Первое, что я вспомнила, – это нежный поцелуй Сэпия в щеку и нашу с ним беседу. Значит, уже все позади?

Стала оглядываться – я в своей постели, низ живота немного тянет, рядом с кроватью спит бледный арахнид. Неужели не получилось?

Хотела встать, но ко мне со скоростью кометы подлетел Диззи.

– Надо лежать. Вставать рано, – проскрипел мой хранитель.

– Диззи, ты не знаешь – у нас все получилось? – спросила я, не скрывая волнения.

– Не знаю. Сэпий еще спит, – ответил мой немногословный тень.

– Я уже проснулся, – хрипло ответил арахнид.

– Сэпий, не томи – у нас все вышло? – в нетерпении я ерзала по кровати.

– Да, – на хмуром лице расцвела искренняя улыбка. – Ты настоящее чудо, Алла. Столько крепких и очень жизнеспособных клеток ни в одной аллаиде еще не было. У нас будет семь таких, как я, и самое сильное в истории гнездо. Главное – чтобы хватило сил.

Я готова была прыгать от радости, но вредный Диззи придавил меня пушистыми лапами к кровати.

– Надо лежать, Аллаида и так балует Сэпия своей любовью, – проскрипел мой строгий друг.

Я немного смутилась: неужели паучок слушал наши с арахнидом признания?

– Не стесняйся, Алла. Мы связаны с ними одним гнездом, поэтому они знают и вместе со мной купаются в твоем тепле, – сказал с улыбкой арахнид.

– Сэпий, ты ведь говорил, что наших сил хватит максимум на двоих. Как же мы справимся с семерыми?

– Тогда ты не дарила мне столько эмоций. Я убежден, все получится, – заверил меня арахнид.

*****

Три дня пушистый тиран выпускал меня только справить нужду и обмыться.

За это время все неприятные ощущения прошли, и к концу третьего дня я угрожала, что укушу этого ответственного садиста, который не дает мне двигаться, на что ткачик только смеялся и говорил, что у меня слабые челюсти.

Вот меня наконец отпустили, под неусыпным контролем Диззи, а Сэпию все еще не разрешали перемещаться.

В течение дня его кормили и чистили другие птицееды. Зато теперь я могла сама к нему подходить и, конечно, обнимать.

За время нашей вынужденной лежки арахнид растерял все свое терпение и стал капризным и раздраженным.

Возможно, сыграла свою роль та боль, которую, со слов моей тени, испытывал Сэпий, но сам он ни разу на это не пожаловался.

Через еще пару дней отпустили на небольшую прогулку и арахнида, но теперь за нами по пятам ходили двое рабочих и пятеро воинов, похожих на колючих крабов.

Интереса ради я уговорила одного из них покатать меня на спине.

Развлечение, конечно, занятное, но экстремальное. Когда под тобой со скоростью гепарда несется что-то большое и колючее, в голове есть только одна мысль – не свалиться и не быть затоптанной этой машиной для убийства.

Да и после того, как спустилась на землю, я была схвачена в крепкие объятия Сэпия, а военным, если нет угрозы моей жизни, было запрещено меня катать.

Мы еще раз спустились к подземному озеру, и нам с арахнидом разрешили немного поплавать.

Правда, потом нас буквально замучили проверками самочувствия. А через неделю после этого похода мы с арахнидом сбежали от наших надзирателей и выбрались на поверхность.

Я и забыла, как зелен и прекрасен этот мир! Мы взяли с собой покрывало для меня и большую корзинку с закусками и провели потрясающий день, наполненный солнцем, зноем, пением птиц и Сэпием.

Правда, когда мы вернулись, то целый час выслушивали лекцию о нашей безответственности, но это нам настроения не испортило.

Мой возлюбленный был теперь как бы беременным от меня, и я от этого чувствовала себя странно: с одной стороны, меня распирала гордость, что большой и сильный арахнид ждет от меня детей, или, как он называет, гнездо, а с другой – мысль о беременном мужчине меня немного смешила.

Однако Сэпий теперь себя часто вел как настоящая будущая мать – то хандрил по непонятной причине, и мне приходилось всеми силами его веселить и отвлекать от мрачных мыслей, то страдал вкусовыми извращениями, но тут уж мы с гнездом всячески потакали его капризам.

