– Пусть уж лучше наш род закончится, – сказал Девон. – Мы с тобой никудышные и всегда такими будем, и кому какое дело, если этот графский титул перестанет существовать?
– Ну, обитателям поместья и арендаторам вряд ли понравится, если они потеряют то немногое, что имеют, – сухо заметил Уэстон.
– Ну и пусть повесятся. Я тебе вот что скажу: первым делом я избавлюсь от вдовы и сестер Тео – мне от них никакого проку.
– Девон… – попытался остановить брата Уэстон.
– Потом попытаюсь продать эту рухлядь хотя бы по частям, ну а если не получится, вывезу отсюда все мало-мальски ценное, сам сломаю дом и продам камень…
– Девон! – воскликнул Уэстон, указав на дверь.
На пороге стояла невысокая худенькая женщина в черном, с лицом, закрытым густой вуалью.
Вдова Тео, дочь лорда Карбери, ирландского пэра и владельца конного завода в Глендаррифе. В браке с Тео они состояли всего три дня. Должно быть, трагедия, случившаяся так скоро после столь радостного события, как свадьба стала для нее настоящим потрясением. Когда для братьев дошли скорбные вести, Девон подумал, что ему, как наследнику титула, следовало бы послать вдове письмо с соболезнованиями, но почему-то эта мысль так и не привела к реальному действию, а лишь засела у него в голове, как ворсинка, прилипшая к лацкану сюртука. Возможно, Девон и смог бы заставить себя выполнить долг, если бы до глубины души не презирал кузена. Жизнь во многом была благосклонна к Тео, одарила его богатством, привлекательностью и привилегиями, но вместо того, чтобы быть благодарным судьбе, он воспринимал все как должное, с самодовольством и высокомерием. Поскольку Девон не желал игнорировать оскорбления или провокации с Тео, всякий раз, когда они встречались, дело кончалось дракой. Поэтому он даже не пытался убедить себя, что сожалеет.
Что касается вдовы Тео, то вряд ли ей нужно его сочувствие. Она молода, детей нет, а с вдовьей частью наследства запросто снова выйдет замуж. Говорили, что она красавица, но сам он судить об этом не мог – густая черная вуаль скрывала ее лицо, а многослойное вдовье одеяние – тело.
Девон и Уэстон поклонились, в ответ вдова сделала формальный реверанс и холодно проговорила:
– Добро пожаловать, милорд, мистер Рейвенел. Я постараюсь предоставить вам опись домашнего имущества как можно скорее, чтобы вы могли грабить и мародерствовать официально.
Ее ледяной голос с безупречным аристократическим акцентом был полон отвращения. Пока она пересекала гостиную, Девон настороженно наблюдал за ней. Слишком худая, на его вкус, этакая доска в траурном платье, но что-то в ее движениях притягивало взгляд: казалось, под этой сдержанностью скрывается взрывная сила.
– Примите мои соболезнования по поводу вашей потери, – произнес наконец Девон.
– А вы – мои поздравления в связи с приобретением.
Девон нахмурился.
– Уверяю вас, я никогда не стремился к титулу вашего мужа.
– Это правда, – подтвердил Уэстон. – Он возмущался по этому поводу всю дорогу от Лондона.
Девон бросил на брата укоризненный взгляд.
– Симс, дворецкий, покажет вам дом и прилегающую территорию, когда вам будет угодно, – сказала вдова. – Поскольку, как вы заметили, от меня вам никакого проку, я пойду собирать вещи.
– Леди Тренир! – воскликнул Девон. – Кажется, наше знакомство началось не слишком удачно. Прошу прощения, если оскорбил вас.
– Можете не извиняться, милорд: ничего другого я от вас и не ожидала. – Не дав Девону времени возразить, она продолжила: – Могу ли я спросить, как долго вы намерены оставаться в Эверсби?
– Думаю, пару дней. Возможно, мы могли бы с вами обсудить за обедом…
– Боюсь, мы не сможем обедать вместе: как и я, сестры моего покойного мужа подавлены горем.
– Графиня…
Не проронив больше ни слова и не обращая ни на кого внимания, она вышла из комнаты, даже не удостоив их реверансом.
Девон, прищурившись, посмотрел ей вслед, ошеломленный и раздосадованный: никогда еще женщины не обращались с ним с таким пренебрежением. Он чувствовал, что вот-вот взорвется. Как она может винить его в этой ситуации, когда у него не было выбора?
