неловко переминался с ноги на ногу и забавлял Еву оживленными разговорами. Рядом с ней ему всегда хотелось говорить безо всякого стеснения собственной болезни или своевольных мыслей. Федор знал, что она его никогда не осудит.

– Не гляди на него так, Феденька, смущаешь же.

– А чего ж на меня глядит он так? – шепотом возмутился Федор, подставляя ближе корзинку с листиками.

В десяти шагах от них, под тенистыми ветвями ели, сидел на низенькой скамье весьма несуразного вида старичок. Именно он и стал главным предметом обсуждения. А виной всему взгляд – выразительный и открытый, будто одним этим взглядом он хотел что-то сказать, говорил, и Федору даже казалось, что до него доносятся слова, настоящие слова из уст старика. Уж слишком продолжительно он рассматривал ребят.

Поначалу Федор пытался глядеть в ответ, затем думал просто игнорировать, однако все было без толку – этот взгляд касался искательной детской души и не давал совершенно никакого покоя.

– Не гляди ты на него, – унимала Ева. – Это исихаст, он тебе ничем не ответит.

– Какой исихаст? Что такое исихаст? – Федор растерянно вскинул брови. Редко встречалось ему такое, чего бы он не знал раньше друзей. За исключением, конечно, Ария, который и без того всегда узнавал все вперёд остальных.

– Настоятель Лука нам намедни гворил, разве ты не слушал? Должно, опять Дион тебя шутками отвлёк. Да и разве ты не видел раньше исихастов? Их среди нас, в четвертом округе, боле всего. Ныне из исихастов старики одни остались, энто уж среди народа процветает. Молодые веры не так блюдут, как раньше бывало. А вот с полтину лет назад исихазм многие и в юном возрасте могли принять, так уж тперича и доживают молча свой век. Исихасты – люди веры сильной, они особливый аскетизм соблюдают и в энтом аскетизме к духам становятся столь же близки, сколь волхвы или даже Жрец Верховный. Исихасты кушают токмо воду да хлебушек, не тешат себя праздниками и гуляниями земными и все время молчат. Ни словечка за полтину лет не произнесут. Но в энтом открывается сосредоточение духовное, природное, самый нравственный уровень жизни. Поговаривают, будто зверьё лесное исихаст понимает, будто он сам лес может слышать и на языке лесном бессловно гворить.

– И все одной Тишины ради?

– Не пойму, отчего ты так изумлённо энто сказал, будто труд исихаста приуменьшить хотел.

Федор стыдливо опустил глаза:

– Нет, я… не о том я. Странно все энто – что же такого в Тишине имеется, что ради нее способен человек… вот так. На вечное одиночество себя обречь.

В спор вступать Ева не хотела, а потому вновь вернулась к своему занятию, с отрезвляющей серьёзностью проговорив: