– Чудесно. – Лепехов дождался, пока в партии наступит пауза, и жестом указал Зине, что нужно прервать игру. – Дальше будем фантазировать. Ты поешь о юноше, которого встретила в церкви и увлечена им до потери чувств. Он только что почти признался тебе в любви и исчез. Так в оригинале. А мы представим себе по-иному. Герцог, изображающий из себя студента, Гвальтьера Мальде, не ушел, а лишь спрятался. Он дождался, пока нянька Джильды, прервавшая их свидание, выйдет из сада, и вновь появился перед девушкой. Но он уже слышал, как она мечтает о нем, и прекрасно понимает, что ни в чем не встретит отказа. Улавливаешь мою мысль?

– Не совсем.

– Ну как же! Разве ты не понимаешь, все это чушь, что Герцог соблазняет Джильду после похищения! Он овладевает ею гораздо раньше, еще в саду! Да-да, в саду, прямо на качелях.

Лариса мельком взглянула на Глеба. На его лице читалось изумление.

– Что ты смотришь, как баран на новые ворота? – взорвался Лепехов. – Подойди к ней! Да поближе, поближе, она не кусается!

Глеб, улыбаясь, приблизился к Ларисе почти вплотную.

– Ну и давай, действуй! Девушка только что мечтала о тебе! Начни ее раздевать, что ли!

– Прямо на сцене? – пробормотал Ситников.

– А где еще? – рассердился Лепехов. – Что вы будете делать вне сцены, меня не волнует. Интересно только то, что происходит во время спектакля. Давай, Зинуля, играй!

Зина ударила по клавишам, стараясь скрыть улыбку. По залу прокатился смешок, но Лепехов, обернувшись, сердито зыркнул на певцов.

– Как-то не ожидал я, что вот так буквально… – тихо сказал Глеб в самое ухо Ларисы.

– Не буквально, – в тон ему прошептала она, – просто обними меня. Это же театр, что тут такого? Ария кончится гораздо раньше, чем наши объятия перейдут во что-то более смелое.

В этот момент проигрыш кончился.

– Гва-альтье-ер Ма-альде-е, – запела Лариса и тут же почувствовала, как на ее голые плечи легли руки Глеба.

– О, дорого-ое и-имя!

Что с ней? Кажется, кружится голова и перед глазами пелена. За ней постепенно исчезает зал, Мила, Артем, Мишка Лепехов. Остаются только руки Глеба, нежные, теплые, сильные. Они все уверенней касаются тела Ларисы, отыскивают застежку спереди на сарафане, легко преодолевают преграды в виде маленьких матерчатых пуговичек. А она все продолжает петь, и ей кажется, что губы произносят не вымышленное, а настоящее имя…

…Нежная, страстная мелодия растаяла, отзвучал последний хрупкий аккорд.

Кажется, она даже глаза закрыла?

Лариса словно вернулась с небес на землю, выпрямилась, мягко отвела в сторону руки Глеба и вопросительно посмотрела на главрежа.

– Очень хорошо, – ласково проговорил тот. – То, что нужно. Учитесь импровизировать. Теперь отдохните, посмотрим Маддалену.

Лариса, не глядя на Глеба, спустилась со сцены и уселась в зале с остальными.

– Отлично пела, – тихонько прошептал Артем, – молодчина.

– Спасибо, – кивнула Лариса.

Она сидела между Глебом и Корольковым, чувствуя все нарастающее смятение. Артем, словно угадывая ее состояние, повернулся, внимательно глядя в Ларисино лицо. Ей стало неловко. Артем Корольков, старый друг, надежный и преданный человек. Интересно, видел он, что произошло с ней на сцене?

А что произошло? Она и сама толком не может разобраться. Знает лишь одно: никогда ни в одном из четырнадцати спектаклей, ни в одной эротической сцене она не теряла головы. А сегодня потеряла. Явно потеряла! И сейчас еще ее плечи и грудь хранят ощущение прикосновений Глеба, а в ушах звучит его голос. Бред какой-то.

– Ты опоздала, – так же тихо произнес Корольков. – Что-то случилось?

Лариса кивнула:

– Случилось.

– Что?

– Потом.

Воспоминания о сбитой девочке потускнели, померкли, ушли в глубину сознания. Тревожить их не хотелось. Хотелось думать о Глебе, о его объятиях под музыку Верди.

– Хорошо, – Артем послушно кивнул, – если понадобится помощь, скажи.