– Чем я заслужил такое обращение? – спросил он возмущенно.
– Помимо твоих слов, что собираешься вышвырнуть ее отсюда и разнести по камешкам ее дом?
– Но я же извинился!
– А вот это зря: ты лишь подтвердил, что был не прав, и только усилил ее раздражение.
Девон с возмущением подумал, что этой женщине не мешало бы предложить ему помощь, а не сваливать на него всю вину, и решил, что не станет терпеть ее высокомерную враждебность, и не важно, что она вдова.
– Придется с ней поговорить, – заявил он мрачно.
Уэстон закинул ногу на диван, подложил под голову подушку, и буркнул:
– Разбуди, когда все закончится.
Девон решительно вышел из гостиной и направился вслед за вдовой. Он заметил ее в конце коридора. Она уносилась прочь, как пиратский корабль на всех парусах, так что платье и вуаль колыхались.
– Подождите! Я не имел в виду то, что сказал! – крикнул ей вслед Девон.
– Вы сказали именно то, что хотели! – Она остановилась и резко повернулась к нему лицом. – Вы намереваетесь разрушить поместье, ваше фамильное наследие, и все ради своих эгоистических целей.
Девон остановился перед ней, сжав кулаки, и холодно проговорил:
– Послушайте, самое большее, чем мне доводилось управлять, это кухарка, дворецкий и лошадь, а теперь я должен отвечать за крупное поместье с парой сотен арендаторов. Я бы сказал, это заслуживает некоторого уважения, даже сочувствия.
– Бедняжка, как, должно быть, утомительно думать о ком-то еще, кроме себя самого.
Выпустив эту последнюю стрелу, она попыталась уйти, однако не учла, что остановилась возле полукруглой ниши в стене, предназначенной для скульптуры или другого декоративного предмета на подставке, и Девон ее поймал: опершись ладонями на стену по обеим сторонам от ниши, преградил путь к бегству. Он слышал, как она тихо ахнула, и хотя ему было стыдно в этом признаться, испытал удовлетворение оттого, что ему удалось вывести ее из равновесия.
– Дайте мне пройти!
Он не двинулся с места, удерживая ее в плену.
– Сначала скажите, как вас зовут.
– Зачем? Я никогда не позволю вам обращаться ко мне по имени.
Девона разобрала досада, и, всмотревшись в ее закутанную в черное фигуру, он заявил:
– Вам не приходило в голову, что взаимная поддержка дала бы нам обоим больше, чем вражда?
– Милорд, я только что потеряла мужа и свой дом. Что же можете мне предложить вы?
– Возможно, вам следовало это выяснить до того, как делать меня своим врагом?
– Вы были моим врагом задолго до того, как переступили порог этого дома.
Девон поймал себя на мысли, что пытается разглядеть ее лицо сквозь вуаль, и раздраженно спросил:
– Вам обязательно носить на голове эту штуку? У меня такое ощущение, что я разговариваю с абажуром.
– Эту «штуку» как вы изволили выразиться, то есть траурную вуаль, в присутствии гостей носить обязательно.
– Я не гость, а родственник.
– Только через брак.
Разглядывая ее, Девон чувствовал, как злость понемногу отступает: такая она хрупкая, быстрая, как воробышек.
– Полно, не упрямьтесь. Нет нужды носить при мне траурную вуаль, если только не собираетесь рыдать: в этом случае я бы сам попросил вас закрыться ею. Не выношу женских слез.
– Неужели вы так мягкосердечны? – саркастически поинтересовалась вдова.
Девона кольнуло болезненное воспоминание, которое он гнал от себя годами. Он попытался его стряхнуть, но память упорно возвращала ему картину, как он пятилетним мальчишкой сидит под закрытой дверью гардеробной матери и дрожит от страха из-за доносившихся оттуда рыданий. Он не знал, что ее так расстроило, но это наверняка было связано с неудачным романом, коих у нее было немало. Его мать была известной красавицей и зачастую всего за одну ночь могла влюбиться и разлюбить. Отец, измученный ее капризами и переменчивостью, редко бывал дома, к тому же его терзали собственные демоны. Девон хорошо помнил удушающее чувство беспомощности, которое испытывал, когда слышал рыдания матери и не имел возможности до нее дотянуться. В конце концов, он довольствовался тем, что подсовывал под дверь носовые платки, умоляя мать открыть дверь и снова и снова спрашивая, что случилось.