Прошло уже полгода со дня единения, но внешне Сэпий никак не изменился. Однако это было временно.

Он говорил, что паучье брюшко будет очень большим, и ближе к финалу нашего ожидания он, скорее всего, не сможет передвигаться, поэтому сейчас мы старались получить от этой жизни все.

Все, кроме возможности быть по-настоящему вместе.

Наши объятия становились все более частыми и продолжительными, и каждый раз я уговаривала себя не переходить границы дозволенного, а так хотелось изучить каждый сантиметр тела любимого мной мужчины – ну, по крайней мере, человеческой его части.

Сэпий это понимал и утешал меня, как неразумного ребенка, который собрался выходить замуж за взрослого дядю.

Хотя, наверное, я была для арахнида почти ребенком. Он точно не помнил даты своего рождения, но, с его слов, ему было более трехсот пятидесяти лет.

Сегодня арахнид обещал мне показать гнездо, из которого он появился.

Оказывается, гнездовые рождают не паучков, а большую неразумную живую субстанцию, в которой живут зародыши будущего гнезда. Сразу после появления гнезда появляются гнездовые арахниды – они первые.

Потом, по мере необходимости и созревания, появляются другие паучки. И так длится примерно лет триста, а когда последний паучок появляется на свет, приходит время гнездовому найти аллаиду и дать жизнь новому гнезду.

Арахниды никогда не плодятся бесконтрольно и количество гнездовых могут регулировать сами в зависимости от популяции инсектоидов, которыми они питаются.

– Сэпий, а что будет с твоим гнездом, когда появится новое? – решила уточнить я.

– Ничего, гнездо будет живым, пока жив хотя бы один арахнид, появившийся из него, и умрет вместе с ним. Этот источник жизни является нашим коллективным разумом. Оно само не имеет никаких мыслей и эмоций, но с помощью него мы чувствуем друг друга, – пояснил мне Сэпий и взял на руки.

Мы, в сопровождении наших бессменных нянек, отправились по длинным подземным переходам, снова петляя в лабиринте ходов, пока не пришли в большой, хорошо освещенный грот.

Под сводом пещеры, подвешенные на тонкой, но прочной паутине, мерцали сотни осветительных шариков, отчего создавалось ощущение солнечного дня. В этом месте было сухо, тепло и пахло свежей зеленью и цветами, которые цвели на узорных клумбах.

В центре подземного зала лежал большой камень с трещиной по центру, из которой неведомым мне способом бил настоящий ключ, стекая по камню небольшим водопадом.

Я засмотрелась на красоту этого места и не сразу заметила лежащее в окружении цветов нечто.

Оно было живое, о чем свидетельствовал пульс, мерно колышущий это светлое прозрачное тело.

Гнездо переливалось разными цветами; даже не знаю, с чем это сравнить, – может, с масляной пленкой поверх колышущейся воды. На что оно было похоже? На большую личинку или гусеницу, только светлую и почти прозрачную.

Её вид не вызывал у меня отвращения, скорее трепетную нежность, учитывая то, что отсюда появились единственные существа, которые мне дороги.

Спросив разрешения, я подошла и осторожно коснулась этого. Оно ответило легкой дрожью и волной щемящей душу радости, которая полилась на меня.

На глаза выступили слезы от счастья, что меня так любят, ведь гнездо передает эмоции и чувства его детей.

Потом наши няньки повели меня показать то место, где рождаются голубые жемчужины, а Сэпий остался у гнезда, сославшись на усталость.

Меня вел тот рабочий, который и подарил мне одну из таких жемчужин. Его звали Решан. Он проводил меня по короткому переходу к небольшой пещерке, в центре которой была круглая лужица со светящейся ярко-бирюзовой водой.

Хорошо присмотревшись, я увидела, что дно этого водоема устелено мелкими голубыми горошинами, но оказалось, что брать их оттуда просто так нельзя.

Одну жемчужину можно взять, отдав лужице одного умирающего арахнида. А то, что я сочла водой, – желудочный сок этой лужицы, которая представляет собой подземное малоподвижное животное.