– Спасибо, Тема. – Лариса нашла огромную его ладонь, благодарно пожала и искоса взглянула на Глеба. Тот сидел в глубокой задумчивости, чуть щуря темные глаза и сцепив руки на коленях. Огорчен? Или презирает ее? А может, ему просто глубоко наплевать на все, что произошло, – роль как роль, и ничего больше.

На сцене Мила заливалась соловьем. По своему обыкновению, она была одета в короткие штаны-капри, подростковую майку с каким-то немыслимым рисунком и напоминала не пышнотелую красотку-соблазнительницу, а Гавроша на французских баррикадах. Лепехов что-то внушал ей насчет выразительности жестов.

Обернулся Женя Богданов, бас, поющий в опере эпизодическую партию Марулло, придворного синьора, друга Герцога, и окинул Ларису и Глеба пристальным взглядом.

– Поздравляю, вы оба были неотразимы, – он подавил зевок. – Единственное, на что здесь стоило посмотреть с половины девятого утра.

Лариса усмехнулась. Глеб продолжал сидеть молча и неподвижно, будто уснув. Позади громко чихнул Костя Саприненко, бас, исполняющий роль наемного убийцы Спарафучиле. Мила допела и умолкла.

– Кажется, на сегодня все, – сказала Лариса.

Она не ошиблась. Мишка легко заводился, горел своими идеями ярко, но долго работать не мог, теряя продуктивность. Три часа были его пределом, после которого он скисал, становился вялым и наконец отправлялся в буфет пить кофе с бутербродами. Бутерброды эти Лепехов мог поглощать в невероятном количестве, и Ларису всегда удивляло, почему чудовищное Мишкино обжорство никак не отражается на его фигуре, состоящей сплошь из острых углов.

Так было и сейчас. Лепехов посмотрел в зал одуревшими глазами и устало махнул рукой:

– На сегодня все. Завтра собираемся в это же время. Попробуем пройти первое действие целиком. Всем спасибо и до свидания.

Народ с шумом поднялся со своих мест. К Ларисе подлетела Мила, на ходу взбивая свои пегие вихры.

– Это было нечто! – затараторила она, одновременно ухитряясь обнимать Ларису и пожимать руку Ситникову. – Ребята, о вас еще напишет пресса. «Новое слово в бессмертном творении Верди», – продекламировала она воображаемый газетный заголовок. – Тема, правда здорово?

– Лара всегда поет здорово, – пожал плечами Корольков.

– А молодой человек? – изумилась Мила. – Тебе не понравилось?

– Понравилось, – довольно сухо ответил Артем и, кивнув на прощание, поспешил к выходу.

Девушки удивленно смотрели ему вслед.

– Вы не обращайте на него внимания, – посоветовала Мила слегка растерянному Глебу, – он у нас всегда такой… немного замороженный, – она выразительно покрутила пальцем у виска. – Просто не умеет быть вежливым, разве что с Ларочкой, и все.

– Да я спокойно отношусь к комплиментам в свой адрес, – засмеялся Глеб. – Нравится, как я пою, прекрасно, нет – ничего не поделать.

– Нравится, всем нравится, не напрашивайся на похвалу. Ничего, если я на «ты»?

– Нормально, – Глеб рассеянно покосился в сторону.

– Ты куда-то спешишь? – спросила Лариса.

– Нет, скорее наоборот. Я бы хотел остаться, поговорить с режиссером. Так что не ждите. Завтра увидимся.

– Пока, – легко согласилась Мила и, подхватив Ларису под руку, потащила ее к двери.

– Подвезти тебя? – предложила та, садясь в машину.

– Нет, я заскочу к отцу. А то целую неделю не была, он небось и не обедал ни разу за это время.

Отец Милы был вдовцом и жил прямо напротив «Оперы-Модерн», ровно через дом. Она пару раз в неделю забегала к нему, убиралась в холостяцком жилище, готовила еду.

– Ну, давай, – Лариса помахала рукой. – Вечером звякни.

– Обязательно. А согласись, я была права! Верно же, Ситников – настоящий шедевр природы!

Выражение «шедевр природы» было придумано самой Милой и применялось исключительно к мужчинам, способным вызвать у нее восторг.

– Иди ты, – делано засмеялась Лариса, чувствуя, как зреет в ней твердое решение. – Обыкновенный окающий нижегородец, приехавший в столицу за удачей.

– Ну уж не очень-то обыкновенный, – ехидно возразила Мила и зашагала к тенистому зеленому дворику.