- Значит, ты веришь, что я этого не делал. Просто веришь и все, подобно тому, как верят в Бога или ещё во что-нибудь, прочто потому что тебе хочется верить и все! - Он повысил голос, в котором снова послышались истерические нотки.
- Между нами все осталось бы по-прежнему, даже если бы я и был уверен в том, что ты убийца, Рамон. Вот что я хотел сказать. - Теодора била дрожь. Сказав это, он почувствовал себя связанным обещанием, которое уже никогда нельзя будет взять обратно. Так что пути назад у него больше нет. - Ты всегда смеялся над моей жизненной философией - говорил, что чушь это все, и никакой философии тут нет. Но как видишь, и ей не чужды некоторые элементы христианства...
- Те немногие, что ты выбрал для себя!
- Я стараюсь придерживаться того, во что я искренне верю.
- Значит, ты готов простить кого угодно? Любого вора и убийцу?
- Нет. Нет, далеко не кого угодно, - возразил Теодор, внезапно предчувствуя свое поражение в этом споре, злясь на самого себя и не зная, как снова обратить дискуссию в свою пользу. - Все дело в том, что я не считаю тебя злодеем, Рамон. Ведь среди людей очень много негодяев.
- И как, интересно знать, ты решаешь, кто им является, а кто нет? Кто дал тебе право судить других? - воскликнул Рамон, всплеснув руками. - Ведь ты наверняка помнишь мои угрозы Лелии. Я же никогда не скрывал своих чувств к ней, не так ли, Тео? Она мучила меня, но я все равно любил её. И мы нередко по-дружески обсуждали это с тобой, ты, случайно, не забыл? истерически выкрикнул он.
- Не забыл, - подтвердил Теодор.
- Значит, ты помнишь и то, как однажды я сказал, что убью её, да, Тео?
Теодор помнил тот их разговор, но предпочел промолчать.
- Вот видишь? Ты предпочитаешь не вспоминать об этом! - торжествующе воскликнул Рамон. - Но это же правда, Тео!
А чейча-то это какое имеет значение? Разве одна угроза сама по себе что-нибудь доказывает? Теодор прошелся по комнате и снова обернулся.
- Мне кажется, есть гораздо страшные преступления, чем просто убийства - особенно убийства на почве любви и страсти. Здесь виной всему эмоции. Все происходит мгновенно - и обычно потом убийца раскаивается и жалеет о содеянном. Ведь, в конце концов, он всего лишь человек! Но взять, к примеру, тех людей, кто помыкает другими - жуликоватые домовладельцы, продажные политики - кто эксплуатирует тесячи людей и знают, что делают, занимаясь этим всю свою жизнь, действуя рассудительно, все заранее просчитав. Вот они-то и являются самыми настоящими преступниками, которым должно быть стыдно перед своими женами и детьми, перед Богом, в конце концов. Но ты не из них, Рамон. Нет, ты не имеешь к ним ни малейшего отношения.
Рамон нервно расхаживал по комнате и курил.
- Тому есть простое объяснение, Тео. У таких людей нет совести. Иначе они не смогли бы спать. И просто вымерли бы. И тогда мир стал гораздо лучше и чище, можешь не сомневаться.
Теодор тоже закурил. Что ещё он мог сказать? На словах Рамон мог отвергнуть его дружбу, думал Теодор, но только даже после этого они все равно остались бы друзьями. Даже теперь, когда они подчас не виделись целыми неделями, каждому из них не доставало общества другого, и жизнь, лишенная противоречий, начинала казаться пресной. Теодор подошел к Рамону, по-дурежски похлопал его по плечу и улыбнулся.
- Послушай, Рамоно, у меня есть идея. Может быть тебе все же стоит на несколько дней переменить обстановку? И почему бы тогда тебе не пожить у меня? В моем доме как раз есть свободная спальня с отдельной ванной, и, если уж тебе хочется побыть в одиночестве, то никто не стал бы нарушать твоего уединения - ты мог бы читать, слушать проигрыватель, гулять и даже есть в одиночестве. Или со мной, если, конечно, захочешь. - Он подождал. А позднее мы могли бы съездить куда-нибудь вместе. Хотя бы даже на озеро Патскуаро или ещё куда-нибудь.
- Нет, Тео. Ничего не надо.
- Я бы с радостью и сам уехал куда-нибудь из этого города, но мне кажется, именно сейчас мы должны быть здесь, чтобы по возможности помогать Саусасу. Ведь в любой момент может выясниться что-то новое.
- Ничего нового он не выяснит, - со вздохом проговорил Рамон. И неожиданно расмеялся, словно нашкодивший мальчишка. - Откуда вообще, взяться, этому чему-то новому?
Теодор тоже рассмеялся, чувствуя большое облегчение.
- И все-таки, Рамон, ты все-таки подумай над моим предложением. Может быть, ещё передумаешь. А мне пора. - Он направился к двери, а когда оглянулся, то Рамон стоял на прежнем месте, глядя на него. - Adios, Рамон.
- Adios.
Теодор быстро пошел вниз по лестнице. Навстречу ему попалась пожилая женщина, в одной руке у неё была тяжелая сумка с продуктами, а другой она опиралась о перила. Теодор посторонился, давая ей пройти. Зато на следующей площадке он столкнулся лицом к лицу со священником в черной сутане и шляпе. Священник вопросительно поглядел на него, и Теодор невольно замедлил шаг и остановился.
- Я ищу квартиру Рамона Отеро, - сказал священник. - Я падре Бернардо.
- Он живет двумя пролетами выше. Первая дверь слева от лестницы. А он посылал за вами?
- Нет, - ответил священник. У него были тонкие губы, уголки которых были уныло опущены вниз, и такие же унылые брови над маленькими карими глазками. - Я иду проведать его.
- Просто мы с ним друзья... я потому и спросил, - сбивчиво объяснил Теодор. - А вы его духовник? Он вам исповедуется?
- Иногда мне, иногда другому священнику.
- Он признался вам в убийстве?
- Si, - равнодушно подтвердил падре.
- И вы ему верите?
В ответ священник лишь устало пожал плечами и сказал:
- Si. Я должен верить. Он мне так сказал.
Он говорил чуть нараспев, со смиренным видом произнося банальные вещи - по наблюдениям Теодора, эта черта была присуща подавляющему большинству священников. И сам он казался каким-то невесомым, бестелесным, словно мягкие складкие его сутаны.
- И что... что вы собираетесь с ним делать?
- Вы ведь, кажется, не католик? - спросил падре, с достоинством поднимая голову, увенчанную черной широкополой шляпой.
- Нет, вообще-то, нет. Я спрашиваю, потому что я друг...
- Что ж... я утешу его. Я должен выполнить свой долг духовного наставника, - сухо зявил он и даже слегка улыбнулся.
